Лингвистические невежи, они же радетели чистоты языка
Кто-то из френдов прислал ссылку на Snob.ru со статьей "Торжество абырвалга" не известной мне Натальи Белюшиной (на аватарке - девица в стиле Pin-Up с жирным котэ). Статья оказалась двухлетней давности, поэтому, возможно, Наталья Белюшина уже поумнела, то есть пару книг по лингвистике прочла. Тогда ей не повезло. У меня всю неделю плохое настроение. Она попалась под горячую руку.
Приходится прибегать к телесным наказаниям
Как и полагается любящим котэ барышням гуманитарного типа, Белюшина возмущается тем, "как люди превращают русский язык в его жалкое подобие" (ну, типа, пишут координальный и на бум). Стивен Пинкер называет таких возмущенных поучателей "языковыми мавенами", то бишь местечковыми экспертами.
Почему над возмущением Белюшиной следует потешаться?
Потому что что все приведенные ею примеры соответствуют лингвистическим нормам. Включая классическое "подъезжая к сией станции, с меня слетела шляпа". Именно так образуется деепричастный оборот во французском: en arrivant a la gare, ma chapeau m'a quitte. И это вполне могло стать в XIX веке нормой для русского языка.
А "идти ва-банк", произошедшее от французского "идти в банк" (va a banque), абсолютно лингвистически адекватно "неграмотному" (по мнению Белюшиной) "во банк".
Проблема таких, как Белюшина, в том, что они уверены, что в языке "все понятно".
Такая уверенность - характерная черта темных цивилизаций, уверенных в том, что мир постигаем интуитивно. Им "все ясно" с языком, с религией, с гомосексуальностью, с употреблением психоактивных веществ, с семьей, моралью и т.д. Вот "норма", а вот "нарушение", которое должно быть наказано, остановлено, заклеймено.
Люди в темных цивилизациях не просто игнорируют накопленное передовыми цивилизациями знание, но либо не имеют доступа к нему, либо не пользуются.
Сегодня для просвещенного русского книги или лекции Максима Кронгауза - образец лингвистических высот, хотя он всего лишь вдалбливает в непросвещенные головы весьма примитивные вещи, типа той, что сила языка определеляется не по отторжению заимствований, а по их адаптации.
Ноама Хомского, давно ставшего персонажем американских мыльных опер (типа, одна blonde говорит с другой о Хомском), у нас не читали, и у нас он известен не как лингвист, а, скорее, как социалист-левак.
Белюшина точно не читала "Язык как инстинкт" Пинкера - иначе бы залилась краской стыда уже на второй главе, с ее разбором строго грамматически выверенного языка черных парней (Black English Vernacular - You know, like some people say if you’re good an’ shit, your spirit goin’ t’heaven… ’n’ if you bad, your spirit goin’ to hell. Well, bullshit! Your spirit goin’ to hell anyway, good or bad.).
Т.е. весь "неправильный" язык (каковым, с точки зрения русского, является любой близкородственный язык, например, украинский или белорусский - и наоборот) является ровно в той же степени правильным, как и русский нормативный. Более того: все эти "за душевно" и "без грешный" (которые так пугают Белюшину и так развлекают меня) являются необходимыми языковыми мутациями и, более того, фальсификаторами языка (в том смысле, в каком научная теория должна обладать свойством - по Попперу - фальсифицируемости).
"Неправильный" русский проверяет "правильный" на фшивость (sic!). И возмущаться нужно не этим, а, например, дикой официальной нормой, до сих пор заставляющей склонять топографические наименования на -о: Чертаново, Иваново, Пушкино. Какого хрена я должен париться, соображая, где именно кто-то живет, если он живет в Пушкине?!
А битва Белюшиной и прочих - это просто битва за право собственности на слова. Примерно такая же бессмысленная, как битва историков за право собственности на ту или иную концепцию становления древней Руси, - ибо про ранние годы Руси, как известно, не известно ни-че-го.
С точки зрения жрецов и храмовников языка (типа меня) полезно зафиксировать нормы храма. Но не для соблюдения их толпой, а для отделения храмовников от толпы (и Марина Королева с "Эха" в этом смысле - полезный мавен: в ней нет возмущения чужим правилом). Толпа говорит, как хочет, а мы знаем официальную норму, но отступаем от нее пользу более удобной или просто веселой, позволяющей растворяться в толпе, но не превращаться в нее.
Урок закончен, коллеги.
Дожди, вроде, закончились, - приятных каникул.
Приходится прибегать к телесным наказаниям
Как и полагается любящим котэ барышням гуманитарного типа, Белюшина возмущается тем, "как люди превращают русский язык в его жалкое подобие" (ну, типа, пишут координальный и на бум). Стивен Пинкер называет таких возмущенных поучателей "языковыми мавенами", то бишь местечковыми экспертами.
Почему над возмущением Белюшиной следует потешаться?
Потому что что все приведенные ею примеры соответствуют лингвистическим нормам. Включая классическое "подъезжая к сией станции, с меня слетела шляпа". Именно так образуется деепричастный оборот во французском: en arrivant a la gare, ma chapeau m'a quitte. И это вполне могло стать в XIX веке нормой для русского языка.
А "идти ва-банк", произошедшее от французского "идти в банк" (va a banque), абсолютно лингвистически адекватно "неграмотному" (по мнению Белюшиной) "во банк".
Проблема таких, как Белюшина, в том, что они уверены, что в языке "все понятно".
Такая уверенность - характерная черта темных цивилизаций, уверенных в том, что мир постигаем интуитивно. Им "все ясно" с языком, с религией, с гомосексуальностью, с употреблением психоактивных веществ, с семьей, моралью и т.д. Вот "норма", а вот "нарушение", которое должно быть наказано, остановлено, заклеймено.
Люди в темных цивилизациях не просто игнорируют накопленное передовыми цивилизациями знание, но либо не имеют доступа к нему, либо не пользуются.
Сегодня для просвещенного русского книги или лекции Максима Кронгауза - образец лингвистических высот, хотя он всего лишь вдалбливает в непросвещенные головы весьма примитивные вещи, типа той, что сила языка определеляется не по отторжению заимствований, а по их адаптации.
Ноама Хомского, давно ставшего персонажем американских мыльных опер (типа, одна blonde говорит с другой о Хомском), у нас не читали, и у нас он известен не как лингвист, а, скорее, как социалист-левак.
Белюшина точно не читала "Язык как инстинкт" Пинкера - иначе бы залилась краской стыда уже на второй главе, с ее разбором строго грамматически выверенного языка черных парней (Black English Vernacular - You know, like some people say if you’re good an’ shit, your spirit goin’ t’heaven… ’n’ if you bad, your spirit goin’ to hell. Well, bullshit! Your spirit goin’ to hell anyway, good or bad.).
Т.е. весь "неправильный" язык (каковым, с точки зрения русского, является любой близкородственный язык, например, украинский или белорусский - и наоборот) является ровно в той же степени правильным, как и русский нормативный. Более того: все эти "за душевно" и "без грешный" (которые так пугают Белюшину и так развлекают меня) являются необходимыми языковыми мутациями и, более того, фальсификаторами языка (в том смысле, в каком научная теория должна обладать свойством - по Попперу - фальсифицируемости).
"Неправильный" русский проверяет "правильный" на фшивость (sic!). И возмущаться нужно не этим, а, например, дикой официальной нормой, до сих пор заставляющей склонять топографические наименования на -о: Чертаново, Иваново, Пушкино. Какого хрена я должен париться, соображая, где именно кто-то живет, если он живет в Пушкине?!
А битва Белюшиной и прочих - это просто битва за право собственности на слова. Примерно такая же бессмысленная, как битва историков за право собственности на ту или иную концепцию становления древней Руси, - ибо про ранние годы Руси, как известно, не известно ни-че-го.
С точки зрения жрецов и храмовников языка (типа меня) полезно зафиксировать нормы храма. Но не для соблюдения их толпой, а для отделения храмовников от толпы (и Марина Королева с "Эха" в этом смысле - полезный мавен: в ней нет возмущения чужим правилом). Толпа говорит, как хочет, а мы знаем официальную норму, но отступаем от нее пользу более удобной или просто веселой, позволяющей растворяться в толпе, но не превращаться в нее.
Урок закончен, коллеги.
Дожди, вроде, закончились, - приятных каникул.