новые родятся командиры
Творчество Булата Окуджавы, несмотря на целый ряд достоинств, вызывало у меня с самого начала чувство некого отторжения. Вроде бы, всё в нём есть: и некая спокойная житейская мудрость, и светлая печаль, и искренность, и художественная красота. Но сам дух некоторых его песен - как сонный газ, который подавляет волю к действию. Среди таких песен - "Старинная солдатская". Прежде чем перейти к её тексту, отмечу, что её ритм - напевный, плавный.
Отшумели песни нашего полка,
Отзвенели звонкие копыта.
Пулями пробито днище котелка,
Маркитантка юная убита.
Уже первая строка веет безысходностю и окончательностью чего-то бессмысленного. Был шум - и не стало. Шум, а не восклицания, выражающие эмоции, будь то ярость или горечь. В копытах! и то больше насыщенных звуков, они хотя бы звенят. Быть может, исполнители этой песни не готовы принять это слово, и вместо него поют "отгремели". Пускай, даже отгремели, но при каких обстоятельствах?
А при каких обстоятельствах днище котелка пробивают пули? Или враг дорвался до кухни, то есть зашёл в тыл, или же стрелял бойцам в спину, потому что котелок на груди идущего в атаку сложно себе представить. Тем самым Окуджава срезу делает неявно заявку о том, что поёт о разгроме "нашего полка", и о разгроме окончательном, коль скоро "отшумели песни".
Упоминание юной маркитантки лишь подкрепляет предположение о том, что враг разгромил и самые тылы, хотя есть и вероятность, эта храбрая женщина погибла, помогая бойцам на передовой. Вообще, сочетание трёх сущностей - "войска", "торговец" и "женщина", как правило, говорят о том, что с войском не всё благополучно. В качестве исторического примера возьмём римский легион, воюющий у самых границ поздней республики или ранней империи. Как только легион начинал ощутимо огребать, Рим отправлял туда нового командира, который первым делом выдворял из расположения всех "юных маркитанток", чья юность пользовалась у солдат изрядным спросом, а также торговцев. Вторым шагом полководца по восстановление боеспособности были децимации. И спустя некоторое время в Рим шли победные рапорты.
Такая неприглядная картина завёрнута в изящную упаковку душещипательной лирики.
Нас осталось мало: мы да наша боль.
Нас немного и врагов немного.
Живы мы покуда - фронтовая голь,
А погибнем - райская дорога.
Уже полегче: и кто-то из полка всё же остался, и враг тоже понёс ощутимые потери. Но герой и даже отдельный солдат из повествования напрочь вытеснен слившейся в единое целое обезличенной "фронтовой голью".
Руки на затворе, голова в тоске.
А душа уже взлетела вроде.
Для чего мы пишем кровью на песке?
Наши письма не нужны природе.
Это - один из самых тонких куплетов песни, повествующий о состоянии бойца в начале боя или непосредственно перед ним. Все прочие куплеты описывают то, что стало после боя, и только этот можно отнести непосредственно к моменту битвы. Когда человек едва осознаёт себя и почти полностью руководствуется инстинктами и эмоциями. А коль скоро роль мысли слов притупляется, то решающую роль захватывают контекст, ритм и интонация. Плавный и напевный ритм лишает куплет сосредоточенности, напряжённости, атмосферы ожидания приказа или сигнала. Это уже не ожидание атаки до тоски, а тоска совсем иного рода - сковывающая, парализующая. Тоска "фронтовой голи", к которой примешиваются элементы небоевые, такие как котелок и пресловутая маркитантка. И боль.
Обращаю внимание на вопрос о мотивации в предельно острой ситуации. Окуджава не даёт на него ответа, но видно, что в природе, в том, что осталось от животного, нет сил, способных мотивировать человека на преодоление страха смерти. Нет и в душе ничего, способного возобладать над этим страхом, но что-то да удерживает душу, чтобы она совсем не взлетела. Это не рациональное начало, ибо у разума слишком много сомнений по поводу души. Таковой сущностью остаётся дух, который Окуджава не называет и не может назвать, не нарушив ритма и контекста, заданного первыми куплетами.
У могилы братской - грустные посты,
Вечные квартиры в перелеске -
Им теперь не больно, и сердца чисты,
И глаза распахнуты по-детски.
По какому поводу грусть? Конечно, весёлого на могиле ничего нет, но могила - место не грусти, а скорби. Скорбь обостряется и и утихает, а грусть может и вовсе исчезнуть: "Погрустили - и будет". Куплет оставляет впечатление, что живые, с которыми осталась боль, немного завидуют падшим, которых похоронили, даже не закрыв по обычаю глаза.
Спите себе, братцы, всё придёт опять:
Новые родятся командиры.
Новые солдаты будут получать
Вечные казённые квартиры.
И снова зашумят и отшумят песни полка и снова будет юная маркитантка.
Новые солдаты и новые командиры - не из тех ли новых людей, который занимал умы философов? Не во имя ли этого нового человека принесены эти жертвы? Окуджава повторяет:
Спите себе, братцы, всё начнётся вновь
Всё должно в природе повториться:
И слова и пули, и любовь и кровь...
Времени не будет помириться.
Нет, и новые солдаты не смогут возобладать над могучей природой и ответить на вопрос о том, что они купят своей кровью. Не будет ни Нового Слова, открывающего перед человеком невиданные горизонты, ни искупительной крови. А если взглянуть в ретроспективу, то природа всегда подчиняла человека своей воле, и все жертвы оказываются напрасными. В том числе и Христова жертва, и Новый завет. Или всё-таки Окуджава сознательно изъял из истории всё то, что связано с духом?
Отшумели песни нашего полка,
Отзвенели звонкие копыта.
Пулями пробито днище котелка,
Маркитантка юная убита.
Уже первая строка веет безысходностю и окончательностью чего-то бессмысленного. Был шум - и не стало. Шум, а не восклицания, выражающие эмоции, будь то ярость или горечь. В копытах! и то больше насыщенных звуков, они хотя бы звенят. Быть может, исполнители этой песни не готовы принять это слово, и вместо него поют "отгремели". Пускай, даже отгремели, но при каких обстоятельствах?
А при каких обстоятельствах днище котелка пробивают пули? Или враг дорвался до кухни, то есть зашёл в тыл, или же стрелял бойцам в спину, потому что котелок на груди идущего в атаку сложно себе представить. Тем самым Окуджава срезу делает неявно заявку о том, что поёт о разгроме "нашего полка", и о разгроме окончательном, коль скоро "отшумели песни".
Упоминание юной маркитантки лишь подкрепляет предположение о том, что враг разгромил и самые тылы, хотя есть и вероятность, эта храбрая женщина погибла, помогая бойцам на передовой. Вообще, сочетание трёх сущностей - "войска", "торговец" и "женщина", как правило, говорят о том, что с войском не всё благополучно. В качестве исторического примера возьмём римский легион, воюющий у самых границ поздней республики или ранней империи. Как только легион начинал ощутимо огребать, Рим отправлял туда нового командира, который первым делом выдворял из расположения всех "юных маркитанток", чья юность пользовалась у солдат изрядным спросом, а также торговцев. Вторым шагом полководца по восстановление боеспособности были децимации. И спустя некоторое время в Рим шли победные рапорты.
Такая неприглядная картина завёрнута в изящную упаковку душещипательной лирики.
Нас осталось мало: мы да наша боль.
Нас немного и врагов немного.
Живы мы покуда - фронтовая голь,
А погибнем - райская дорога.
Уже полегче: и кто-то из полка всё же остался, и враг тоже понёс ощутимые потери. Но герой и даже отдельный солдат из повествования напрочь вытеснен слившейся в единое целое обезличенной "фронтовой голью".
Руки на затворе, голова в тоске.
А душа уже взлетела вроде.
Для чего мы пишем кровью на песке?
Наши письма не нужны природе.
Это - один из самых тонких куплетов песни, повествующий о состоянии бойца в начале боя или непосредственно перед ним. Все прочие куплеты описывают то, что стало после боя, и только этот можно отнести непосредственно к моменту битвы. Когда человек едва осознаёт себя и почти полностью руководствуется инстинктами и эмоциями. А коль скоро роль мысли слов притупляется, то решающую роль захватывают контекст, ритм и интонация. Плавный и напевный ритм лишает куплет сосредоточенности, напряжённости, атмосферы ожидания приказа или сигнала. Это уже не ожидание атаки до тоски, а тоска совсем иного рода - сковывающая, парализующая. Тоска "фронтовой голи", к которой примешиваются элементы небоевые, такие как котелок и пресловутая маркитантка. И боль.
Обращаю внимание на вопрос о мотивации в предельно острой ситуации. Окуджава не даёт на него ответа, но видно, что в природе, в том, что осталось от животного, нет сил, способных мотивировать человека на преодоление страха смерти. Нет и в душе ничего, способного возобладать над этим страхом, но что-то да удерживает душу, чтобы она совсем не взлетела. Это не рациональное начало, ибо у разума слишком много сомнений по поводу души. Таковой сущностью остаётся дух, который Окуджава не называет и не может назвать, не нарушив ритма и контекста, заданного первыми куплетами.
У могилы братской - грустные посты,
Вечные квартиры в перелеске -
Им теперь не больно, и сердца чисты,
И глаза распахнуты по-детски.
По какому поводу грусть? Конечно, весёлого на могиле ничего нет, но могила - место не грусти, а скорби. Скорбь обостряется и и утихает, а грусть может и вовсе исчезнуть: "Погрустили - и будет". Куплет оставляет впечатление, что живые, с которыми осталась боль, немного завидуют падшим, которых похоронили, даже не закрыв по обычаю глаза.
Спите себе, братцы, всё придёт опять:
Новые родятся командиры.
Новые солдаты будут получать
Вечные казённые квартиры.
И снова зашумят и отшумят песни полка и снова будет юная маркитантка.
Новые солдаты и новые командиры - не из тех ли новых людей, который занимал умы философов? Не во имя ли этого нового человека принесены эти жертвы? Окуджава повторяет:
Спите себе, братцы, всё начнётся вновь
Всё должно в природе повториться:
И слова и пули, и любовь и кровь...
Времени не будет помириться.
Нет, и новые солдаты не смогут возобладать над могучей природой и ответить на вопрос о том, что они купят своей кровью. Не будет ни Нового Слова, открывающего перед человеком невиданные горизонты, ни искупительной крови. А если взглянуть в ретроспективу, то природа всегда подчиняла человека своей воле, и все жертвы оказываются напрасными. В том числе и Христова жертва, и Новый завет. Или всё-таки Окуджава сознательно изъял из истории всё то, что связано с духом?