Дядя Коля и гимн России
Уже шел четвертый месяц Миллениума. Мы с Колей сидели в темной прихожей с единственным стрельчатым окном и наполовину отштукатуренным сводчатым потолком. Утренний свет весеннего солнца, изрядно измазавшись в цветных осколках оконного витража, падал на широкий подрясник и, легко скользя по диагонали саржевой ткани, тонул в складках облачения тучного монаха. Разомлевший под солнцем монах потел. Он поминутно доставал из рукава не первой свежести тряпицу и, сняв очки в золотой оправе, вытирал пот со лба и переносицы. «Душно-то как!» - пожаловался он мне, обдав запахом борща и укропной настойки. «Да-а-а, уж!» - радостно откликнулся я, поправляя божьему человеку крест, съехавший с его необъятного живота под мышку. Неожиданно изъятый из потаённых глубин православный артефакт, вспыхнул отраженным светом и оживил мерцанием своих каменьев мрачную приемную архимандрита. Добрая дюжина святых отцов, томящихся в ожидании аудиенции оживилась. Проснулся и мой друг Коля, запечатав коротким крестным знамением предательский зевок.
«Раб божий Николай и раб божий Гермаген, батюшка вас ждет!» - пропела смазливая послушница и, продемонстрировав легкость походки от бедра, ушла в сторону, уступая место величественной фигуре моего друга. Пронесшийся, было, ропот недовольства среди разомлевших попов был пресечен скрипом половиц под ногами Николая. «Я уже здесь целый час, а они…» - осмелился подать голос щуплый монах, но осекся под взглядом Командора. Отрывая свой зад от скамьи, я в который раз подивился той магической силе, которая исходила от моего друга. Она запросто мог бы стать Архиепископом, но волею судеб попал в контрразведку. Таких в нормальных странах привечают должностями министра обороны, а он дослужился лишь до генерал-майора.
Николай был олицетворением всех лучших качеств русского человека. Он был решителен и напорист. При мне, когда его «Копейку» подрезал «Мерс», Коля догнал обидчика, встал поперек дороги, вышел и расстрелял наглому германцу все четыре колеса. В салоне оседающей машины щелкали «помпы», но ни один ствол не рискнул вылезти за пределы тонированных окон.
Генерал был по-русски чудовищно доверчивым. Его обожали иудеи. Они вились вокруг него со своими проектами, уверяя, что спасают Россию, но получив поддержку, тут же растворялись в ее бескрайних просторах. Коля верил в Коммунизм и свою веру утверждал железным кулаком, круша физиономии троцкистов, оппортунистов и прочей сволочи, на которую только указывали его друзья из КПРФ. Несколько раз они указывали на меня, но генерал был верен дружбе и великодушно считал меня заблудшей овцой. В нем в чудовищных пропорциях были замешаны вера в Бога, патриотизм и бессмертное учение Маркса и Ленина.
Он чтил старших и не обижал младших. Он любил женщин, и они любили его. В них он постоянно путался, но ему все прощалось. Коля слабый пол боготворил и тайком писал отвратительные стихи, читать которые доверял только мне. Он был вежлив со всеми дамами. Однажды, еще в Афганистане, он чуть не сбил женщину в парандже. Точнее, он ее слегка задел и ее тапочки с загнутыми носами оказались на крыше его «Волги». Подняв испуганную мусульманку из пыли, он на чистейшем кабульском диалекте вежливо объяснил пострадавшей, что та впала в заблуждение, разлегшись на дороге, так как советские машины не е##т, а давят!
Один мой друг, ветеран «Вымпела», впервые увидев Николая, промолвил: «Вот теперь я представляю, как выглядит «Полный 3,14здец»!» Для многих отечественных бандитов «Полный Пэ» наступал сразу, как только они попадали в поле его зрения. Недаром генерал был вторым человеком в легендарном управлении, которое по настоятельной просьбе Бориса Березовского распустил невзрачный подполковник. Вскоре после ликвидации участка по борьбе с организованной преступностью, мы с Колей друг за дружкой были отправлены в запас, где сколотили фонд содействия гуманитарным программам. Фонд вскоре сдох, но еще до его кончины мы попытались укрепить устои православной церкви гуманитарными поставками от единоверцев из США.
Собственно, с обширной номенклатурой предлагаемых к дарению товаров мы и прибыли к настоятелю монастыря. Духовный пастырь был нашим давним другом и покровителем. Он и еще два бестолковых министра возглавляли наш попечительский совет. Он окроплял святой водой нашу штаб-квартиру, обходя со своим помазком стеклянный аквариум начинающих меценатов. Он улаживал дела с таможенниками, которые в ожидании мзды гнобили дары американского народа на грузовых терминалах.
Батюшка был кроток и хрупок. Его редкая бороденка, будто в ожидании эрекции запальчиво торчала в «полупозишн», чем придавала ему сходство с великим Ильичем периода консервации в Горках. Молодой монах был порывист. Он встретил нас у порога и, коротко осенив крестом, повис, болтая ножками, в объятиях моего друга.
Послушница, сменив строевой шаг манекенщицы на шарканье, неслышно семенила с подносами, уставленными калачами, подовыми ржаными хлебцами, медом и земляничным вареньем. «С подворья! - пояснил молодой архимандрит, - колхозом землю подымали!»
Да, я уже знал. Батюшка был неутомим в трудах и подвижничестве. Он организовывал колонии для исправления наркоманов, вел задушевные беседы с затворниками ГУИНовских казематов, а также твердо сидел за штурвалом комбайна, когда его святое воинство, облаченное в черное, в черных же клобуках, словно вороны на золотом поле, убирали урожай, оставляя за своими машинами широкие полосы жнивья. Он гордился должностью председателя колхоза и, сказывали, разбирался во всех тонкостях крестьянского труда много лучше тогдашнего сельскохозяйственного министра.
Откуда у этого щуплого выпускника театрального училища такие познания в духовном и мирском?! Откуда дух неукротимого авантюриста?..
- Гермагенушка, ты бы медку попробовал!» - перебил мои мысли архимандрит.
- Спасибо… - смутился я, потревожив серебряной ложкой янтарную гладь деревянного блюда с медом. - А там что у вас?
- Сервера, сын мой… Слово божье по миру несем, так сказать…
- А-а-а! - протянул я, поражаясь богатству монастырского информационного центра. Подобное мне встречалось лишь в ситуационной комнате Совбеза.
- Сервера под Линуксом? - продемонстрировал я познания в информатике.
- Не могу знать. Говорили, вроде как, на «иксах», а на каких - мне не ведомо… Приходят к нам демоны лысые да с косичками, что-то ладят, проводами шуршат, а так все больше порнуху смотрят.
Получив под столом пинка от Командора, я затих, уставившись в зад наклонившейся с подносом монахини. Зазвонил мобильник. Батюшка мельком взглянул на дисплей и предупредительно поднял перст. «Царь!» Мы с Колей замерли. Архимандрит, легко ударив по округлостям женщину, отослал ее за порог, после чего нажал кнопку приема.
- А-а-а! Отец родной!.. Благословляю… Матушка захворала? Так один приходи… Что, опять с Платонычем согрешили? С ним заходите… Молитву от Макария на ночь читаешь?.. Что так? Вот и сон не идет… Слыхал-слыхал! Как не слышать… Когда конкурс подводить будем?.. Что, и Войнович слова к гимну подал?.. Гнать его надо, беса!.. Никитушка, говоришь… Послушаю, коли велишь… А что отец его уже не сочиняет? Совсем плох, говоришь?.. Повели, чтоб сей секунд позвонил, меня уже в Думе заждались.
Батюшка жмет «отбой» и опускает мобильный телефон. «Гимн все никак сочинить не могут! - посетовал он вслух. - Советский уж обветшал, а новый все не складывается. Конкурс объявили. Бесы глумятся, а свои, «пацриёты» с поэзией не в ладах. Им бы горькую пить, да крестным ходом вокруг церквы ходить, пока голова не закружится. Одним словом - бестолочи!» Его рассуждения прерывает новый звонок.
- И тебе доброго здравия, Никитушка!.. Как батюшка?.. Кланяйся от меня… Сам, говоришь, сочинил? А ну, прочти!..
Архимандрит слушает, покусывая задравшуюся бородку, поминутно морщась.
- Сначала начни… Только пой, а не бубни как перед алтарем. Без мелодии державный смысл не улавливаю…
Батюшка переключает мобильный телефон на громкую связь и по келье разливается бархатный с самоварным сипом знакомый голос.
«Россия - священная наша держава! Россия - любимая наша страна!» - выводит голос новые слова старого гимна. Коля морщится и, кряхтя, трет переносицу. Его реакция не остается без внимания хозяина, который изредка бросает свои колючие взгляды то на него, то на меня. Я морщусь из солидарности, но со стороны получается, будто мне дали выпить, но не поднесли закуски. Батюшка удивленно вскидывает брови. Бархатный голос уже выводит следующий куплет.
От Черного моря до снежного края
Орел сизокрылый раскинул крыла.
Один ты на свете с двумя головами!
Эх, птица свободы, как ты хороша!
- Блядь! - не выдерживает генерал. Я тоже пытаюсь сматериться, но забываю слова.
- Что не так? - тревожится архимандрит, между тем, как голос в мобильном смущенно умолкает. - Погоди, Никитушка, тут чекисты в словах твоих крамолу узрели.
«Никитушка» рекомендует батюшке послать чекистов к такой-то матери.
- Не горячись! Они генералы! - успокаивает певца духовник, выключая громкую связь. - Повтори, на чём ты их всех видал?.. Ну, будет!.. Уймись! Послушай же царедворцев.
- «Эх», блядь, убрать надо! Цыганщиной пахнет! - дает первую рекомендацию генерал Коля.
Мобильник кипит от возмущения.
- И эта, еще… - продолжил генерал, - где он видел летящего орла с двумя головами?!
Мобильник тонко и звонко верещит русским матом.
- Да, Никитушка, - прижав трубку к уху, включается в разговор архимандрит, - может одну все же отезать?
- Слушай сюда! - командует генерал. - Начнешь куплет, как я скажу! Записывай! Не «От Черного моря до снежного края», а «От южных морей до полярного круга»!
Трубка злобно плюется, обзывая собравшихся вокруг нее поэтов «тупыми мудаками». Выпускник театрального училища не выдерживает и жмет кнопу отбоя. В келье воцаряется тишина.
- Блядь! - снова взрывается Николай, - где он эти две головы видел?!
- Не гневи Бога, дядя Коля! - успокаивает его батюшка. - Никитушка у нас бедовый! Во всякой государевой инициативе свой резон имеет. Да и друг он Царю - не разлей вода! Поэт, конечно, говенный, зато родословная богатая… Хотя, злые языки поговаривают, - байстрюк, мол. Папаша его со своим прибором не совладал, да и сострогал его невзначай. А так мальчонка смышленый. Наш, православный, державник и дюже до бесов охочий! Где их увидит, там и гоняет! То в пах пинком, то по башке кипятком!
- Вы бы ему все же присоветовали это самое «Эх!» хотя бы убрать! Да орлу одну голову свинтить… - успокаивается Коля, - Ту, что на Запад смотрит… - миролюбиво добавляет он.
Да! - фальцетом врываюсь я в разговор, - Зря это он вообще орла сизорылого приплел. Все же Гимн России, а не «семь-сорок» с Привоза!
Вскоре страсти улеглись, и православные христиане склонились над списком товаров для отсталых колоний. Сделав пометы, архимандрит встал, перекрестил «дядю Колю» и проводил нас до двери.
В приемной разомлевшая братия спала. Одинокий черный клобук лежал в пыли под столом с факсимильной связью. Я направился к выходу, как вдруг сзади позвали. «Дядь Коль! Зайди на минутку!» Генерал, совершив оверштаг, грузно пошел обратно. Вскоре он вернулся, пряча в устах улыбку. «Что радуешься?!» - заподозрив неладное, спросил я. «Да так… батюшка спросил, а ты, часом, не жидовских кровей?!» - будя чернокнижников, заржал во весь голос мой друг. Вскипевшая русская кровь ударила мне в голову. Решительно расстегивая ширинку, я направился к недавно покинутой обители, желая наглядно доказать главному монаху свое великорусское происхождение. «Стой!» - заорал генерал и, сгребая меня в охапку, поволок к выходу.
Однажды, много позже, когда наш фонд развалился, у меня случилась бессонница. В шесть утра я машинально включил радио. Государственный хор, уже миновав середину гимна, выводил очередной куплет.
От южных морей до полярного края
Раскинулись наши леса и поля.
Одна ты на свете! Одна ты такая!
Хранимая Богом родная земля.
Я щелкнул зажигалкой и, прикуривая, подумал, что смог таки со своим другом оставить след в истории нашей любимой Родины.
«Раб божий Николай и раб божий Гермаген, батюшка вас ждет!» - пропела смазливая послушница и, продемонстрировав легкость походки от бедра, ушла в сторону, уступая место величественной фигуре моего друга. Пронесшийся, было, ропот недовольства среди разомлевших попов был пресечен скрипом половиц под ногами Николая. «Я уже здесь целый час, а они…» - осмелился подать голос щуплый монах, но осекся под взглядом Командора. Отрывая свой зад от скамьи, я в который раз подивился той магической силе, которая исходила от моего друга. Она запросто мог бы стать Архиепископом, но волею судеб попал в контрразведку. Таких в нормальных странах привечают должностями министра обороны, а он дослужился лишь до генерал-майора.
Николай был олицетворением всех лучших качеств русского человека. Он был решителен и напорист. При мне, когда его «Копейку» подрезал «Мерс», Коля догнал обидчика, встал поперек дороги, вышел и расстрелял наглому германцу все четыре колеса. В салоне оседающей машины щелкали «помпы», но ни один ствол не рискнул вылезти за пределы тонированных окон.
Генерал был по-русски чудовищно доверчивым. Его обожали иудеи. Они вились вокруг него со своими проектами, уверяя, что спасают Россию, но получив поддержку, тут же растворялись в ее бескрайних просторах. Коля верил в Коммунизм и свою веру утверждал железным кулаком, круша физиономии троцкистов, оппортунистов и прочей сволочи, на которую только указывали его друзья из КПРФ. Несколько раз они указывали на меня, но генерал был верен дружбе и великодушно считал меня заблудшей овцой. В нем в чудовищных пропорциях были замешаны вера в Бога, патриотизм и бессмертное учение Маркса и Ленина.
Он чтил старших и не обижал младших. Он любил женщин, и они любили его. В них он постоянно путался, но ему все прощалось. Коля слабый пол боготворил и тайком писал отвратительные стихи, читать которые доверял только мне. Он был вежлив со всеми дамами. Однажды, еще в Афганистане, он чуть не сбил женщину в парандже. Точнее, он ее слегка задел и ее тапочки с загнутыми носами оказались на крыше его «Волги». Подняв испуганную мусульманку из пыли, он на чистейшем кабульском диалекте вежливо объяснил пострадавшей, что та впала в заблуждение, разлегшись на дороге, так как советские машины не е##т, а давят!
Один мой друг, ветеран «Вымпела», впервые увидев Николая, промолвил: «Вот теперь я представляю, как выглядит «Полный 3,14здец»!» Для многих отечественных бандитов «Полный Пэ» наступал сразу, как только они попадали в поле его зрения. Недаром генерал был вторым человеком в легендарном управлении, которое по настоятельной просьбе Бориса Березовского распустил невзрачный подполковник. Вскоре после ликвидации участка по борьбе с организованной преступностью, мы с Колей друг за дружкой были отправлены в запас, где сколотили фонд содействия гуманитарным программам. Фонд вскоре сдох, но еще до его кончины мы попытались укрепить устои православной церкви гуманитарными поставками от единоверцев из США.
Собственно, с обширной номенклатурой предлагаемых к дарению товаров мы и прибыли к настоятелю монастыря. Духовный пастырь был нашим давним другом и покровителем. Он и еще два бестолковых министра возглавляли наш попечительский совет. Он окроплял святой водой нашу штаб-квартиру, обходя со своим помазком стеклянный аквариум начинающих меценатов. Он улаживал дела с таможенниками, которые в ожидании мзды гнобили дары американского народа на грузовых терминалах.
Батюшка был кроток и хрупок. Его редкая бороденка, будто в ожидании эрекции запальчиво торчала в «полупозишн», чем придавала ему сходство с великим Ильичем периода консервации в Горках. Молодой монах был порывист. Он встретил нас у порога и, коротко осенив крестом, повис, болтая ножками, в объятиях моего друга.
Послушница, сменив строевой шаг манекенщицы на шарканье, неслышно семенила с подносами, уставленными калачами, подовыми ржаными хлебцами, медом и земляничным вареньем. «С подворья! - пояснил молодой архимандрит, - колхозом землю подымали!»
Да, я уже знал. Батюшка был неутомим в трудах и подвижничестве. Он организовывал колонии для исправления наркоманов, вел задушевные беседы с затворниками ГУИНовских казематов, а также твердо сидел за штурвалом комбайна, когда его святое воинство, облаченное в черное, в черных же клобуках, словно вороны на золотом поле, убирали урожай, оставляя за своими машинами широкие полосы жнивья. Он гордился должностью председателя колхоза и, сказывали, разбирался во всех тонкостях крестьянского труда много лучше тогдашнего сельскохозяйственного министра.
Откуда у этого щуплого выпускника театрального училища такие познания в духовном и мирском?! Откуда дух неукротимого авантюриста?..
- Гермагенушка, ты бы медку попробовал!» - перебил мои мысли архимандрит.
- Спасибо… - смутился я, потревожив серебряной ложкой янтарную гладь деревянного блюда с медом. - А там что у вас?
- Сервера, сын мой… Слово божье по миру несем, так сказать…
- А-а-а! - протянул я, поражаясь богатству монастырского информационного центра. Подобное мне встречалось лишь в ситуационной комнате Совбеза.
- Сервера под Линуксом? - продемонстрировал я познания в информатике.
- Не могу знать. Говорили, вроде как, на «иксах», а на каких - мне не ведомо… Приходят к нам демоны лысые да с косичками, что-то ладят, проводами шуршат, а так все больше порнуху смотрят.
Получив под столом пинка от Командора, я затих, уставившись в зад наклонившейся с подносом монахини. Зазвонил мобильник. Батюшка мельком взглянул на дисплей и предупредительно поднял перст. «Царь!» Мы с Колей замерли. Архимандрит, легко ударив по округлостям женщину, отослал ее за порог, после чего нажал кнопку приема.
- А-а-а! Отец родной!.. Благословляю… Матушка захворала? Так один приходи… Что, опять с Платонычем согрешили? С ним заходите… Молитву от Макария на ночь читаешь?.. Что так? Вот и сон не идет… Слыхал-слыхал! Как не слышать… Когда конкурс подводить будем?.. Что, и Войнович слова к гимну подал?.. Гнать его надо, беса!.. Никитушка, говоришь… Послушаю, коли велишь… А что отец его уже не сочиняет? Совсем плох, говоришь?.. Повели, чтоб сей секунд позвонил, меня уже в Думе заждались.
Батюшка жмет «отбой» и опускает мобильный телефон. «Гимн все никак сочинить не могут! - посетовал он вслух. - Советский уж обветшал, а новый все не складывается. Конкурс объявили. Бесы глумятся, а свои, «пацриёты» с поэзией не в ладах. Им бы горькую пить, да крестным ходом вокруг церквы ходить, пока голова не закружится. Одним словом - бестолочи!» Его рассуждения прерывает новый звонок.
- И тебе доброго здравия, Никитушка!.. Как батюшка?.. Кланяйся от меня… Сам, говоришь, сочинил? А ну, прочти!..
Архимандрит слушает, покусывая задравшуюся бородку, поминутно морщась.
- Сначала начни… Только пой, а не бубни как перед алтарем. Без мелодии державный смысл не улавливаю…
Батюшка переключает мобильный телефон на громкую связь и по келье разливается бархатный с самоварным сипом знакомый голос.
«Россия - священная наша держава! Россия - любимая наша страна!» - выводит голос новые слова старого гимна. Коля морщится и, кряхтя, трет переносицу. Его реакция не остается без внимания хозяина, который изредка бросает свои колючие взгляды то на него, то на меня. Я морщусь из солидарности, но со стороны получается, будто мне дали выпить, но не поднесли закуски. Батюшка удивленно вскидывает брови. Бархатный голос уже выводит следующий куплет.
От Черного моря до снежного края
Орел сизокрылый раскинул крыла.
Один ты на свете с двумя головами!
Эх, птица свободы, как ты хороша!
- Блядь! - не выдерживает генерал. Я тоже пытаюсь сматериться, но забываю слова.
- Что не так? - тревожится архимандрит, между тем, как голос в мобильном смущенно умолкает. - Погоди, Никитушка, тут чекисты в словах твоих крамолу узрели.
«Никитушка» рекомендует батюшке послать чекистов к такой-то матери.
- Не горячись! Они генералы! - успокаивает певца духовник, выключая громкую связь. - Повтори, на чём ты их всех видал?.. Ну, будет!.. Уймись! Послушай же царедворцев.
- «Эх», блядь, убрать надо! Цыганщиной пахнет! - дает первую рекомендацию генерал Коля.
Мобильник кипит от возмущения.
- И эта, еще… - продолжил генерал, - где он видел летящего орла с двумя головами?!
Мобильник тонко и звонко верещит русским матом.
- Да, Никитушка, - прижав трубку к уху, включается в разговор архимандрит, - может одну все же отезать?
- Слушай сюда! - командует генерал. - Начнешь куплет, как я скажу! Записывай! Не «От Черного моря до снежного края», а «От южных морей до полярного круга»!
Трубка злобно плюется, обзывая собравшихся вокруг нее поэтов «тупыми мудаками». Выпускник театрального училища не выдерживает и жмет кнопу отбоя. В келье воцаряется тишина.
- Блядь! - снова взрывается Николай, - где он эти две головы видел?!
- Не гневи Бога, дядя Коля! - успокаивает его батюшка. - Никитушка у нас бедовый! Во всякой государевой инициативе свой резон имеет. Да и друг он Царю - не разлей вода! Поэт, конечно, говенный, зато родословная богатая… Хотя, злые языки поговаривают, - байстрюк, мол. Папаша его со своим прибором не совладал, да и сострогал его невзначай. А так мальчонка смышленый. Наш, православный, державник и дюже до бесов охочий! Где их увидит, там и гоняет! То в пах пинком, то по башке кипятком!
- Вы бы ему все же присоветовали это самое «Эх!» хотя бы убрать! Да орлу одну голову свинтить… - успокаивается Коля, - Ту, что на Запад смотрит… - миролюбиво добавляет он.
Да! - фальцетом врываюсь я в разговор, - Зря это он вообще орла сизорылого приплел. Все же Гимн России, а не «семь-сорок» с Привоза!
Вскоре страсти улеглись, и православные христиане склонились над списком товаров для отсталых колоний. Сделав пометы, архимандрит встал, перекрестил «дядю Колю» и проводил нас до двери.
В приемной разомлевшая братия спала. Одинокий черный клобук лежал в пыли под столом с факсимильной связью. Я направился к выходу, как вдруг сзади позвали. «Дядь Коль! Зайди на минутку!» Генерал, совершив оверштаг, грузно пошел обратно. Вскоре он вернулся, пряча в устах улыбку. «Что радуешься?!» - заподозрив неладное, спросил я. «Да так… батюшка спросил, а ты, часом, не жидовских кровей?!» - будя чернокнижников, заржал во весь голос мой друг. Вскипевшая русская кровь ударила мне в голову. Решительно расстегивая ширинку, я направился к недавно покинутой обители, желая наглядно доказать главному монаху свое великорусское происхождение. «Стой!» - заорал генерал и, сгребая меня в охапку, поволок к выходу.
Однажды, много позже, когда наш фонд развалился, у меня случилась бессонница. В шесть утра я машинально включил радио. Государственный хор, уже миновав середину гимна, выводил очередной куплет.
От южных морей до полярного края
Раскинулись наши леса и поля.
Одна ты на свете! Одна ты такая!
Хранимая Богом родная земля.
Я щелкнул зажигалкой и, прикуривая, подумал, что смог таки со своим другом оставить след в истории нашей любимой Родины.