Время идёт...
Алексей Битов (poziloy)
22 декабря родился Павел Александрович Катенин. Он воевал с французами, в мирной жизни был писателем и театральным деятелем, а нам известен в основном по «Евгению Онегину»: «Там наш Катенин воскресил / Корнеля гений величавый…». Возможно, корнелевское чувство долга для Катенина было выше, чем страсти по Расину; по крайней мере, Пушкин вспомнил именно Корнеля, хотя мог бы написать: Расина гений… ну, не величавый, так ещё какой-нибудь. Благо, Катенин переводил обоих французских классиков. Причём с точки зрения астрологической Расин был поближе: он родился 21 декабря, только на 153 года раньше Катенина, в 1639 году. На пороге эпохи Короля-Солнце.
Согласен, величавости у Расина было немного; может, оно и к лучшему. Во всяком случае, он на сей счёт вряд ли комплексовал, а его герои произносили порой простые, но от этого не менее очевидные вещи. Например, Агамемнон в «Ифигении»: «Народ покорствует и чтит своих монархов До той поры, пока они сильны». Или Агриппина в «Британике»: «Тиран медоточив, пока он копит силу».
О «Федре» не скажу ничего - увы, я не увижу знаменитой Федры в старинном многоярусном театре, пока ещё далёком от абсурда.
А об абсурде я вспомнил, понятно, потому, что 22 декабря умер Сэмюэл Беккет. Ровно на следующий день после рождения Расина, только ещё через 350 лет.
Беккета принято считать постмодернистом, хотя странный он какой-то постмодернист. Не слишком интересовался делами телесными («Если бы я мог распоряжаться своим телом, я бы выбросил его в окно»), не слишком верил в самовыражение («Искусство - вовсе не обязательно выражение»), не считал успех мерилом всех вещей («Быть художником - значит терпеть крах... и уклоняться от этого провала - дезертирство»). Посмотрите, что о нём пишет в Энциклопедии постмодернизма И.Лещинская: «Персонажи, являющиеся воплощениями авторских идей, выступают как абстракции, лишенные индивидуальных характеристик, какой-либо психологии и динамики. Человек, представленный данным персонажем, ничем не отличается от любого другого». Симулякры? Да нет, не похоже. Скорее, Беккет показывает нам - нас, выбирая абсурд как сгущение, чтобы дошло до самых непонятливых, малоэмоциональных или благодушных. Его персонажи - мы, будь то говорящий рот или женщина, засыпаемая песком. Да, они (мы) и в самом деле не слишком прорисованы индивидуально, но не для того ли, чтобы каждому из нас было легче поставить себя на их место? Ну, помните, может быть, когда-то был такой античный фотошоп: плоский всадник на якобы коне, в якобы бурке и с дыркой вместо лица; подходите с изнанки, вставляете в дырку собственную физиономию, фотограф щёлкает, и все довольны. У Беккета цель другая, а метод практически тот же, и вы легко можете «вставиться» в незавершённый облик. А попробуйте проделать тот же трюк с каким-нибудь модным постмодернистом хотя бы отечественного разлива...
Далее Лещинская пишет: «Физическое дряхление, телесная немощь и полная неподвижность персонажей - это своеобразный прием показать бессилие человека перед лицом абсурда, его заключенность в узких рамках своего "Я"». Вот вроде бы обычные постмодернисты тоже обожают расписывать всякие болячки, но как телесный кошмар, буквально. А для Беккета всё-таки в этом заключается кошмар духовный - как прямой, так и символический. Он ведь писателем был, а не местоблюстителем и не очеркистом.
«Для героев Б. не существенно понимание - важен акт "говорения", который порой является единственным свидетельством того, что они живы». Именно, хотя иногда Беккет и без слов обходился, но в этом тоже пряталась метафора кошмара. Не думаю, что речь является главным свидетельством нашей жизни - мы дышим, следовательно, существуем, даже если молчим. Но для писателя жизни вне слова нет и быть не может, и Беккет склонен абсолютизировать «акт говорения»; в сущности, методика абсурда замешана именно на преувеличении, возведении в степень. А задача остаётся прежней: с помощью слова показать человеку его самого.
Задача, конечно, вряд ли разрешима до конца. Но это не повод бить себя в грудь, отвлекая внимание отдельных особей от по-настоящему серьёзных вещей.
Впрочем, как ни относись к Корнелю, Расину или Беккету, они подобных упрёков не заслужили.
22 декабря родился Павел Александрович Катенин. Он воевал с французами, в мирной жизни был писателем и театральным деятелем, а нам известен в основном по «Евгению Онегину»: «Там наш Катенин воскресил / Корнеля гений величавый…». Возможно, корнелевское чувство долга для Катенина было выше, чем страсти по Расину; по крайней мере, Пушкин вспомнил именно Корнеля, хотя мог бы написать: Расина гений… ну, не величавый, так ещё какой-нибудь. Благо, Катенин переводил обоих французских классиков. Причём с точки зрения астрологической Расин был поближе: он родился 21 декабря, только на 153 года раньше Катенина, в 1639 году. На пороге эпохи Короля-Солнце.
Согласен, величавости у Расина было немного; может, оно и к лучшему. Во всяком случае, он на сей счёт вряд ли комплексовал, а его герои произносили порой простые, но от этого не менее очевидные вещи. Например, Агамемнон в «Ифигении»: «Народ покорствует и чтит своих монархов До той поры, пока они сильны». Или Агриппина в «Британике»: «Тиран медоточив, пока он копит силу».
О «Федре» не скажу ничего - увы, я не увижу знаменитой Федры в старинном многоярусном театре, пока ещё далёком от абсурда.
А об абсурде я вспомнил, понятно, потому, что 22 декабря умер Сэмюэл Беккет. Ровно на следующий день после рождения Расина, только ещё через 350 лет.
Беккета принято считать постмодернистом, хотя странный он какой-то постмодернист. Не слишком интересовался делами телесными («Если бы я мог распоряжаться своим телом, я бы выбросил его в окно»), не слишком верил в самовыражение («Искусство - вовсе не обязательно выражение»), не считал успех мерилом всех вещей («Быть художником - значит терпеть крах... и уклоняться от этого провала - дезертирство»). Посмотрите, что о нём пишет в Энциклопедии постмодернизма И.Лещинская: «Персонажи, являющиеся воплощениями авторских идей, выступают как абстракции, лишенные индивидуальных характеристик, какой-либо психологии и динамики. Человек, представленный данным персонажем, ничем не отличается от любого другого». Симулякры? Да нет, не похоже. Скорее, Беккет показывает нам - нас, выбирая абсурд как сгущение, чтобы дошло до самых непонятливых, малоэмоциональных или благодушных. Его персонажи - мы, будь то говорящий рот или женщина, засыпаемая песком. Да, они (мы) и в самом деле не слишком прорисованы индивидуально, но не для того ли, чтобы каждому из нас было легче поставить себя на их место? Ну, помните, может быть, когда-то был такой античный фотошоп: плоский всадник на якобы коне, в якобы бурке и с дыркой вместо лица; подходите с изнанки, вставляете в дырку собственную физиономию, фотограф щёлкает, и все довольны. У Беккета цель другая, а метод практически тот же, и вы легко можете «вставиться» в незавершённый облик. А попробуйте проделать тот же трюк с каким-нибудь модным постмодернистом хотя бы отечественного разлива...
Далее Лещинская пишет: «Физическое дряхление, телесная немощь и полная неподвижность персонажей - это своеобразный прием показать бессилие человека перед лицом абсурда, его заключенность в узких рамках своего "Я"». Вот вроде бы обычные постмодернисты тоже обожают расписывать всякие болячки, но как телесный кошмар, буквально. А для Беккета всё-таки в этом заключается кошмар духовный - как прямой, так и символический. Он ведь писателем был, а не местоблюстителем и не очеркистом.
«Для героев Б. не существенно понимание - важен акт "говорения", который порой является единственным свидетельством того, что они живы». Именно, хотя иногда Беккет и без слов обходился, но в этом тоже пряталась метафора кошмара. Не думаю, что речь является главным свидетельством нашей жизни - мы дышим, следовательно, существуем, даже если молчим. Но для писателя жизни вне слова нет и быть не может, и Беккет склонен абсолютизировать «акт говорения»; в сущности, методика абсурда замешана именно на преувеличении, возведении в степень. А задача остаётся прежней: с помощью слова показать человеку его самого.
Задача, конечно, вряд ли разрешима до конца. Но это не повод бить себя в грудь, отвлекая внимание отдельных особей от по-настоящему серьёзных вещей.
Впрочем, как ни относись к Корнелю, Расину или Беккету, они подобных упрёков не заслужили.