Чума на оба ваших... (продолжение)
Здесь пролог
Случилось это, если не изменяет мне ненадежная память, году в 91. Я, к счастью ли, к сожалению ли, участия в событиях не принимал, потому как по чину еще было не положено, был я тогда прыщавым студентом. Но обрывки этой жизнеутверждающей симфонии доходили до меня из разных источников, и сейчас, спустя много лет, я взял на себя труд по реконструкции событий в назидание потомкам. Так что, если какие-либо детали и не совсем соответствуют реалиям, то это всецело из-за склонности отдельных рассказчиков к гиперболам, вполне объяснимым в свете бушевавших тогда страстей. Я же, несостоявшийся историк, хочу лишь донести до вас картину баталий максимально нерасплёсканной.
Привезли на одном, тривиальном совершенно, дежурстве, в Первую Градскую бомжа. Времена были нехорошие, с каждым годом количество разных интересных, но давно уже забытых инфекций росло, чесоткой уже никого было не удивить, а из Средней Азии караваны поезда приносили всё чаще такое, что страшно и подумать. Вот и этого бродягу привезли с какого-то вокзала, менты врачам сказали, что это не местный бродяга, местные так не пахнут, приехал видать откуда.
Ну, приехал и приехал. Сам никто и звать никак. Лежит, пахнет и вроде как на тот свет собирается. Бедолагу вкатили в реанимацию, где опытный реаниматолог О. некоторое время боролся за его жизнь путем вставления трубок в различные отверстия. Всё безуспешно, бродяга к моменту знакомства с опытным реаниматологом О. уже, по-видимому, успел перекинуться парой слов с апостолом Петром, и, несомненно, компания последнего понравилась ему гораздо больше. Апостол Петр трубки никуда не суёт.
Впрочем, кто знает, может быть был он на пороге геенны и счел её меньшим злом, нежели опытного реаниматолога О.? Репутации О. такой вариант добавляет еще меньше бонусов... Как бы то ни было с этим миром он распрощался.
Не совсем, правда. Осталась последняя маленькая формальность. Ею занимались в отдельном здании под сенью лип. В нём работали самые приветливые и жизнерадостные врачи - патологоанатомы. Которые, как известно, всегда правы.
Тут необходимо хронологическое уточнение. Бедолага помер ночью, а утром патологоанатомы, которые раньше всех приходят на работу, решили не откладывать своё дело на потом, взялись сразу же.
Вскрытие проводил молодой доктор, который слишком много знал. И что-то ему не понравилось в лимфоузлах. И был он первый, кто сказал: "А не бубоны ли это?".
Что там, в отдельном здании, произошло после этого, доподлинно неизвестно. Но какой-то тектонический сдвиг, определенно, случился. Цунами, после такого сдвига в море, требуется некоторое время, чтобы дойти до ближайшего берега и произвести там ужоснах. Так и здесь...
Как раз на пересменке, в районе девяти часов, началась... как бы это назвать... комедия положений. Потому как приехали милиционеры и кого в каком положении застали, в таком и начали вязать. По всем правилам эпидемиологического искусства изоляции.
С патологоанатомами было проще. Оттуда никто не вышел. Двери закрыли, под окнами расставили неприветливых янычаров, которые сами до колик боялись чумы и прочих поносов, поэтому снисхождения от них ждать не приходилось. Да патологоанатомы никуда и не рвались, потому, что были сознательные.
С приемным отделением и реанимацией всё оказалось сложнее. Во-первых, нужно было худо-бедно отделить козлищ от не совсем еще козлищ, поскольку неправедная изоляция могла вызвать и народные волнения, а, во-вторых, на сознательность там можно было не рассчитывать. В силу этих объективных трудностей в первом корпусе некоторое время царил первозданный муравейный хаос.
Невролог С., дама в серьезных годах, взяв свою авоську, поковыляла к выходу из больницы. Из приемного отделения высыпало несколько опростоволосившихся преследователей. Невролог С., ругаясь как сапожник, вихрем метнулась к троллейбусной остановке, раскидав по пути несколько зазевавшихся прохожих, втиснула полное тело в уже закрывающуюся дверь и была унесена троллейбусом на юг. Преследователи некоторое время бежали следом, потом отстали.
Опытный реаниматолог О. не зря хвастался своей давней дружбой с президентом Калмыкии Кирсаном Илюмжиновым. Он проявил настоящее мастерство и бежал через окно, миновав несколько заградотрядов.
Также бежало еще несколько причастных к ночным событиям, но про этих и говорить-то стыдно, потому, что они тупо поехали домой, где их уже ждала милиция. Вскоре все они вернулись в приемное отделение. Некоторые с ошалевшими домочадцами.
Невролог С., как женщина много повидавшая, домой не поехала, а скрылась у подруги, где и жила несколько дней, пила чай с вареньем и ругала советскую власть. Опытный же реаниматолог О. вообще уехал к любовнице, где неплохо провёл время. Совместил приятное с полезным. Кирсан Илюмжинов абы с кем не дружит.
Всех остальных законсервировали в приемном отделении. Благо это оказалось делом легким: достаточно было перекрыть две двери с разных концов коридора и всё - рыбки в банке.
...На фронт пришло гнетущее позиционное равновесие. Администрация ходила снаружи аквариума, махала руками через прозрачные двери, мол, мы с вами, а вы-то там как? Изнутри доносилось слабое: "Спасибо, очень хорошо, идите нахер". "Что, что? - делала вид, что не расслышала, администрация. - что принести?". "Спирта! - доносилось изнутри. - Кончается!". "Сейчас, сейчас, - суетилась администрация. - Только вы там не очень, хорошо?". "Хорошо. - успокаивали из аквариума. - Не очень, понятное дело. Несите".
В отдельном здании под сенью лип глухим хором пели про крейсер "Варяг". Туда не надо было ничего нести, там всё было.
(Окончание следует)
Случилось это, если не изменяет мне ненадежная память, году в 91. Я, к счастью ли, к сожалению ли, участия в событиях не принимал, потому как по чину еще было не положено, был я тогда прыщавым студентом. Но обрывки этой жизнеутверждающей симфонии доходили до меня из разных источников, и сейчас, спустя много лет, я взял на себя труд по реконструкции событий в назидание потомкам. Так что, если какие-либо детали и не совсем соответствуют реалиям, то это всецело из-за склонности отдельных рассказчиков к гиперболам, вполне объяснимым в свете бушевавших тогда страстей. Я же, несостоявшийся историк, хочу лишь донести до вас картину баталий максимально нерасплёсканной.
Привезли на одном, тривиальном совершенно, дежурстве, в Первую Градскую бомжа. Времена были нехорошие, с каждым годом количество разных интересных, но давно уже забытых инфекций росло, чесоткой уже никого было не удивить, а из Средней Азии караваны поезда приносили всё чаще такое, что страшно и подумать. Вот и этого бродягу привезли с какого-то вокзала, менты врачам сказали, что это не местный бродяга, местные так не пахнут, приехал видать откуда.
Ну, приехал и приехал. Сам никто и звать никак. Лежит, пахнет и вроде как на тот свет собирается. Бедолагу вкатили в реанимацию, где опытный реаниматолог О. некоторое время боролся за его жизнь путем вставления трубок в различные отверстия. Всё безуспешно, бродяга к моменту знакомства с опытным реаниматологом О. уже, по-видимому, успел перекинуться парой слов с апостолом Петром, и, несомненно, компания последнего понравилась ему гораздо больше. Апостол Петр трубки никуда не суёт.
Впрочем, кто знает, может быть был он на пороге геенны и счел её меньшим злом, нежели опытного реаниматолога О.? Репутации О. такой вариант добавляет еще меньше бонусов... Как бы то ни было с этим миром он распрощался.
Не совсем, правда. Осталась последняя маленькая формальность. Ею занимались в отдельном здании под сенью лип. В нём работали самые приветливые и жизнерадостные врачи - патологоанатомы. Которые, как известно, всегда правы.
Тут необходимо хронологическое уточнение. Бедолага помер ночью, а утром патологоанатомы, которые раньше всех приходят на работу, решили не откладывать своё дело на потом, взялись сразу же.
Вскрытие проводил молодой доктор, который слишком много знал. И что-то ему не понравилось в лимфоузлах. И был он первый, кто сказал: "А не бубоны ли это?".
Что там, в отдельном здании, произошло после этого, доподлинно неизвестно. Но какой-то тектонический сдвиг, определенно, случился. Цунами, после такого сдвига в море, требуется некоторое время, чтобы дойти до ближайшего берега и произвести там ужоснах. Так и здесь...
Как раз на пересменке, в районе девяти часов, началась... как бы это назвать... комедия положений. Потому как приехали милиционеры и кого в каком положении застали, в таком и начали вязать. По всем правилам эпидемиологического искусства изоляции.
С патологоанатомами было проще. Оттуда никто не вышел. Двери закрыли, под окнами расставили неприветливых янычаров, которые сами до колик боялись чумы и прочих поносов, поэтому снисхождения от них ждать не приходилось. Да патологоанатомы никуда и не рвались, потому, что были сознательные.
С приемным отделением и реанимацией всё оказалось сложнее. Во-первых, нужно было худо-бедно отделить козлищ от не совсем еще козлищ, поскольку неправедная изоляция могла вызвать и народные волнения, а, во-вторых, на сознательность там можно было не рассчитывать. В силу этих объективных трудностей в первом корпусе некоторое время царил первозданный муравейный хаос.
Невролог С., дама в серьезных годах, взяв свою авоську, поковыляла к выходу из больницы. Из приемного отделения высыпало несколько опростоволосившихся преследователей. Невролог С., ругаясь как сапожник, вихрем метнулась к троллейбусной остановке, раскидав по пути несколько зазевавшихся прохожих, втиснула полное тело в уже закрывающуюся дверь и была унесена троллейбусом на юг. Преследователи некоторое время бежали следом, потом отстали.
Опытный реаниматолог О. не зря хвастался своей давней дружбой с президентом Калмыкии Кирсаном Илюмжиновым. Он проявил настоящее мастерство и бежал через окно, миновав несколько заградотрядов.
Также бежало еще несколько причастных к ночным событиям, но про этих и говорить-то стыдно, потому, что они тупо поехали домой, где их уже ждала милиция. Вскоре все они вернулись в приемное отделение. Некоторые с ошалевшими домочадцами.
Невролог С., как женщина много повидавшая, домой не поехала, а скрылась у подруги, где и жила несколько дней, пила чай с вареньем и ругала советскую власть. Опытный же реаниматолог О. вообще уехал к любовнице, где неплохо провёл время. Совместил приятное с полезным. Кирсан Илюмжинов абы с кем не дружит.
Всех остальных законсервировали в приемном отделении. Благо это оказалось делом легким: достаточно было перекрыть две двери с разных концов коридора и всё - рыбки в банке.
...На фронт пришло гнетущее позиционное равновесие. Администрация ходила снаружи аквариума, махала руками через прозрачные двери, мол, мы с вами, а вы-то там как? Изнутри доносилось слабое: "Спасибо, очень хорошо, идите нахер". "Что, что? - делала вид, что не расслышала, администрация. - что принести?". "Спирта! - доносилось изнутри. - Кончается!". "Сейчас, сейчас, - суетилась администрация. - Только вы там не очень, хорошо?". "Хорошо. - успокаивали из аквариума. - Не очень, понятное дело. Несите".
В отдельном здании под сенью лип глухим хором пели про крейсер "Варяг". Туда не надо было ничего нести, там всё было.
(Окончание следует)