МИЛОЧКА И ЙОД
Давным-давно, когда воробьи заливались соловьями, а люди в форме отпускали тёток на «Маздах» с «расчленёнкой» в багажниках под честное слово и подписку о немедленном выезде, я работала акушером-гинекологом, как вы помните. И привели ко мне как-то раз девицу.
Девица была зело беременная, весьма хороша собой и манернее бельгийского белого шоколада с изюмом и нугой. В те стародавние времена существо по имени «глОмур» проходило первые стадии эмбриогенеза на наших бескрайних просторах и она была первой его ласточкой. Ласточкой в 97 кг живого веса. Назовём её, скажем, Людочка Милочка.
Привела её ко мне, скажем, Люсечка, имевшая благоприятный экспириенс родоразрешения под моим чутким руководством и при моём скромном участии. Люсечка сообщила мне загадочным многозначительным тоном, что Милочка - любовница Иван Иваныча и плод в чреслах ея - результат пылкой тайной любови с указанным средневысокопоставленным товарищем. И практически сакрально выдохнула: «Милочка - врач! Стоматолог…» На последней ноте сей увертюры Милочка приветственно кивнула мне, как VIP-клиент кабацкому халдею. Тут я вынуждена сделать лирическое отступление. Я весьма уважительно отношусь к стоматологам. Мало того, единственный мой друг женского полу - стоматолог. Нет. Не Милочка. Но я, к стыду своему, мало что понимаю в кариесах, пульпитах и вряд ли когда-нибудь возьму в руки бормашину.
Милочка же знала об акушерстве-гинекологии все. Она знала, что у неё несомненные показания к кесаревому сечению, потому что ей двадцать девять лет, а рожать - больно. Она не посещала ЖК, потому что «все врачи - дураки!» а кое-как уточнённый мною с помощью «дурацких» методик срок в 38-40 недель Милочку не устраивал. Потому что по её подсчетам было «месяцев семь». В общем, она рассказала мне, как и что я должна делать и в какой последовательности. Безапелляционным тоном. И, как добрая барыня, в конце своей речи добавила, мол, не забудьте жиры лишние убрать, раз уж вы будете «внутри». И, - да! - А как же! - Шов только косметический! И чтоб никаких!
Конечно-конечно! И круговую подтяжку ануса! У нас же вывеска над роддомом так и гласит: «Клиника пластической хирургии». Спорить с беременным стоматологом - неблагодарное дело. Пациент, естественно, всегда прав, а дальше - как доктор прописал.
Посему я попросила Милочку завтра явиться на плановую госпитализацию в обсервационное отделение родильного дома. Презрительно кивнув мне на прощание, она сказала: «Хорошо! Завтра мы с Иван Иванычем будем и вы ещё посмотрите у кого тут тридцать восемь и сорок по Цельсию!» Цапнула Люсечку за рукав и рявкнула: «Что ты нашла в этой пигалице?!» «Пошли!»
Ночью зазвонил телефон. В него заорал взволнованный Слон голос:
- Я рожаю!!!
- Кто «я»?
- Ну я, Милочка!
- У вас схваткообразные боли внизу живота? Выделения? Отошли воды? Что конкретно?
- Я встала пописать и у меня заболела спина.
- Милочка, идите на хуй выпейте таблетку цианистого калия но-шпы и ложитесь баю-бай. Завтра, как и договаривались - подъезжайте с утра. Мы вас госпитализируем, обследуем и все будет хорошо.
- Доктор, я рожаю!!!
- До свидания, Милочка.
Она позвонила мне ещё раз пять за ночь.
Утром, злую как черт и получившую на пятиминутке от начмеда по самое «не могу» уже не помню за очередное что, меня вызвали в приём, потому как «скандалит какая-то баба и ссылается на вас. А именно, орёт, что вы должны тут её ждать»
- Скажи ей, что я только упаду, отожмусь и снова на пост, с цветами! - Прошипела я на ни в чем не повинную санитарку и бросила трубку.
Я не имела дурной привычки «выдержать пациента в приёме», если у меня не было более срочных насущных дел, но тут не могла отказать себе в удовольствии выпить чашечку кофе. Санитарка баба Маша могла в одиночку держать оборону Москвы.
Через двадцать минут в весьма благодушном настроении (спасибо годам медитаций) я, сияя улыбкой, вышла в приём. Ей Богу! Королева Елизавета была бы не столь разгневана.
- Я вас уже два часа жду! - Рявкнула свекольная разгневанная Милочка, а у Иван Иваныча каждая секунда расписана.
- Сочувствую. Но он нам ни к чему. Я вполне удовлетворюсь вами. Вы взяли все необходимое?
Выяснилось, что Милочка не взяла ничего - ни паспорт, ни чашки/щетки/пижамы. Поэтому таинственный, расписанный как время «Ч», Иван Иваныч ещё гонял куда-то за документами, тапками, йогуртом, свежим номером «Космополитена» и новым романом Донцовой.
К полудню мы госпитализировались. Естественно, в отдельную палату. С отдельным гальюном. Впрочем, Милочке все было не то и все было не так, пока на неё, наконец, не рявкнул Иван Иваныч, который действительно куда-то слишком опаздывал. Но уже не на встречу в министерстве, а куда-то по делам «действующей» жены.
Я сделала обход, сходила на плановую операцию, писала-писала-писала, вызывала ЛОР-врача к Ивановой, кожвенеролога - к Петровой и юриста - к Сидоровой и т.д. Весь день исчадие ада по имени «Милочка» терроризировало акушерок и санитарок. «Колоть» не умел никто. Сдавать анализ мочи она не хотела и так далее в подобном духе. Ну, оставим лирику и перейдём к делу.
При поступлении данные внутреннего акушерского исследования оставляли мне надежду спать предстоящую ночь спокойно. Но акушерство так же непредсказуемо, как поведение породистого жеребца. Сейчас он весь из себя само спокойствие, а через две минуты может, испугавшись ёжика, подняться в галоп. Посему к вечеру у Милочки стали появляться первые признаки регулярной родовой деятельности.
И она начала орать.
Вы были когда-нибудь на сафари? Вы слышали африканских слонов в брачный период? У вас есть радиозапись бомбежки Дрездена? Нет? Ничего из перечисленного? Ну, тогда вам и близко меня не понять. Потому как синтез всего приведенного не отразит тот уровень децибелов, интонационные оттенки и семиэтажные маты, выдаваемые Милочкой в пространство.
Я перевела её в родзал.
Она материла акушерок, Иван Иваныча, всех мужиков и маму с папой, которые её на свет родили. Она билась головой об стены родзала и ложилась на пол прямо посреди коридора. На бедном интерне, опрометчиво оставшемся с нами на ночь, не осталась живого места. Она хваталась за него двумя руками и давила бедного юношу, как лимон. И трусила его, приговаривая «Мамочка…. Мамочка… мамочка-а-а-а-а-а-а-а-а-а….» Всей бригадой мы отрывали Милочку от бедного интерна, приговаривая, что он - папочка и дома его ждут жена и очаровательная малышка. Но, куда там! Никакие увещевания, уговоры и угрозы не действовали. Милочка перешла на визг: «Режьте меня! Режьте меня!! Режьтеменя!!!»
Динамика открытия была ни к чертям. Сердцебиение плода начинало помаленьку страдать, потому как все силы Милочки были брошены на демонстрацию миру в виде нас невыносимой боли. На роды уже не осталось. Я не буду утомлять вас узкоспециальными подробностями. Промучившись ещё пару часов, я поняла, что созрели те самые «по совокупности показаний со стороны матери и со стороны плода», и, записав в историю родов «Слабость родовой деятельности, не поддающаяся медикаментозной коррекции», развернула операционную. За время эпопеи с Милочкой в родзал, к тому же, поступило ещё двое и у меня не было ни малейшего желания изводить не только бригаду, но ещё и ни в чем неповинных рожениц. Знаете, как бывает, когда в конюшне появляется конь с вредной привычкой? Ну, например, - шумно заглатывать воздух. Все кони начинают повторять. Вся конюшня, весело фыркая, заглатывает воздух. В результате - все мучаются желудочно-кишечными коликами. А надо было все лишь превентивно удалить одного шалопая.
Она пообещала анестезиологу загрызть его живьем, если ей будет хоть «капелюшечку дискомфортно». Уже лёжа на операционном столе под средне-тяжёлым дурманом премедикации, она схватила меня за ляжку и зловеще прошептала: «Косметика!!!»
Ну, ладно, эта дура набралась где-то этих околоподъездно-скамеечных сведений… Но кой черт дернул меня - умницу и ученицу одних из самых-самых акушеров-гинекологов, не побоюсь этой пошлости, современности?... Не иначе, как бес попутал, усталость сказалась или ПМС у меня был. Теперь уж и не упомню. После всей этой рыхлой и не по сезону Милочкиного возраста пожелтевшей подкожной клетчатки, после всех этих дрябленьких мышц, этой синюшной брюшины, этих вяловолокнистых апоневрозов и варикозной матки я, вместо того, чтобы заштопать её, как доктор Донати прописал, наложила ей косметический шов. Аккуратненький такой. Без «ротиков» и прочих дефектов.
Опустим подробности выхождения из наркоза и первых послеоперационных суток. Первый раз в жизни я хотела убить.
В общем, быстро сказка сказывается, да не быстро дело делается. Придя в себя и очухавшись, Милочка пожрала немыслимое количество сухарей, запила это мегалитром кефира и заела центнером печёных яблок. Церукал уже никто не считал. Шипение, раздававшееся из газоотводной трубки, воткнутой в Милочку, воспринималось обычным фоновым звуком послеродового отделения.
Но «… и это пройдёт». Спустя всего пару суток она была уже при макияже. Как-то во время обхода, я застала такую картину. Милочка возлежит на высоких подушках, раздвинув ноги. Между ног у неё пристроено зеркало с ручкой и, поворачивая его так и эдак, она рассматривает свой «цветок лотоса» и все, что его окружает. Деловито так рассматривает. Изучает. И вдруг, как заорёт:
- Доктор! У меня ОТТУДА идет кровь! Я же уже третий день чувствую - что-то не так!
- Так надо. - Вздохнув, говорю я Милочке. - Это, дружочек, лохии. Слизистые кровянистые выделения. Если их не будет - то тебе будет «бо-бо». У тебя будет температура. В общем, все это будет называться эндометрит. Ну, помнишь? Вот есть гингивит. А есть - эндометрит. Чему нас учат в школе? Что окончание «-ит» обозначает что? Пра-а-авильно! Воспаление! Давай зачетку. Отлично с отличием.
- Сами вы лох! - обижается Милочка.
- Да. Тут я не могу с тобой не согласиться, потому что лох я и есть натуральный. - И приступаю к перевязке, потому как акушерке или операционной медсестре Милочка своё послеоперационное пузо не доверяла.
Шов, между тем, слегка подтекает. Но все в пределах нормы. И я, сплёвывая через левое плечо и молясь всем богам, пытаюсь все это вот так вот как-то сохранить, улучшить и выписать её к едрене фене, потому что неонатологи уже тоже готовы сделать сеппуку выписать её вполне здоровое дитя.
Под видом перевязки (во время которой Милочка лежит со страдальческим выражением на лице и изгибается дугой при малейшем прикосновении) я накладываю пару отсроченных швов кое-где, кое-чего распускаю. Ну, короче, кому надо - тот знает методики.
На восьмые сутки, я выписываю это чудо и сдаю с рук на руки Иван Иванычу, который, к слову сказать оказался приличным и вполне порядочным мужиком. Напутствую рекомендациями и, говорю, мол, если что - приходи. А лучше - звони. А ещё лучше письма пиши, но редко.
Проходит пару дней. Я радостно шагаю ранним утром на работу. На мне новые великолепнейшие сапоги неимоверно модного фасона из прекраснейшей кожи от Иван Иваныча приобретенные на честно заработанные деньги. И, кажется, ничто не может испортить мне настроения. Ни серое небо, ни будничные лица, ни предстоящая пятиминутка, где меня обязательно за что-нибудь будут сношать.
Ах, как порою жестоко шутит жизнь. Жизнь - циничная тетка с черным чувством юмора.
У приёма стоит черная машина Иван Иваныча. У машины стоит черный Иван Иваныч. Черным-черным ртом он шепчет мне черные-черные слова: «Милочке плохо. Я её привёз» Я заглядываю в черную-черную машину. В ней скрючившись сидит белая-белая Милочка.
- Что, - говорю,- деточка, случилось?
И вдруг Милочка совсем по-детски всхлипнув, впервые за все время заплакала тихо, искренне и от души. Заплакала, как маленькая девочка и только и смогла, что прошептать:
- Больно. Очень больно.
Знаете, что она сделала? Рассмотрев все это дома в зеркале ещё раз, она узрела какой-то дефект в свежезатягивающемся рубце. Ну, в том месте, где я наложила отсроченные. Там себе все спокойно затягивалось вторичным натяжением и особых забот, кроме тех, которые выполняла приходящая (!) к ней на дом (!!!) акушерка, не требовало. Но Милочка не привыкла отступать. Она решила помазать все это дело йодом. Ну и хули ж мелочиться? Для «надёжности», как она изволила выразиться, Милочка вылила «себе туда» целый пузырёк пятипроцентного йода.
Занавес
P.S. мои измышлизмы на тему кесаревого сечения читать ЗДЕСЬ
Девица была зело беременная, весьма хороша собой и манернее бельгийского белого шоколада с изюмом и нугой. В те стародавние времена существо по имени «глОмур» проходило первые стадии эмбриогенеза на наших бескрайних просторах и она была первой его ласточкой. Ласточкой в 97 кг живого веса. Назовём её, скажем, Людочка Милочка.
Привела её ко мне, скажем, Люсечка, имевшая благоприятный экспириенс родоразрешения под моим чутким руководством и при моём скромном участии. Люсечка сообщила мне загадочным многозначительным тоном, что Милочка - любовница Иван Иваныча и плод в чреслах ея - результат пылкой тайной любови с указанным средневысокопоставленным товарищем. И практически сакрально выдохнула: «Милочка - врач! Стоматолог…» На последней ноте сей увертюры Милочка приветственно кивнула мне, как VIP-клиент кабацкому халдею. Тут я вынуждена сделать лирическое отступление. Я весьма уважительно отношусь к стоматологам. Мало того, единственный мой друг женского полу - стоматолог. Нет. Не Милочка. Но я, к стыду своему, мало что понимаю в кариесах, пульпитах и вряд ли когда-нибудь возьму в руки бормашину.
Милочка же знала об акушерстве-гинекологии все. Она знала, что у неё несомненные показания к кесаревому сечению, потому что ей двадцать девять лет, а рожать - больно. Она не посещала ЖК, потому что «все врачи - дураки!» а кое-как уточнённый мною с помощью «дурацких» методик срок в 38-40 недель Милочку не устраивал. Потому что по её подсчетам было «месяцев семь». В общем, она рассказала мне, как и что я должна делать и в какой последовательности. Безапелляционным тоном. И, как добрая барыня, в конце своей речи добавила, мол, не забудьте жиры лишние убрать, раз уж вы будете «внутри». И, - да! - А как же! - Шов только косметический! И чтоб никаких!
Конечно-конечно! И круговую подтяжку ануса! У нас же вывеска над роддомом так и гласит: «Клиника пластической хирургии». Спорить с беременным стоматологом - неблагодарное дело. Пациент, естественно, всегда прав, а дальше - как доктор прописал.
Посему я попросила Милочку завтра явиться на плановую госпитализацию в обсервационное отделение родильного дома. Презрительно кивнув мне на прощание, она сказала: «Хорошо! Завтра мы с Иван Иванычем будем и вы ещё посмотрите у кого тут тридцать восемь и сорок по Цельсию!» Цапнула Люсечку за рукав и рявкнула: «Что ты нашла в этой пигалице?!» «Пошли!»
Ночью зазвонил телефон. В него заорал взволнованный Слон голос:
- Я рожаю!!!
- Кто «я»?
- Ну я, Милочка!
- У вас схваткообразные боли внизу живота? Выделения? Отошли воды? Что конкретно?
- Я встала пописать и у меня заболела спина.
- Милочка, идите на хуй выпейте таблетку цианистого калия но-шпы и ложитесь баю-бай. Завтра, как и договаривались - подъезжайте с утра. Мы вас госпитализируем, обследуем и все будет хорошо.
- Доктор, я рожаю!!!
- До свидания, Милочка.
Она позвонила мне ещё раз пять за ночь.
Утром, злую как черт и получившую на пятиминутке от начмеда по самое «не могу» уже не помню за очередное что, меня вызвали в приём, потому как «скандалит какая-то баба и ссылается на вас. А именно, орёт, что вы должны тут её ждать»
- Скажи ей, что я только упаду, отожмусь и снова на пост, с цветами! - Прошипела я на ни в чем не повинную санитарку и бросила трубку.
Я не имела дурной привычки «выдержать пациента в приёме», если у меня не было более срочных насущных дел, но тут не могла отказать себе в удовольствии выпить чашечку кофе. Санитарка баба Маша могла в одиночку держать оборону Москвы.
Через двадцать минут в весьма благодушном настроении (спасибо годам медитаций) я, сияя улыбкой, вышла в приём. Ей Богу! Королева Елизавета была бы не столь разгневана.
- Я вас уже два часа жду! - Рявкнула свекольная разгневанная Милочка, а у Иван Иваныча каждая секунда расписана.
- Сочувствую. Но он нам ни к чему. Я вполне удовлетворюсь вами. Вы взяли все необходимое?
Выяснилось, что Милочка не взяла ничего - ни паспорт, ни чашки/щетки/пижамы. Поэтому таинственный, расписанный как время «Ч», Иван Иваныч ещё гонял куда-то за документами, тапками, йогуртом, свежим номером «Космополитена» и новым романом Донцовой.
К полудню мы госпитализировались. Естественно, в отдельную палату. С отдельным гальюном. Впрочем, Милочке все было не то и все было не так, пока на неё, наконец, не рявкнул Иван Иваныч, который действительно куда-то слишком опаздывал. Но уже не на встречу в министерстве, а куда-то по делам «действующей» жены.
Я сделала обход, сходила на плановую операцию, писала-писала-писала, вызывала ЛОР-врача к Ивановой, кожвенеролога - к Петровой и юриста - к Сидоровой и т.д. Весь день исчадие ада по имени «Милочка» терроризировало акушерок и санитарок. «Колоть» не умел никто. Сдавать анализ мочи она не хотела и так далее в подобном духе. Ну, оставим лирику и перейдём к делу.
При поступлении данные внутреннего акушерского исследования оставляли мне надежду спать предстоящую ночь спокойно. Но акушерство так же непредсказуемо, как поведение породистого жеребца. Сейчас он весь из себя само спокойствие, а через две минуты может, испугавшись ёжика, подняться в галоп. Посему к вечеру у Милочки стали появляться первые признаки регулярной родовой деятельности.
И она начала орать.
Вы были когда-нибудь на сафари? Вы слышали африканских слонов в брачный период? У вас есть радиозапись бомбежки Дрездена? Нет? Ничего из перечисленного? Ну, тогда вам и близко меня не понять. Потому как синтез всего приведенного не отразит тот уровень децибелов, интонационные оттенки и семиэтажные маты, выдаваемые Милочкой в пространство.
Я перевела её в родзал.
Она материла акушерок, Иван Иваныча, всех мужиков и маму с папой, которые её на свет родили. Она билась головой об стены родзала и ложилась на пол прямо посреди коридора. На бедном интерне, опрометчиво оставшемся с нами на ночь, не осталась живого места. Она хваталась за него двумя руками и давила бедного юношу, как лимон. И трусила его, приговаривая «Мамочка…. Мамочка… мамочка-а-а-а-а-а-а-а-а-а….» Всей бригадой мы отрывали Милочку от бедного интерна, приговаривая, что он - папочка и дома его ждут жена и очаровательная малышка. Но, куда там! Никакие увещевания, уговоры и угрозы не действовали. Милочка перешла на визг: «Режьте меня! Режьте меня!! Режьтеменя!!!»
Динамика открытия была ни к чертям. Сердцебиение плода начинало помаленьку страдать, потому как все силы Милочки были брошены на демонстрацию миру в виде нас невыносимой боли. На роды уже не осталось. Я не буду утомлять вас узкоспециальными подробностями. Промучившись ещё пару часов, я поняла, что созрели те самые «по совокупности показаний со стороны матери и со стороны плода», и, записав в историю родов «Слабость родовой деятельности, не поддающаяся медикаментозной коррекции», развернула операционную. За время эпопеи с Милочкой в родзал, к тому же, поступило ещё двое и у меня не было ни малейшего желания изводить не только бригаду, но ещё и ни в чем неповинных рожениц. Знаете, как бывает, когда в конюшне появляется конь с вредной привычкой? Ну, например, - шумно заглатывать воздух. Все кони начинают повторять. Вся конюшня, весело фыркая, заглатывает воздух. В результате - все мучаются желудочно-кишечными коликами. А надо было все лишь превентивно удалить одного шалопая.
Она пообещала анестезиологу загрызть его живьем, если ей будет хоть «капелюшечку дискомфортно». Уже лёжа на операционном столе под средне-тяжёлым дурманом премедикации, она схватила меня за ляжку и зловеще прошептала: «Косметика!!!»
Ну, ладно, эта дура набралась где-то этих околоподъездно-скамеечных сведений… Но кой черт дернул меня - умницу и ученицу одних из самых-самых акушеров-гинекологов, не побоюсь этой пошлости, современности?... Не иначе, как бес попутал, усталость сказалась или ПМС у меня был. Теперь уж и не упомню. После всей этой рыхлой и не по сезону Милочкиного возраста пожелтевшей подкожной клетчатки, после всех этих дрябленьких мышц, этой синюшной брюшины, этих вяловолокнистых апоневрозов и варикозной матки я, вместо того, чтобы заштопать её, как доктор Донати прописал, наложила ей косметический шов. Аккуратненький такой. Без «ротиков» и прочих дефектов.
Опустим подробности выхождения из наркоза и первых послеоперационных суток. Первый раз в жизни я хотела убить.
В общем, быстро сказка сказывается, да не быстро дело делается. Придя в себя и очухавшись, Милочка пожрала немыслимое количество сухарей, запила это мегалитром кефира и заела центнером печёных яблок. Церукал уже никто не считал. Шипение, раздававшееся из газоотводной трубки, воткнутой в Милочку, воспринималось обычным фоновым звуком послеродового отделения.
Но «… и это пройдёт». Спустя всего пару суток она была уже при макияже. Как-то во время обхода, я застала такую картину. Милочка возлежит на высоких подушках, раздвинув ноги. Между ног у неё пристроено зеркало с ручкой и, поворачивая его так и эдак, она рассматривает свой «цветок лотоса» и все, что его окружает. Деловито так рассматривает. Изучает. И вдруг, как заорёт:
- Доктор! У меня ОТТУДА идет кровь! Я же уже третий день чувствую - что-то не так!
- Так надо. - Вздохнув, говорю я Милочке. - Это, дружочек, лохии. Слизистые кровянистые выделения. Если их не будет - то тебе будет «бо-бо». У тебя будет температура. В общем, все это будет называться эндометрит. Ну, помнишь? Вот есть гингивит. А есть - эндометрит. Чему нас учат в школе? Что окончание «-ит» обозначает что? Пра-а-авильно! Воспаление! Давай зачетку. Отлично с отличием.
- Сами вы лох! - обижается Милочка.
- Да. Тут я не могу с тобой не согласиться, потому что лох я и есть натуральный. - И приступаю к перевязке, потому как акушерке или операционной медсестре Милочка своё послеоперационное пузо не доверяла.
Шов, между тем, слегка подтекает. Но все в пределах нормы. И я, сплёвывая через левое плечо и молясь всем богам, пытаюсь все это вот так вот как-то сохранить, улучшить и выписать её к едрене фене, потому что неонатологи уже тоже готовы сделать сеппуку выписать её вполне здоровое дитя.
Под видом перевязки (во время которой Милочка лежит со страдальческим выражением на лице и изгибается дугой при малейшем прикосновении) я накладываю пару отсроченных швов кое-где, кое-чего распускаю. Ну, короче, кому надо - тот знает методики.
На восьмые сутки, я выписываю это чудо и сдаю с рук на руки Иван Иванычу, который, к слову сказать оказался приличным и вполне порядочным мужиком. Напутствую рекомендациями и, говорю, мол, если что - приходи. А лучше - звони. А ещё лучше письма пиши, но редко.
Проходит пару дней. Я радостно шагаю ранним утром на работу. На мне новые великолепнейшие сапоги неимоверно модного фасона из прекраснейшей кожи от Иван Иваныча приобретенные на честно заработанные деньги. И, кажется, ничто не может испортить мне настроения. Ни серое небо, ни будничные лица, ни предстоящая пятиминутка, где меня обязательно за что-нибудь будут сношать.
Ах, как порою жестоко шутит жизнь. Жизнь - циничная тетка с черным чувством юмора.
У приёма стоит черная машина Иван Иваныча. У машины стоит черный Иван Иваныч. Черным-черным ртом он шепчет мне черные-черные слова: «Милочке плохо. Я её привёз» Я заглядываю в черную-черную машину. В ней скрючившись сидит белая-белая Милочка.
- Что, - говорю,- деточка, случилось?
И вдруг Милочка совсем по-детски всхлипнув, впервые за все время заплакала тихо, искренне и от души. Заплакала, как маленькая девочка и только и смогла, что прошептать:
- Больно. Очень больно.
Знаете, что она сделала? Рассмотрев все это дома в зеркале ещё раз, она узрела какой-то дефект в свежезатягивающемся рубце. Ну, в том месте, где я наложила отсроченные. Там себе все спокойно затягивалось вторичным натяжением и особых забот, кроме тех, которые выполняла приходящая (!) к ней на дом (!!!) акушерка, не требовало. Но Милочка не привыкла отступать. Она решила помазать все это дело йодом. Ну и хули ж мелочиться? Для «надёжности», как она изволила выразиться, Милочка вылила «себе туда» целый пузырёк пятипроцентного йода.
Занавес
P.S. мои измышлизмы на тему кесаревого сечения читать ЗДЕСЬ