Открытие доктора Каца
Доктор Кац попросил меня написать рецензию на первое издание монографии. Я был вынужден согласиться с ним в том, что его книга и в самом деле представляет немалый интерес для читателей.
Книга уже успела получить хорошую прессу. Дискурс типа "фантастика как симуляция реальности" автоматически помещает автора в соответствующую обойму, а книга попадает в соответствующий концептуальный перечень. Разумеется, это престижно. Но схематичное прочтение ограничивает диапазон возможных истолкований - и читающий может совсем упустить из вида главную цель книги, итоговый смысл авторских усилий.
Первая реакция на книгу была сколь бурной, столь же поверхностной и односторонней.
А.Метелкина в "Сегодня" увидела главную заслугу Каца в "угадывании" темы Луны. Луна, будучи включена в систему повседневной идеологии, играет в ней роль абсолютной цели, отнесенной в абсолютное будущее. Она является центральным означаемым - помещенным за пределы политических текстов в пространственной и временной недостижимости (380 тыс.км.) Своим существованием она оправдывает функционирование этих текстов и амбиции их создателей. Кац, по мнению Метелкиной, недвусмысленно указывает на то, что именно недостижимость Луны является залогом политической и культурной стабильности советского общества. Луна, понятая как "машина желаний", манифестирует неуловимую differance, а сама рецензируемая книга представляется при таком раскладе внятной иллюстрацией к трудам Дерриды. Поэтому Метелкина и называет Каца гением, а его книгу соответственно гениальной.
С ней вступает в полемику К.Вячеславлев в "Литературке". В основе его анализа лежит витгенштейновский взгляд на природу магических верований. Посвященные заклинанию дождя - или убийству символического зверя накануне охоты - первобытные ритуалы бессмысленны с научной точки зрения, но они изъявляют и высвобождают нереализованные желания, которыми переполнено бессознательное первобытного человека. Вячеславлев проводит аналогию с действиями литератора Каца, хоронящего тени своих литературных оппонентов (не знаю, кого рецензент имеет в виду) то на Новодевичьем, то на Сент-Женевьев де Буа - в бесславном забвении, закрепляемом авторской иронией.
У критика вызывают почему-то особенное возмущение используемые автором литературные штампы. Возможно, он отчасти и прав, когда говорит о некоторой вульгарности рецензируемой работы. ("Фантастика - литература крылатой мечты. Выходит, Сталин - крылатый мечтатель? Знаете ли, неубедительно.") Но он приходит к довольно неожиданному выводу: по его мнению, главная цель Каца - "ублажить собственную манию величия путем немотивированной демонстрации своего "литературного мастерства". Очевидно, что подобное сочинение не может обладать какой-либо литературной ценностью. Поэтому Вячеславлев находит книгу Каца в интеллектуальном отношении бессодержательной, хотя местами и забавной благодаря фантазии автора.
По мнению пишущего данную рецензию, оба процитированных выше критика прошли мимо романа, не прочитав его надлежащим образом.
Рецензенты, убоявшись оказаться заподозренными в непонимании изящных тонкостей литературной игры, так и не осмелились отказаться от стереотипов и увидеть книгу "такой, какая она есть". Последнее, между тем, легче простого.
Особенностью монографии доктора Каца является синтез научно-исследовательского подхода с исследуемым правилом генерации текстов и вымыслов. Перед нами роман-монография, фантастический роман о фантастике. Здесь форма превращается в содержание, давая исследователю возможность говорить о судьбе жанра на его собственном языке.
Характерным свойством фантастики является концептуальность, подчиненность творческих приемов главной идее произведения. Модальность авторского высказывания постоянно изменяется, охватывая возможностью дискурса все новые и новые миры. Пространство текста превращается в пространство языка, образ коллективного бессознательного, стихию мифа. "Там чудеса, там леший бродит," там реальный контекст вымысла ничего не значит по сравнению с изящным превосходством вымысла как такового. (Ср. у Каца: на фоне мифологического "советского Говарда Кэмпбелла" совершенно тускнеют фотографические тени "настоящих" Дудинцева и Евтушенко.)
Кац замыкает круг. Рассматривая историю жанра через призму фантастической оптики, он преобразует традицию советской фантастики в поиск за утраченным концептом самое себя. Основу (смысловой стержень) книги составляет история "Секции писателей-фантастов", рассмотренная в интервале от 20-х годов до наших дней. К этому стержню с разных сторон крепятся симулякры фантастов-писателей и фантастов-политических деятелей, литературных течений/групп, издательств и печатных органов. Под их грузом стержень деформируется: превращается в неправильную спираль, со скрипом преобразующую вращательное движение истории в поступательное. Угадать угол наклона спирали, поймать на кончик пера неуловимый миг трансформации дискурса в жест, выразить реальную пластичность энергии мифа - эту архисложнейшую задачу автор решил с подлинным мастерством.
Кац фактически предлагает новый стимул для творчества - демонстрируя литературный код (точнее, целый набор кодов), который до последнего времени оставался практически невостребованным. По его убеждению, фантастика - это особенный, самостоятельный жанр искусства, мало пересекающийся с тем, что обычно называется "литературой". Он, может быть, и отличается некоторой вульгарностью, но уж точно лежит не в низу иерархической лестницы ценностей, а в стороне, сбоку. В нем могут быть свои вампуки, но также и свои шедевры. Полнейшее отсутствие в сегодняшней нашей фантастике какого-либо литературного процесса Кац именует существованием огромного по своим возможностям потенциала для литературного творчества. Это потенциальное пространство кажется особенно привлекательным на фоне того ступора, в котором нынче находится критика, растерявшая предметы для дискуссии. Ни статья-подвиг П.Басинского, ни циничные хулиганские выходки не способны запустить процесс вновь. Эпоха революционных изменений литературного языка и контекста завершилась, наступила эпоха стагнации. И тут появляется доктор Кац...
Любопытно, что Кац во многом сближается с американским литературоведом Ларри Маккафри - который тоже видит в фантастике ключевое звено, необходимое для понимания особенностей современного литературного процесса. Впрочем, Маккафри идет еще дальше: по его мнению, фантастика вообще является ударным фронтом постмодернистской словесности. (А кто усомнится в этом - пусть вспомнит хотя бы о том гигантском влиянии, которое оказали на отечественных постмодернистов Стругацкие и Крапивин.)
Кац, разумеется, не столь радикален, хотя он и дает фантастике доминирующее положение в своей альтернативной истории советской литературы. Его главная забота - вывести ОТЕЧЕСТВЕННУЮ фантастику из того полулегального состояния, в котором она и поныне пребывает, "замордованная идеологической, но пуще того - полиграфической цензурой". Он мало дает ссылок на западные авторитеты - его книга говорит сама за себя.
К каким же выводам мы можем прийти после прочтения книги доктора Каца?
Невозможно согласиться с Р.Арбитманом, излагающим в послесловии к книге свою точку зрения нижеследующим образом: "Пока росла и крепла в нашей стране литература "социалистического реализма", для чего Советскому Союзу было иметь сразу две фантастики? Официозным "опупеям"... не нужна была литература-конкурент, которая к тому же и не боялась признать, что она-то - выдумка, а не "правдивое исторически конкретное изображение действительности..." Надо полагать, Боливар не выдержал бы двоих".
Должен сказать, что с большим уважением отношусь к той поистине гигантской работе, которую Арбитман проделал в качестве редактора рецензируемой книги. Но все же считаю нужным заметить: Роман, ты не прав! Ты, как всегда, верхоглядствуешь. Для симуляции агрессивных вымыслов, лежащих в основе государственной идеологии, идеально подошел бы жанр fantasy с его мистическими героями в духе Толкиена, Гройса и Пелевина. Научная фантастика здесь не подходит: слишком научная; слишком фантастика; слишком умственно-скрупулезная, не оставляющая/не дающая возможностей для веры.
Кац, между тем, указывает лишь на зависимость состояния фантастики от генеральной идеологии. Каковая зависимость может принимать различный вид... Лишь одно остается неизменным: уровень развития фантастической литературы определяется господствующей идеологической доктриной. Можно, как по градуснику, температуру мерять. Играя роль современного мифа, фантастика участвует в формировании национального самосознания и государственно-правовой культуры - создавая с тем условия для строительства гражданского общества. Если элементарные уровни культуры зияют пустотами, это означает, что общество больно. И место государственных глашатаев в нем рано или поздно занимают политические авантюристы, стремящиеся покорять Индийский Океан и завоевывать Луну.
Безусловно, подход исследователя страдает некоторой ограниченостью. Многие потенциальные возможности жанра остаются за бортом большого корабля, упоминаются вскользь, специально не артикулируются. Кац чурается поэзии вполне намеренно: его заботят насущные материи сегодняшнего дня.
Отнюдь не первым он указал на существование влечения всей фантастики к государству как универсальному генератору смыслов и речевых практик. Но он занял совершенно особую позицию в общем раскладе сил. Он бросает вызов тоталитарному монструозу (мечущемуся из стороны в сторону, из идеологии в торгашество) - обессмысливающему все на свете. Он бросает вызов государству, которое сошло с ума до такой степени, что не желает поддерживать элементарные культурные институции, обеспечивающие его существование. Он, наверное, романтик. Не постмодернист. Он отнюдь не восхищается "кризисом репрезентации" - для него это глубокая личная трагедия. Исследователь пытается найти выход из сложившегося кризиса. Что ж, для себя он нашел этот выход: "фантастическая литература, как связующий мост между прошлым и будущим".
Фантастический хронотоп не может оставаться пустым. В этом и состоит главное открытие доктора Каца, касающееся места фантастики в системе-многообразии литературных текстов. Советская фантастика оказалась "золушкой" в поисках волшебного бала, раскрывающего ее действительный потенциал. Разумеется, окончательное решение этого вопроса состоит в том, что таким поиском является любая литература.