Для Заповедника сказок. На День Городских Легенд
https://zapovednik-2005.livejournal.com/
Фат
- Фатеев, Рома - постовая сестра заглянула в палату. - Никуда не уходи и собери вещи. Сейчас за тобой зайдут, отведут в изолятор.
Рома положил в пакет книжку «Тимур и его команда», зубную пасту «Ну погоди», зубную щётку в футляре, мыльницу с мылом, полотенце с вышитыми по краю буквами ФАТ и надел тапочки. Он собрался. Сидя на койке Рома оглядел палату в которой прожил двадцать дней и спросил ребят: «А зачем за мной зайдут? Изолятор же напротив?»
- Это бокс, - ответил Серый. - а изолятор не здесь. Он в другом корпусе. Пацаны, был кто-нибудь в изоляторе?
Пацаны покачали головами. Не были. Рома встревожился. Плохо, что об изоляторе ничего неизвестно. Что там за сестры на посту? Сильно ли зверствует старшая сестра? И снова быть новеньким. Втискиваться в коллектив. Приспосабливаться.
В первый раз Рома попал в больницу в шесть лет и сразу на два месяца. Теперь ему семь, и это его четвёртый раз. Вроде уже и опыт есть, но впервые заходить в палату всё равно страшно. На чью кровать ты ляжешь? Если там был клёвый пацан все начнут жалеть что он ушёл, а ты занял его место. А если гад, то вляпаешься в его отпечаток. От плохого человека всегда остаётся след, вроде грязи вокруг ботинка. Цепкий как грибок. И если подхватишь, то фиг избавишься. Лучше когда ушёл кто-то неприметный. А если очень повезёт, то тебе завещают свою кровать. Роме повезло, через три дня выписывался Старый. «Я уйду, ложись на моё место, оно козырное. Быстро выпишут, - сказал он. - А на твоей одни гандоны спят.» Кто такие гандоны Рома не знал, но чувствовалось, что это те же гады только хуже. Правда перебраться на кровать Старого не удалось, её занял Лабаз, а Рома переехал на его место. Сёстры такие переходы не одобряли, но терпели.
День первый, конечно, сложный, но ночь опаснее.
Через час после отбоя Рома захотел в туалет. Подойдя к двери он оглянулся и спросил: «Ребзя, кто со мной в тубзик?» Палата сглотнула слова и переваривала - стоит ли новенький ответа? Потом кто-то произнёс в никуда: «Что такое тубзик?» «Туалет» - откликнулась пустота другим голосом и окуклилась. Рома пошёл один.
Вернувшись он проверил кровать. Местные могли устроить «волчью яму» - расцепить стяжки на сетке кровати чтобы он рухнул на пол вместе с матрасом. Могли насыпать соли, чтоб он обоссался во сне. Или просто налить воды. Но подлянки не было.
Рома укрылся одеялом и притворился спящим. Лишь дурак засыпает в первую ночь. Можно проснуться измазанным пастой. И хорошо, если это будет не «Помарин», что разъедает кожу оставляя на ней красные жгучие полосы. Пасту следовало предварительно согреть под мышкой, тогда она ложится на лицо не заметно.
Сколько времени Рома притворялся он не знал. Наконец услышал шёпот.
- Новенький, эй новенький. Спишь?
Рома молчал.
- Спит вроде. Что делать будем?
- Да ладно, нормальный пацан, пусть спит.
После этого Рома спокойно заснул.
Из тех с кем он начал лежать осталось трое. Серый, Ванечка и Лабаз. Серому тринадцать, он самый старший. Ванечке восемь, а охотнику до чужих вещей Лабазу - девять.
- На, возьми, может удастся позвонить - подошедший Серый протянул Роме настоящее сокровище - две копейки. - На шею повесь, чтоб не потерять.
Аккуратно просверленные, на прочной суровой нити. За эту нить их можно вытаскивать из телефона-автомата после звонка. Вечные две копейки! Отдать такую вещь! Значит Серый уверен, что его скоро выпишут. И лучше бы Лабаза тоже выписали, а то он или украдёт их или отнимет.
Ванечка протянул конфету в розовом фантике с зелёными стрекозами. Если эту обёртку намочить и прижать к стене, то там останется отпечаток как от переводной картинки. Рома как-то сделал на стене прекрасные оттиски, но нянечка заставила их стереть.
- Под кроватью надо делать, - сказал тогда Ванечка. - Смотри.
Под кроватью Ванечки была целая галерея. Все фантики что он нашёл, выменял, выпросил или вынул из мусорного ведра Ванечка вымачивал и приклеивал под кровать. Под самую сетку, чтоб нянечка не заметила.
- Конфету отдашь Хаврону. Тебя наверняка на лифте повезут. Он сладкое любит. Хавроше не давай, хуже будет. Поздороваться не забудь.
- Хорошо, - ответил Рома.
В холле было два лифта. Один обычный, а другой огромный серый с железными дверьми. Он мог открываться на две стороны. Из него вывозили тележки с обедами и родительскими передачами. А заталкивали каталки с грязным бельём и посудой. Иногда больных. Некоторые из них не возвращались. Тогда рано утром все собирались у окна, смотреть идёт ли дым из высокой кирпичной трубы. Маленькое здание рядом считали крематорием, но Рома, сперва не поверил. Зимой труба дымила постоянно и это наверняка была котельная.
- Дурак, - объяснили ему, - когда дым белый это котельная, а когда чёрный - крематорий. И жгут они рано утром, чтоб никто не видел.
Лифт с лязгом растаскивал двери и внутри него, на деревянном стуле всегда кто-то сидел. Либо худой бородатый старик по имени Хаврон. Либо толстая, не помещающаяся на стуле баба - Хавроша. Оба бледные, в белёсых телогрейках и ватных штанах, с валенками заправленными в галоши. Только старик надевал кепку, а голова Хавроши была стянута платком завязанным на мёртвый узел. Говорили, что если его разрезать голова развалится на части как арбуз. Ещё рассказывали как двое пацанов зашли в лифт с Хаврошей и дали ей сдобное печенье, чтобы она отвезла их на первый этаж. И разозлившаяся Хавроша отвезла их на первый этаж, но открыла двери в ДРУГУЮ СТОРОНУ. И больше их никто никогда не видел.
В палату зашла чужая медсестра.
- Фатеев кто?
- Я.
- Пошли со мной.
Они прошли длинным коридором укрытым зелёным линолеумом. Мимо палат и рекреации, где ещё вчера спроецированный на стену Шерлок Холмс бил тростью болотную гадюку. Не доходя до девчачьей половины свернули к лифтам. Сестра вдавила кнопку, вызвав из глубин серое чудовище. Оно застонало и медленно поползло на верх.
Прижав пакет с вещами к груди одной рукой, другой Рома стискивал конфету. Гудение затихло, двери дрогнули, разверзлись и холодное нутро всосало Рому. Он выдохнул - Хаврон. А за ним двери на ТУ СТОРОНУ.
- В подвал, - скомандовала сестра. Хаврон тронул кнопку. Двери съехались, лифт постоял пару секунд, потом дрогнул подпрыгнув и покатился в горло шахты огромным комом.
- Здравствуйте, - сказал Рома.
- Здорово, коли не шутишь, - на Рому глянули из-под ощипанных бровей серые глазки.
- Это Вам, - протянул Рома смятую в пластилин конфету. Сердце сжалось - не возьмёт.
Хаврон усмехнулся, конфету взял, развернул и кинул её, ещё полную детского тепла, в раскрывшийся кривозубый рот.
Достигнув дна лифт дёрнулся, но не остановился, а продолжал незаметно опускаться. Он тянул время как жвачку и казалось наслаждался Роминым страхом. Наконец замер, и нехотя раскрыл те же двери в которые их впустил.
Из лифта свернули налево, в синий коридор с небольшим наклоном вниз. Под потолком тянулись разные трубы. Те что потолще походили на гастроскопы, потоньше - на трубки для забора желудочного сока. Во всех что-то журчало бурчало и перетекало. В коридоре было холодно. Серая плитка с белыми, словно жиринки, вкраплениями привела к двери с растянутым на ней дермантином и надписью мелом «Изолятор». Было видно, что надпись эту не раз стирали и потом заново писали поверх разводов. Как будто каждый раз за дверью оказывалось что-то новое. Сегодня за ней начинался бежевый коридор. Слева глухая стена. Справа - палаты. Но необычные, а с огромными окнами. Они начинались в метре от пола и тянулись до самого потолка. Вдали виднелся стол с лампой - пост. У стола провожатая сдала Рому и документы постовой сестре.
- Забирайте, Фатеев из пятого отделения.
- Пойдём со мной, - постовая встала и подвела Рому к прозрачной двери. Открыла. Они шагнули в тамбур из которого в палату вела следующая дверь. Ещё здесь был стеклянный ящик с дверкой.
- Заходи, - сестра открыла дверь. Плиточный пол, пахнущий хлоркой, две кровати, одна нормальная другая детская с деревянными решётками. Тумбочка, стул, раковина с краном. В противоположном, от кровати углу белел унитаз. Никаких жильцов не было.
- Смотри, - сказала сестра. Она подвела его к стеклянному ящику. Из палаты тоже была дверца. - Еду и таблетки будут ставить сюда. Ты, открываешь дверь, вот так, - она повернула задвижку. - Берёшь еду. Когда поешь ставишь всё назад. Понял?
Рома кивнул.
- Туалет вот. Попроси маму чтобы принесла туалетной бумаги. Всё, располагайся.
Сестра вышла и закрыла дверь на замок. Роме не сказали почему он здесь и сколько пробудет.
Первым делом он залез под кровать и внутрь тумбочки. В любой палате, это были места для передачи знаний. Обычных: «Здесь лежал и мучился с марта по апрель Вася Сизый». Важных: «Люда уходит с поста спать в 2:00». И архиважных: «Не оставляй кровь на белье - придёт костыль-нога», «не плачь по ночам - умрёшь», «не шепчи под одеялом - вызовешь гномов».
Но здесь было стерильно.
Рома сел на кровать. Под матрасом лежала широкая доска и сидеть было жёстко. У них в палате такая доска была у Юры Гриба. Ему было положено спать на твёрдом, чтобы не кривить позвоночник. Поэтому он не мог прыгать на своей койке и они по очереди прыгали на Роминой. И просто так, и забираясь на высокую спинку. Иногда кувырком, приземляясь на спину. Но эту уже высший пилотаж. Руки следовало прижимать к бокам, чтоб не отбить о железные ребра койки, а ноги поджать, чтобы не ударится пятками о спинку.
С кровати можно шагнуть на подоконник. И если стоять в полный рост, то поверх закрашенного окна увидеть больничный двор. Там за голыми заснеженными деревьями прятался главный корпус похожий на гриб дождевик. Он запустил под землю коридоры грибниц из которых напухали новые грибы. Лезли из под земли. Изолятор выбрался лишь наполовину. Именно поэтому подоконник находившийся высоко над полом был вровень с землёй. С улицы в палату вёл отдельный вход. Ступени затекали со двора слоями точно густая краска.
Три оставшихся стены были окнами. Одно в коридор, два других к соседям. В палате за туалетом обитала женщина с грудным ребёнком. Рома редко к ней заглядывал. Рядом с его кроватью. Изголовье к изголовью, за стеклом, в решётчатой кроватке жила девочка. Ей, наверное, было года три или четыре. К ней каждый день на час приходила мама и носила её на руках. А когда уходила девочка плакала. К Роме тоже приходила мама которой дали ключ от входа. Целый час они были вместе, а когда мама уходила то Рома не плакал, потому что был взрослый.
Дни повторялись как капли из крана. Медсестра с градусником, завтрак с таблетками, врач, обед, приход мамы, ужин, отбой. Промежутки можно заполнять чем хочешь. Читать. И Рома читал медленно складывая слова в предложения, а предложения в абзацы. Рисовать - мама принесла альбом и карандаши. Смотреть во двор как дворник наращивает сугробы. Смотреть в коридор на пост медсестры, где постоянно горела лампа. А на стене висели круглые часы и стрелки резали время тонко как финский сервелат. Кружочки отваливались от циферблата, крутясь слетали на пол и заваливали коридор. Они шуршали под ногами медперсонала, который их не замечал.
Но чтобы Рома не делал из соседней комнаты за ним всегда следила девочка. Она стояла держась за ограждение и смотрела, смотрела. И глаза эти втягивали в себя всю убогую Ромину жизнь. Порой Рома дышал на стекло напротив её лица, обводил глаза и рисовал ей рот. То улыбающийся, то злой, то зубастый. А как-то раз, чтоб развлечь её и себя Рома устроил представление. Футляр зубной щётки превратился в чудовищного крокодила. Он распахивал пластмассовую пасть и гонялся за розовым земляничным мылом и тощей зубной щёткой. Девочка за окном беззвучно хохотала. С этого момента Рома показывал разные спектакли. Иногда его злило девочкино счастье и тогда крокодил пожирал щётку. И девочка плакала, а в Роме вспыхивала недолгая злая радость. Она клубилась, разрасталась, а уходя оставляла чёрный жирный нагар. Становилось стыдно и тошно. И Рома брал носовой платок накручивал углы на пальцы, показывал танцующего страуса с толстой попой и воскрешал счастье. Тогда он не понимал, но в эти мгновения он упивался своим могуществом дарить и отнимать радость. Как мелкий божок, в целом добрый, но завистливый.
Как-то в четверг девочка после ухода мамы сильно расплакалась. Обычные методы не помогали и Рома решился на высший пилотаж. Он не прыгал раньше боясь постовой сестры. Вытащив доску Рома проделал серию великолепных кувырков. Девочка восторженно смотрела. Теперь надо было убрать доску. И тут он увидел надпись: «Чтобы выписаться отсюда в полночь на тебя должна упасть тень от паутины. Действует один раз». Ниже был рисунок паутины. И всё. Как это сделать не объяснялось. Рома засунул доску обратно и лёг думать как сделать тень. Решение пришло через день.
Если зубной пастой нарисовать паутину на стеклянной дверце. А вместо тарелок поставить фонарик, то закрыв дверцу отбросишь тень как раз в палату. Рома попросил маму привести плоскую батарейку, маленькую лампочку и резинку для волос. Из всего этого он собрал простейший фонарик. Оставалось не заснуть до 12 часов. Для девочки он устроил прощальный спектакль.
Время после ужина тянулось. Стрелки часов ползли как израненная улитка. Чтобы не заснуть Рома умывался холодной водой. Ходил по палате, стараясь не привлечь внимание медсестры. Поглядывал на девочку и видел что глаза у неё становятся всё тоскливей и тоскливей. Видно чуяла, что завтра его выпишут. Рома старался не смотреть в ту сторону. Её взгляд был неудобен как камень в ботинке. Наконец она устала и заснула.
Полдвенадцатого Рома нарисовал на дверце паутину. В тысячный раз проверил под одеялом фонарик. Подкрался к коридорному окну и присел за стенку. Время от времени выглядывая как из окопа.
Без двадцати.
Без семнадцати.
Без пятнадцати.
Без десяти.
И вдруг он зачем-то решил взглянуть на спящую девочку. Мёртвый ртутный свет от дежурной лампы падал ей на лицо. И Рома увидел что она плачет. Даже не плачет, а истекает слезами. Тает как горстка снега на асфальте. Тогда он нарисовал паутину на стекле. Метнулся к коридорному окну. Без двух минут. Без одной. Тридцать секунд. Двадцать.
- Тысяча один, тысяча два, тысяча три, - вёл отсчёт Рома забираясь на кровать. Каждое число секунда. - Тысяча девятнадцать, тысяча двадцать. Он включил лампочку и тень паутины окутала девочку.
Потом Рома лёг и когда скачущее сердце успокоилось - заплакал. Он не хотел плакать, знал что нельзя, но был уверен что теперь не выберется отсюда.
На утро его выругали за разрисованные окна.
Девочку выписали в этот же день. Так совпало. И её изолятор стоял пустой и тёмный как скорлупа.
Рому выписали ещё через пять дней. Сразу домой в отделение он не вернулся.
Через полгода, когда он снова лежал в той же больнице, ему рассказали историю о пацане пропавшем в изоляторе, но выпустившим оттуда остальных. И Рома даже не понял, что рассказывали о нём.
А в «Тимуре и его команде» ему почему-то больше понравился Мишка Квакин.
Фат
- Фатеев, Рома - постовая сестра заглянула в палату. - Никуда не уходи и собери вещи. Сейчас за тобой зайдут, отведут в изолятор.
Рома положил в пакет книжку «Тимур и его команда», зубную пасту «Ну погоди», зубную щётку в футляре, мыльницу с мылом, полотенце с вышитыми по краю буквами ФАТ и надел тапочки. Он собрался. Сидя на койке Рома оглядел палату в которой прожил двадцать дней и спросил ребят: «А зачем за мной зайдут? Изолятор же напротив?»
- Это бокс, - ответил Серый. - а изолятор не здесь. Он в другом корпусе. Пацаны, был кто-нибудь в изоляторе?
Пацаны покачали головами. Не были. Рома встревожился. Плохо, что об изоляторе ничего неизвестно. Что там за сестры на посту? Сильно ли зверствует старшая сестра? И снова быть новеньким. Втискиваться в коллектив. Приспосабливаться.
В первый раз Рома попал в больницу в шесть лет и сразу на два месяца. Теперь ему семь, и это его четвёртый раз. Вроде уже и опыт есть, но впервые заходить в палату всё равно страшно. На чью кровать ты ляжешь? Если там был клёвый пацан все начнут жалеть что он ушёл, а ты занял его место. А если гад, то вляпаешься в его отпечаток. От плохого человека всегда остаётся след, вроде грязи вокруг ботинка. Цепкий как грибок. И если подхватишь, то фиг избавишься. Лучше когда ушёл кто-то неприметный. А если очень повезёт, то тебе завещают свою кровать. Роме повезло, через три дня выписывался Старый. «Я уйду, ложись на моё место, оно козырное. Быстро выпишут, - сказал он. - А на твоей одни гандоны спят.» Кто такие гандоны Рома не знал, но чувствовалось, что это те же гады только хуже. Правда перебраться на кровать Старого не удалось, её занял Лабаз, а Рома переехал на его место. Сёстры такие переходы не одобряли, но терпели.
День первый, конечно, сложный, но ночь опаснее.
Через час после отбоя Рома захотел в туалет. Подойдя к двери он оглянулся и спросил: «Ребзя, кто со мной в тубзик?» Палата сглотнула слова и переваривала - стоит ли новенький ответа? Потом кто-то произнёс в никуда: «Что такое тубзик?» «Туалет» - откликнулась пустота другим голосом и окуклилась. Рома пошёл один.
Вернувшись он проверил кровать. Местные могли устроить «волчью яму» - расцепить стяжки на сетке кровати чтобы он рухнул на пол вместе с матрасом. Могли насыпать соли, чтоб он обоссался во сне. Или просто налить воды. Но подлянки не было.
Рома укрылся одеялом и притворился спящим. Лишь дурак засыпает в первую ночь. Можно проснуться измазанным пастой. И хорошо, если это будет не «Помарин», что разъедает кожу оставляя на ней красные жгучие полосы. Пасту следовало предварительно согреть под мышкой, тогда она ложится на лицо не заметно.
Сколько времени Рома притворялся он не знал. Наконец услышал шёпот.
- Новенький, эй новенький. Спишь?
Рома молчал.
- Спит вроде. Что делать будем?
- Да ладно, нормальный пацан, пусть спит.
После этого Рома спокойно заснул.
Из тех с кем он начал лежать осталось трое. Серый, Ванечка и Лабаз. Серому тринадцать, он самый старший. Ванечке восемь, а охотнику до чужих вещей Лабазу - девять.
- На, возьми, может удастся позвонить - подошедший Серый протянул Роме настоящее сокровище - две копейки. - На шею повесь, чтоб не потерять.
Аккуратно просверленные, на прочной суровой нити. За эту нить их можно вытаскивать из телефона-автомата после звонка. Вечные две копейки! Отдать такую вещь! Значит Серый уверен, что его скоро выпишут. И лучше бы Лабаза тоже выписали, а то он или украдёт их или отнимет.
Ванечка протянул конфету в розовом фантике с зелёными стрекозами. Если эту обёртку намочить и прижать к стене, то там останется отпечаток как от переводной картинки. Рома как-то сделал на стене прекрасные оттиски, но нянечка заставила их стереть.
- Под кроватью надо делать, - сказал тогда Ванечка. - Смотри.
Под кроватью Ванечки была целая галерея. Все фантики что он нашёл, выменял, выпросил или вынул из мусорного ведра Ванечка вымачивал и приклеивал под кровать. Под самую сетку, чтоб нянечка не заметила.
- Конфету отдашь Хаврону. Тебя наверняка на лифте повезут. Он сладкое любит. Хавроше не давай, хуже будет. Поздороваться не забудь.
- Хорошо, - ответил Рома.
В холле было два лифта. Один обычный, а другой огромный серый с железными дверьми. Он мог открываться на две стороны. Из него вывозили тележки с обедами и родительскими передачами. А заталкивали каталки с грязным бельём и посудой. Иногда больных. Некоторые из них не возвращались. Тогда рано утром все собирались у окна, смотреть идёт ли дым из высокой кирпичной трубы. Маленькое здание рядом считали крематорием, но Рома, сперва не поверил. Зимой труба дымила постоянно и это наверняка была котельная.
- Дурак, - объяснили ему, - когда дым белый это котельная, а когда чёрный - крематорий. И жгут они рано утром, чтоб никто не видел.
Лифт с лязгом растаскивал двери и внутри него, на деревянном стуле всегда кто-то сидел. Либо худой бородатый старик по имени Хаврон. Либо толстая, не помещающаяся на стуле баба - Хавроша. Оба бледные, в белёсых телогрейках и ватных штанах, с валенками заправленными в галоши. Только старик надевал кепку, а голова Хавроши была стянута платком завязанным на мёртвый узел. Говорили, что если его разрезать голова развалится на части как арбуз. Ещё рассказывали как двое пацанов зашли в лифт с Хаврошей и дали ей сдобное печенье, чтобы она отвезла их на первый этаж. И разозлившаяся Хавроша отвезла их на первый этаж, но открыла двери в ДРУГУЮ СТОРОНУ. И больше их никто никогда не видел.
В палату зашла чужая медсестра.
- Фатеев кто?
- Я.
- Пошли со мной.
Они прошли длинным коридором укрытым зелёным линолеумом. Мимо палат и рекреации, где ещё вчера спроецированный на стену Шерлок Холмс бил тростью болотную гадюку. Не доходя до девчачьей половины свернули к лифтам. Сестра вдавила кнопку, вызвав из глубин серое чудовище. Оно застонало и медленно поползло на верх.
Прижав пакет с вещами к груди одной рукой, другой Рома стискивал конфету. Гудение затихло, двери дрогнули, разверзлись и холодное нутро всосало Рому. Он выдохнул - Хаврон. А за ним двери на ТУ СТОРОНУ.
- В подвал, - скомандовала сестра. Хаврон тронул кнопку. Двери съехались, лифт постоял пару секунд, потом дрогнул подпрыгнув и покатился в горло шахты огромным комом.
- Здравствуйте, - сказал Рома.
- Здорово, коли не шутишь, - на Рому глянули из-под ощипанных бровей серые глазки.
- Это Вам, - протянул Рома смятую в пластилин конфету. Сердце сжалось - не возьмёт.
Хаврон усмехнулся, конфету взял, развернул и кинул её, ещё полную детского тепла, в раскрывшийся кривозубый рот.
Достигнув дна лифт дёрнулся, но не остановился, а продолжал незаметно опускаться. Он тянул время как жвачку и казалось наслаждался Роминым страхом. Наконец замер, и нехотя раскрыл те же двери в которые их впустил.
Из лифта свернули налево, в синий коридор с небольшим наклоном вниз. Под потолком тянулись разные трубы. Те что потолще походили на гастроскопы, потоньше - на трубки для забора желудочного сока. Во всех что-то журчало бурчало и перетекало. В коридоре было холодно. Серая плитка с белыми, словно жиринки, вкраплениями привела к двери с растянутым на ней дермантином и надписью мелом «Изолятор». Было видно, что надпись эту не раз стирали и потом заново писали поверх разводов. Как будто каждый раз за дверью оказывалось что-то новое. Сегодня за ней начинался бежевый коридор. Слева глухая стена. Справа - палаты. Но необычные, а с огромными окнами. Они начинались в метре от пола и тянулись до самого потолка. Вдали виднелся стол с лампой - пост. У стола провожатая сдала Рому и документы постовой сестре.
- Забирайте, Фатеев из пятого отделения.
- Пойдём со мной, - постовая встала и подвела Рому к прозрачной двери. Открыла. Они шагнули в тамбур из которого в палату вела следующая дверь. Ещё здесь был стеклянный ящик с дверкой.
- Заходи, - сестра открыла дверь. Плиточный пол, пахнущий хлоркой, две кровати, одна нормальная другая детская с деревянными решётками. Тумбочка, стул, раковина с краном. В противоположном, от кровати углу белел унитаз. Никаких жильцов не было.
- Смотри, - сказала сестра. Она подвела его к стеклянному ящику. Из палаты тоже была дверца. - Еду и таблетки будут ставить сюда. Ты, открываешь дверь, вот так, - она повернула задвижку. - Берёшь еду. Когда поешь ставишь всё назад. Понял?
Рома кивнул.
- Туалет вот. Попроси маму чтобы принесла туалетной бумаги. Всё, располагайся.
Сестра вышла и закрыла дверь на замок. Роме не сказали почему он здесь и сколько пробудет.
Первым делом он залез под кровать и внутрь тумбочки. В любой палате, это были места для передачи знаний. Обычных: «Здесь лежал и мучился с марта по апрель Вася Сизый». Важных: «Люда уходит с поста спать в 2:00». И архиважных: «Не оставляй кровь на белье - придёт костыль-нога», «не плачь по ночам - умрёшь», «не шепчи под одеялом - вызовешь гномов».
Но здесь было стерильно.
Рома сел на кровать. Под матрасом лежала широкая доска и сидеть было жёстко. У них в палате такая доска была у Юры Гриба. Ему было положено спать на твёрдом, чтобы не кривить позвоночник. Поэтому он не мог прыгать на своей койке и они по очереди прыгали на Роминой. И просто так, и забираясь на высокую спинку. Иногда кувырком, приземляясь на спину. Но эту уже высший пилотаж. Руки следовало прижимать к бокам, чтоб не отбить о железные ребра койки, а ноги поджать, чтобы не ударится пятками о спинку.
С кровати можно шагнуть на подоконник. И если стоять в полный рост, то поверх закрашенного окна увидеть больничный двор. Там за голыми заснеженными деревьями прятался главный корпус похожий на гриб дождевик. Он запустил под землю коридоры грибниц из которых напухали новые грибы. Лезли из под земли. Изолятор выбрался лишь наполовину. Именно поэтому подоконник находившийся высоко над полом был вровень с землёй. С улицы в палату вёл отдельный вход. Ступени затекали со двора слоями точно густая краска.
Три оставшихся стены были окнами. Одно в коридор, два других к соседям. В палате за туалетом обитала женщина с грудным ребёнком. Рома редко к ней заглядывал. Рядом с его кроватью. Изголовье к изголовью, за стеклом, в решётчатой кроватке жила девочка. Ей, наверное, было года три или четыре. К ней каждый день на час приходила мама и носила её на руках. А когда уходила девочка плакала. К Роме тоже приходила мама которой дали ключ от входа. Целый час они были вместе, а когда мама уходила то Рома не плакал, потому что был взрослый.
Дни повторялись как капли из крана. Медсестра с градусником, завтрак с таблетками, врач, обед, приход мамы, ужин, отбой. Промежутки можно заполнять чем хочешь. Читать. И Рома читал медленно складывая слова в предложения, а предложения в абзацы. Рисовать - мама принесла альбом и карандаши. Смотреть во двор как дворник наращивает сугробы. Смотреть в коридор на пост медсестры, где постоянно горела лампа. А на стене висели круглые часы и стрелки резали время тонко как финский сервелат. Кружочки отваливались от циферблата, крутясь слетали на пол и заваливали коридор. Они шуршали под ногами медперсонала, который их не замечал.
Но чтобы Рома не делал из соседней комнаты за ним всегда следила девочка. Она стояла держась за ограждение и смотрела, смотрела. И глаза эти втягивали в себя всю убогую Ромину жизнь. Порой Рома дышал на стекло напротив её лица, обводил глаза и рисовал ей рот. То улыбающийся, то злой, то зубастый. А как-то раз, чтоб развлечь её и себя Рома устроил представление. Футляр зубной щётки превратился в чудовищного крокодила. Он распахивал пластмассовую пасть и гонялся за розовым земляничным мылом и тощей зубной щёткой. Девочка за окном беззвучно хохотала. С этого момента Рома показывал разные спектакли. Иногда его злило девочкино счастье и тогда крокодил пожирал щётку. И девочка плакала, а в Роме вспыхивала недолгая злая радость. Она клубилась, разрасталась, а уходя оставляла чёрный жирный нагар. Становилось стыдно и тошно. И Рома брал носовой платок накручивал углы на пальцы, показывал танцующего страуса с толстой попой и воскрешал счастье. Тогда он не понимал, но в эти мгновения он упивался своим могуществом дарить и отнимать радость. Как мелкий божок, в целом добрый, но завистливый.
Как-то в четверг девочка после ухода мамы сильно расплакалась. Обычные методы не помогали и Рома решился на высший пилотаж. Он не прыгал раньше боясь постовой сестры. Вытащив доску Рома проделал серию великолепных кувырков. Девочка восторженно смотрела. Теперь надо было убрать доску. И тут он увидел надпись: «Чтобы выписаться отсюда в полночь на тебя должна упасть тень от паутины. Действует один раз». Ниже был рисунок паутины. И всё. Как это сделать не объяснялось. Рома засунул доску обратно и лёг думать как сделать тень. Решение пришло через день.
Если зубной пастой нарисовать паутину на стеклянной дверце. А вместо тарелок поставить фонарик, то закрыв дверцу отбросишь тень как раз в палату. Рома попросил маму привести плоскую батарейку, маленькую лампочку и резинку для волос. Из всего этого он собрал простейший фонарик. Оставалось не заснуть до 12 часов. Для девочки он устроил прощальный спектакль.
Время после ужина тянулось. Стрелки часов ползли как израненная улитка. Чтобы не заснуть Рома умывался холодной водой. Ходил по палате, стараясь не привлечь внимание медсестры. Поглядывал на девочку и видел что глаза у неё становятся всё тоскливей и тоскливей. Видно чуяла, что завтра его выпишут. Рома старался не смотреть в ту сторону. Её взгляд был неудобен как камень в ботинке. Наконец она устала и заснула.
Полдвенадцатого Рома нарисовал на дверце паутину. В тысячный раз проверил под одеялом фонарик. Подкрался к коридорному окну и присел за стенку. Время от времени выглядывая как из окопа.
Без двадцати.
Без семнадцати.
Без пятнадцати.
Без десяти.
И вдруг он зачем-то решил взглянуть на спящую девочку. Мёртвый ртутный свет от дежурной лампы падал ей на лицо. И Рома увидел что она плачет. Даже не плачет, а истекает слезами. Тает как горстка снега на асфальте. Тогда он нарисовал паутину на стекле. Метнулся к коридорному окну. Без двух минут. Без одной. Тридцать секунд. Двадцать.
- Тысяча один, тысяча два, тысяча три, - вёл отсчёт Рома забираясь на кровать. Каждое число секунда. - Тысяча девятнадцать, тысяча двадцать. Он включил лампочку и тень паутины окутала девочку.
Потом Рома лёг и когда скачущее сердце успокоилось - заплакал. Он не хотел плакать, знал что нельзя, но был уверен что теперь не выберется отсюда.
На утро его выругали за разрисованные окна.
Девочку выписали в этот же день. Так совпало. И её изолятор стоял пустой и тёмный как скорлупа.
Рому выписали ещё через пять дней. Сразу домой в отделение он не вернулся.
Через полгода, когда он снова лежал в той же больнице, ему рассказали историю о пацане пропавшем в изоляторе, но выпустившим оттуда остальных. И Рома даже не понял, что рассказывали о нём.
А в «Тимуре и его команде» ему почему-то больше понравился Мишка Квакин.