32 (33). Снова в Усть Вмьлаг
32 (33). Снова в Усть Вмьлаг
В этап нас собрали примерно около (здесь и далее - орфография, и пунктуация автора) 150 чел; к воротам Котловской (Котласской) пересылки подъехал поезд со «сталыпинскими вагонами», разместили нас по вагонам и через пару дней доставили
228
На пересылку Устьвимлага. На этой пересылке нас продержали пару дней, а потом на грузовых автомашинах перевезли на 17-й лагпункт.
Там нас поместили в холодное, грязное помещение, раньше это был свинарник.
Здесь нас продержали трое суток, а потом перегнали на карантин на вторую подкомандировку 17-го л/п.
На эту подкомандировку я попал вторично. В нашем составе преимущественно был уголовный элемент, так что не успели нас расселить по баракам, как везде и всюду пошло воровство, картежная игра, драка.
В карты проигрывалось все: деньги, вещи: собственные и казенные, пайки хлеба, обеды, завтраки и ужины; и проигравший оставался неделями и даже месяцами без пайки хлеба; проигрывалось постельные вещи и нательное белье; и проигрывалась жизнь человеческая; в лице десятников, прорабов, бригадиров и других лагерных придурков.
Человек обреченный на игру оценивался в ту или иную сумму, в зависимости от его лагерного положения, чем он был выше по положению, тем дороже оценивался.
Следовательно один ставил деньги равную сумму оценочной стоимости жизни человека, а другой ставил на карту жизнь постороннего человека…
Игрок, проигравший жизнь человека должен его убить; для исполнения этого злодеяния назначался определенный срок исполнения; если же проигравший сдрейфит с исполнением, то исполнитель подвергался опасности сам быть убитым…
Любимая их картежная игра была: бура и штос. Игральные карты изготавливали сами из толстой бумаги, а самые наилучшие карты делались из почтовых открыток, из каждой открытки получалось четыре карты.
Краска для карт служила: резина,
230
ее пережигали, подмешивали сажи или копоти и немного сахарного песку.
На подкомандировке людей на работу не гоняли, уголовники только и знали, что играли в карты, тем более что и комендантом был уркач.
На подкомандировке нас продержали около месяца, причем в течение месяца нам не выдавали постельных принадлежностей и мы спали на голых нарах.
В таких условиях очень тяжело было проводить время и я решил добровольно вступить дневальным барака, а это мне давало возможность в течение нескольких часов дня быть в лесу на заготовке дров для отопления барака.
В нашем бараке помещалась хоз обслуга подкомандировки; уркачей в нашем бараке не было.
Ну вот наш карантин кончился и нас перегнали на головной 17-й л/п; из нас была составлена бригада, я был ее бригадиром.
К сожалению или пожалуй к радости моя бригада распалась, не приступая к работе; как только мы пришли на л/п нас поместили в пред банник, вся уголовная братия пошла шнырять по отдельным кабинам, в коих жили лагерные «придурки», вскрывали дверные замки и тащили все, что им попадало в руки, так что за такую работу их быстро посадили в изолятор, а меня и других товарищей влили в имеющуюся с/х бригаду.
На 17-м л/п я встретил много товарищей, москвичей - одноэтапцев, 1941 года.
В бригаде я проработал около трех недель. Бригада числилась с/хозяйственная; работали: на заготовке торфа, расчистке дорог, уборке валежника и т.д.
За это время я сильно ослаб и меня перевели в полустационар, с выполнением работ в зоне, а из полустационара, по распоряжению врача перевели дневальным в амбулаторию.
Надо сказать с какой же неохотой я шел на это дневальство. Я стремился
232
всеми силами от него избавиться, но мне врач пригрозил, что он выпишет меня из полустационара на работу, а так как я был еще очень слаб, еле двигал ногами, так что волей, неволей пришлось согласиться на это дневальство.
Обязанности дневального были не сложные: заготовить дров, истопить печки, чтобы в амбулатории было тепло, принести воды, подмести пол, отнести в прачечную грязное белье, а оттуда принести чистое белье.
Во время амбулаторного приема находиться при амбулатории и следить, чтобы уркачи не стащили чужих вещей…
Спать разрешалось в амбулатории, так что я был одновременно и сторожем и дневальным. Конечно за все это оплаты никакой, стол 2-ой, пайка хлеба 600гр.
К сожалению я здесь не был избавлен от воровства.
Однажды утром я пошел по воду, амбулаторию закрыл на замок, через 5 минут прихожу, дверь настежь открыта, замка нет; утащили: две простыни и еще какие вещи…
Первоначально дневалить было скучно, но потом привык; в особенности было тяжело пилить дрова на печку, не было сил, не мог тащить на себя пилу, в то время я был настоящий дистрофик, но нашлись хорошие люди и стали мне помогать распиливать бревна.
Все те невзгоды, которые выпадали на мою долю при дневальстве, компенсировались тем, что как только заканчивался амбулаторный прием, врач и сестра уходили из амбулатории и я оставался один, ко мне иногда приходил дневальный из соседнего барака, тогда я ставил на плиту чайник с водой и кипятил воду на чай, заваривал чай и при свете керосиновой лампы, в тепле, наслаждались чаепитием; в особенности было отрадно, когда из дома мы получали посылки, тогда у нас был настоящий лагерный праздник…
В особенности для меня была памятна первая ночь проведенная в амбулатории. Это
234
была необыкновенно радостная ночь, как для заключенного.
В течение примерно четырех лет, я находился в невыносимо тяжелых условиях, днем работал на тяжелых физических работах, ходил на работу за 7 - 8 км, таская за плечами: топор, пилу, железную лопату, корчевал пни иногда d=35 - 40 см, с ними весь день бъешся, бъешся и хорошо если в течение дня его выкорчуешь, в особенности, если на твою долю попадется пенек лиственницы, у которого корень - то идет репкой. Или придется грузить бревна на железно - дорожные платформы…
После такой работы придешь домой, где бы немного отдохнуть, набраться за ночь свежих сил, но для этого нет условий, часто приходилось спать на голых нарах, покрывшись лишь бушлатом; во время сна, не раз за ночь подойдут к тебе уркачи обшарят твои карманы и все что там есть вытащат, а если с этой стороны все более или менее благополучно, то клопы не дадут спать…
А здесь в комнате я остался один, в комнате чисто, светло и тепло, клопов и вшей нет, не бойся ни кто к тебе во время сна не придет, спи спокойно до 5-ти часов утра, а с 5 часов начинается утренний амбулаторный прием.
Заведующая амбулаторией была вольнонаемная женщина, очень хорошая, эвакуированная из Ленинграда.
Кроме ее была медсестра, из заключенных, по 58 ст, но такая язва, что говорить нечего; уж очень она любила принимать больных, которые получали посылки с фруктами.
Бывало придет в амбулаторию на прием тот или иной больной, но без повышенной to не освобождают от работы, видишь что парню надо помочь, редко ходит в амбулаторию и зная слабую струнку медсестры и говоришь ему, "иди к медсестре и в разговоре с ней скажи "ты получаешь посылки, а в посылках присылают разные сушеные фрукты и если вам надо, то я вам некоторую толику
236
могу продать".
И вот такой разговор состоялся, смотришь парень получил день освобождения, а "день кантовки - две недели здоровья".
В зимний период 1944/1945 г.г. народ сильно отощал, так что страшно было смотреть на людей: на человеке остались кости да кожа, животы подтянуло к нижней части спины и совсем не было видно нижнюю часть; смотришь по зоне ходят одни дистрофики.
При осмотре заключенных врачи основное внимание уделяли задней части тела, и как только работяга приходил к врачу, последний ему говорил "снимай штаны!". Он снимал штаны и по задней части тела врач определял его состояние здоровья.
К весне 1945 года в зоне не было видно ни одной задницы, все были подведены к животам.
Но надо сказать, что со стороны заключенных не было слышно жалоб на плохое питание, все учитывали - война, мы мол здесь, как ни будь перенесем это злосчастное время, мол война кончится и нас отпустят по домам и все будет хорошо?...
Большинство людей в это не верили, если в своем большинстве людей в лагеря сгоняли, как говорят "не за понюх табаку", то на скорое освобождение надеяться было нечего - это одно.
А другое - Если во время ожесточенной отечественной войны с немецким фашизмом обошлись без нас, то с окончанием войны и с победой, надо полагать и без нас обойдутся?... (Два последних абзаца зачеркнуты)
Наступило историческое время - 9 мая 1945 года, на весь мир прогремело конец Мировой войне, германский фашизм побежден!
9 мая, раннее утро, на улице темнота, вдруг слышу неистовый стук в окно и громкий крик "Вставайте!". Война кончилась!
Я не пойму в чем дело?
Вскакиваю с постели и в одних кальсонах бегу к двери и открываю:
Быстро, запыхавшись вбегает в амбулаторию сестра и от радости, захлебываясь кричит "Война кончилась! Скоро нас отпустят по домам!?
238
Бегу в соседний барак, там уже все встали, все сильно возбужденные от радости, и громко кричат Ура! в честь окончания войны и нашей победы над немецкими фашизмом.
Сколько в этот день у нас, наших родных и знакомых было радости, восторга и надежд, вот мол война кончилась, немецкий фашизм разбит; и для нас скоро наступит радостное время? освободят из заключения не в чем не повинных наших: отцов, братьев, мужей, сыновей, матерей, жен, сестер и дочерей…
И они мол в военное время тоже трудились для фронта, были и голодные и холодные и все это сносили безропотно…
Рассветало, в зону стало приходить начальство большое и малое и все они от всего чистого сердца поздравляли нас с днем победы и говорили "Ну вот, теперь, уже и вы скоро пойдете к своим родным и близким"...
Уж, сейчас Сталин вам даст амнистию!?? …
Откровенно говоря я лично, да и многие тов. коммунисты в эту сказочную амнистию не верили. Если во время ожесточенной отечественной войны с немецким фашизмом без нас обошлись, то теперь тем более обойдутся…
Надо сказать, что уголовники в этом вопросе были счастливее нас, им было больше доверия и веры, их приглашали на защиту Родины, хотя они ее не признавали, а нас нет…
Но время шло, мы все же с нетерпением ждали какого то облегчения нашей злой участи, но нам ее не давали. По правде говоря и правильно делали, за что же нам давать амнистию, если мы в своем большинстве перед своей Родиной, обществом не в чем не повинны, не совершившие перед ними никакого преступления…
В это время был нарисован один, из двух сохранившихся, портретов дедушки, выполненный карандашом, на ватмане, 20 х 28см, 6 июля 1945 года. Надпись чернилами на обороте: "На добрую память моим дорогим и любимым дорогой супруге Елизавете Андреевне и дорогой и любимой дочери Марии от любящего вас папы. С. Кузнецов 8/VII 1945 г."
Окончилась война, жизнь в лагере не улучшилась. Продовольствия не хватало, иногда кормили в малой доле американскими
240
продуктами, в особенности яичным рулетом; смертность среди заключенных увеличивалась, опять появились слабосильные команды и т.д.
ГУЛаг видя все это вынужден был войти в правительство с ходатайством, чтобы заключенным в лагерях "разрешили через конторы почтовой связи принимать продовольственные и вещевые посылки".
Правительство разрешило и эта была очень и очень большая помощь заключенным и много спасло человеческих жизней.
Народ мало, по малу стал поправляться. Раскассировали слабосильные команды, полустационары, несравненно стало меньше дистрофиков, уменьшилась смертность, уменьшилось число отказчиков и симулянтов; возросло количество рабочих, повысилась производительность труда
26 января 1946 года, бабушка, Елизавета Андреевна, отправляет на имя Калинина М.И. Заявление, черновик которого сохранился:
