(no subject)
О МОРАЛЬНОМ АСПЕКТЕ ПЕРЕВОДА
1.
В 1951 году, в эссе "О культе книг" Борхес пишет: "Книга, любая книга, священна для нас..."
Сегодня мы, возможно, заменим "книгу" на "текст" в этом высказывании, но согласимся с идеей. В письменном слове действительно есть нечто священное. Вселенная дышит; читатель стареет и умирает между первой и последней страницей; меняются шрифты и химический состав печатных знаков - сами же тексты, подобно платоновским Идеям, остаются все теми же, паря в невесомости над непрерывным кругооборотом материи.
Самая зловещая и упорная интерпретация бессильна перед страницей книги. Мы можем рассматривать Мелвилла, как терпеливого исследователя типологии монстров, или как единственного представителя особой разновидности белого безумия, но при этом «Моби Дик» всегда - и неотвратимо - будет начинаться словами: «The pale Usher threadbare in coat, heart, body, and brain; I see him now.»
Тексты неприступны. Они защищены от нас, читателей, не столько авторскими правами, сколько нашим собственным, почти тавтологическим согласием, что произведение, стоит изменить мельчайшую его часть, становится другим. Мы разглядываем тексты, как неведомые механизмы - нам неизвестны ни их назначение, ни принцип их работы; мы изучаем их элементы, зная, что их действие может зависеть от самой ничтожной, почти незаметной, роковой детали. В этом отношении все в тексте - синтаксис, слова, деление на главы, названия, эпиграфы - имеет равное значение и непреложно. Мы не можем убрать даже запятой, не предав при этом сущности нашего изначального решения читать.
Власть автора над своим творением также ограничена. Мы не хотим видеть писателей более важными, чем их произведения. Письменное слово реализует свою особую природу как раз в силу того, что ему удается преодолеть притяжение источника. Текст по определению есть речь, вырвавшаяся из обстоятельств своего рождения, презревшая цели коммуникации. Читатель встречается с текстом в принципиальном одиночестве.
Если продвинуться в этом направлении немного дальше, становится ясно, что уже в самом намерении писать содержится скрытое решение автора отделить свои личные смыслы от публичного бытия слов. Человек, решающий писать вместо того, чтобы говорить, этим решением отрезает себя от фраз, фиксируемых им на бумаге. Он удаляет себя со сцены, на которой разыгрывается драма смысла. Текст неизбежно указывает на отсутствие автора, на его преднамеренное, пусть скрытое самоустранение. Решение читателя читать содержит, в свою очередь, согласие с этим самоустранением. Литература существенным образом связана с некой негласной, предлагаемой и принимаемой жертвой.
Таким образом, чтобы сохранить текст в качестве текста (а не, к примеру, истории болезни, личного письма, или социологического свидетельства), даже если мы знаем, почему автор поместил некое слово в некое место, мы должны рассматривать его намерения как несущественные по отношению к самому слову.
Библия становится Книгой только в силу того, что намерения ее Автора радикально недоступны. Подобным же образом, печатное слово становится текстом в тот момент, когда мы начинаем считать его первичным по отношению как его источнику, так и к его возможной интерпретации. В тексте Буква главенствует над Духом.
Именно поэтому тексты священны. Именно поэтому мы можем читать и толковать их бесконечно, не истощая и не уничтожая.
2.
Если тексты священны, перевод кощунственен. И не потому, конечно, что он есть толкование, сужающее изначальный горизонт смысла, или репродукция, искажающая оригинал, а потому, что он - профанация. Передавая смысл, перевод разрушает священную сущность оригинала.
Перевод есть Падение текста, падение в библейском смысле. Подобно Адаму и Еве, изгнанным из рая, переведенный текст сохраняет идентичность оригинала - «Превращение» все еще есть «Die Verwandlung» - но нечто необратимо изменилось, пахнет гарью и гнилью.
Падший человек лишается благодати, теряет невинность; переведенный текст лишается уникальности, теряет подлинность. Перевод может быть предпочтительнее оригинала в некоторых, или даже во всех отношениях - и все же, несмотря на это, он есть падший текст. Интерпретация переводов бессмысленна, так высока в них степень случайности, при которой слова перестают быть необходимыми, могут быть другими, могут вовсе не быть... Кажется, что любой перевод заражен некой постыдной болезнью - бессилием значить: не обладая авторитетом текста, он может лишь порождать впечатления.
Сияюще независимые, оригиналы остаются навек в ничейных небесах возможных смыслов; переводы живут и умирают среди нас. Это фальшивые тексты, парии литературы. Как беспомощно влачатся они по нашей смиренной земле, увязая в густой слюне чужого языка! Нечистые мнения, кретинизм языкового невежества, моральная двусмысленность развлечений - вот их естественная среда.
Я хочу, чтобы каждый переводчик осознал, что за его честными попытками передать смысл скрывается пакт со злом. ВЕРНОСТЬ ОРИГИНАЛУ! - кричат теории перевода, однако такая верность напоминает религиозный пыл некоторых сект, слегка сильнее, чем следует, озабоченных земными благами. Скорее всего, именно эта атмосфера продажного культа, так знакомая нам, лицемерным читателям, и делает переводы привлекательным чтивом. Их неоспоримая полезность, сходная с полезностью удобрений и порнографии, глубоко связана с тем секретным и темным пактом, который необходим, чтобы ускользнуть из объятий вечности и реализовать волю к жизни. Переводы должны появляться - злую, голодную волю не остановишь - но стоит отчетливо понимать, что помогает нам переводить, что стоит на карте.
Нельзя сказать, что я ненавижу переводчиков (я сам перевожу) - я презираю их. Каждый раз, когда где-нибудь переводится беззащитное слово, я чувствую стыд и брезгливость. Я не знаю выхода. Кроме, может быть, одного - переводить переводы. Переводить их назад, на родные языки. Переводить их с одного чужого языка на другой. Переводить их снова и снова, до тех пор, пока они не выкажут своей усталой, призрачной гибелью какая скверна, какая порча метит сам акт их рождения. Этим способом переводчики получат шанс как пощадить оригиналы, так и спастись самим - ответственность за растление Слова с них будет снята.