«Центурионы» Ивана Грозного. Воеводы и головы московского войска второй половины XVI в. 2-я часть

[deda14]

1-я часть



Очерк I Рязанский примипил: Степан Григорьев сын Сидоров

Повествуя в своем памфлете «История о великом князе Московском» об учиненном Иваном Грозным «побиении бо­ярских и дворянских родов», князь А.М. Курбский среди про­чих казненных по приказу царя упомянул и Григория Сидо­рова, «с роду великих синглитов резанских».



И, сообщив об очередной жертве «зверя», князь-эмигрант счел необхо­димым сделать небольшое пояснение относительно отца Гри­гория Сидорова - о Степане, «муже славном в добродете­лях и в богатырских вещах искусном», который, оказывается, «служаше много лет, аж до осмидесяти лет, вернее и трудо­любие зело империи Святорускои». В этом кратком изве­стии обращает на себя внимание одна деталь - согласно словам Курбского, Сидоров-старший дожил до 80 лет. Учи­тывая, что службу тогдашние служилые люди начинали рано, с 15 лет, то, выходит, рязанец провел в седле с саблею в руках не много и не мало, а 65 лет! Для той эпохи редкий, если не исключительный, пример ратного долголетия! Каза­лось бы, уже из-за одного этого судьба Степана Сидорова заслуживает пристального внимания, но, увы, кроме краткой биографической справки о «муже славном» у С.Б. Веселов­ского, Ю.Д. Рыкова и отчасти - у А.В. Кузьмина, больше ничего в нашем распоряжении нет. Опробуем восполнить этот пробел и реконструировать биографию Степана Григо­рьева сына Сидорова, потомка рязанского боярского рода, подошедшим до наших дней немногочисленным источникам.

Источников этих, увы, немного - к числу главных могут быть отнесены родословцы, разрядные книги и летописи. К сожалению, они не могут дать необходимой полной карти­ны. Сидоровы как рязанский боярский род поздно перешли на московскую службу. По этой причине они не могли пре­тендовать на высокий местнический статус на Москве во времена Ивана Грозного, когда московская правящая элита ощутила настоятельную необходимость в установлении ново­го, более или менее понятного и устойчивого modus vivendi взамен прежнего, нарушенного в годы «боярского правле­ния». Как результат, на свет появились и Государев разряд, и Государев родословец, и более или менее четкие правила разрешения местнических споров. Но слова А.А. Зимина, сказанные по отношению к князьям Оболенским, к Сидоро­вым могут быть отнесены в еще большей степени: «На судь­бе князей Оболенских можно проследить две тенденции, характерные для истории княжеских родов XV - начала XVI в. Во-первых, старшие вбтви рода постепенно сходят с исторической сцены, так как их потомки оказываются свя­занными с уделами... Во-вторых, в случае разрастания рода и самые младшие ветви тоже могут оказаться связанными с уделами, а поэтому с трудом пробивают себе путь к велико­княжескому двору...» Служба рязанским великим князьям после событий 1521 г. (о них разговор еще впереди) - не самая лучшая рекомендация в борьбе за право войти в узкий круг государевых приближенных, а значит, лишь в очень ма­лой степени она могла поспособствовать карьере нашего героя на новом поприще. И еще одно следствие - посколь­ку разрядные записи не в последнюю очередь играли спра­вочную роль при разрешении местнических споров, то, со­ответственно, высокий или низкий статус при дворе государя определял частоту появления служилого человека в этих за­писях, число его «именных служб». И поскольку летописа­ние при Иване Грозном велось с широким использованием документов из великокняжеских архивов - текущей разряд­ной и дипломатической переписки, воеводских отписок, се- унчей и пр., то и вероятность встретить служилого человека на летописных страницах снова зависела от его статуса в служилой и придворной иерархии.

Теперь можно вернуться обратно к личности Степана Сидорова и его биографии. И начать нужно будет с его ро­дословной, ибо происхождение и генеалогические связи служилого человека в Московском государстве во многом предопределяли или его успешную карьеру, или же, по мет­кому замечанию А.И. Филюшкина, отличную возможность «бесцветно провести свою жизнь в бесконечных походах в «дальконных градах» либо сложить голову в «государевой опале». Согласно родословцам, дальним предком Сидоро­вых был некий Семен Федорович Кавыла (Ковыла), который «приехал» на службу к великому князю Василию Дмитри­евичу из Литвы, а затем перебрался в Рязань к тамошнему великому князю Олегу Ивановичу. А.А. Зимин полагал эту запись родословца ошибочной, поскольку, по его мнению, предок Сидоровых, некий боярин Семен Федорович, служил Олегу Ивановичу уже в 1371 г. Кроме того, и само «ли­товское» происхождение Сидоровых и ряда других рязан­ских родов вызывает, по мнению некоторых исследовате­лей, сомнение. По их мнению, «это известие не вполне достоверно», поскольку отражает «психологию служилых людей XVI в., перешедших на государеву службу в Москву и стремившихся в этой связи утвердить себя через родовую легенду в среде старомосковского боярства».

Определенный резон в этом есть, но вместе с тем, по нашему мнению, сбрасывать со счетов версию родословца преждевременно. Прежде всего, эта запись была сделана в 40-х гг. XVI в. спустя примерно полторы сотни лет после описываемых событий. Сменилось не так уж и много по­колений, чтобы память о тех временах забылась. Далее, С.Б. Веселовский справедливо указывал, что «для бояр XIV-XV вв. ведение родословных записей из поколения в поколение было не делом тщеславия, а необходимым усло­вием ежедневной борьбы за свое положение». Попытать­ся приписать себе несуществующего предка в середине XVI в. было делом рискованным, совсем не то что в конце века XVII. Кстати, и сам А.А. Зимин отмечал, что рязанское боярство «складывалось на протяжении нескольких столе­тий и образовывало замкнутую корпорацию, тщательно ох­ранявшую свои привилегии». Поэтому мы склоняемся признать правдоподобной версию о литовском происхожде­нии родоначальника Сидоровых.

Нет ничего невозможного и в переезде Кавылы в Мо­скву - почему бы не связать это событие с браком между Софьей Витовтовной и Василием Дмитриевичем? Отноше­ния же между Москвой и Рязанью после того, как Сергий Радонежский в 1386 г. содействовал примирению московско­го и рязанского великих князей, наладились. Как отмечал Д.И. Иловайский в своей истории Рязанского княжества, «место ожесточенной вражды заступили родственные и дру­жеские отношения, при помощи которых Рязанское княже­ство продлило свое политическое существование еще на целое столетие с четвертью». И если Семен Кавыла не смог утвердиться на Москве, стать своим среди многочисленного и сплоченного московского боярства, то в его отъезде «на ловлю счастья и чинов» в Рязань, к другу и союзнику Васи­лия Дмитриевича также нет ничего невозможного, равно как и в обратном отъезде сына Семена, тоже Семена, в Москву. Сын Семена Яков (прадед нашего героя) снова перебирается в Рязань, причем это произошло после 1425, но до 1427 г. - этим годом датируется жалованная грамота великого князя Рязанского Ивана Федоровича, одним из свидетелей которой был назван чашник великого князя Яков Ковылин. Норма же, регулировавшая свободный переезд служилых людей между Москвой и Рязанью («а бояром и слугам межи нас волным воля»), регулярно повторяется в межкняжеских доончаньях.

С этого момента на без малого сто лет судьба рода Сидо­ровых и их родственников Сунбуловых и Чулковых оказалась связана с рязанским княжеским домом. К чему это привело, описал А.А. Зимин. По его словам, «позднее включение Ря­зани в состав единого Русского государства повлияло на то, что бывшие рязанские бояре и окольничие так и не смогли пробиться в московскую Боярскую думу» И наш герой не стал исключением из этого правила. Ни «дородность» (по местным рязанским понятиям), ни многолетняя служба - всего этого оказалось недостаточным, чтобы пробиться на самый верх московского военно-политического Олимпа. Но обо всем по порядку.

Когда и где родился наш герой? Если верить «Истории» князя Курбского, то Степан Сидоров скончался в возрас­те 80 лет. Следовательно, зная время его смерти (лето 1555 г.), появиться на свет он должен был около 1475 г. Будучи поверстанным на службу в 15 лет (то есть около 1490 г.), Степан сел в седло, взял в руку саблю и с тех не выпускал ее из рук до самой своей смерти. А в том, что он избрал военную стезю, карьеру «стратилата», сомнений нет - для «дородного» сына боярского этот выбор пред­полагался изначально. Увы, к сожалению, о том, какие «службы» служил Степан, будучи слугой рязанских князей (а их сменилось за время его жизни четверо), где и как он набирался опыта в «богатырских вещах», доподлинно не­известно. Можно лишь предполагать, где и в каких собы­тиях принимал участие наш герой, исходя из зафиксирован­ного в московско-рязанских договорах положения о том, что «где пойдем мы, великие князи, ратью на своего не­друга, и тебе, великому князю (рязанскому. - В. П.)... са­мому поити с нами без ослушанья. А где пошлем воевод своих, и тебе послати с нашими воеводами своих воевод в правде, без хитрости». Чем же грозила неявка служилых рязанских людей по приказу из Москвы, их «ослушанье» и «хитрость», хорошо видно из наказа Ивана III своим по­сланцам, сопровождавшим османское посольство. Им было велено передать вдове великого князя Рязанского Ивана Васильевича Аграфене, чтобы «твоим людем служилым, бояром и детем боярским и селским людем служилым, быти им всем на моей службе» и при этом не отъезжать на Дон. А если кто осмелится ослушаться этого приказа, того вели­кий князь и государь всея Руси велел княгине «которого у того человека остались на подворье жона и дети, и ты бы тех велела казнити, а не учнешь ты тех людей казнити, ино их мне велети казнити и продавати...»

Летописи и разрядные записи конца XV - начала XVI в., времен заката независимого Рязанского княжества, рисуют нам картину относительного спокойствия. После стояния на Угре, по словам Д.И. Иловайского, «вместе с Москвою и Рязань навсегда избавилась от ига... Золотая Орда после Крымского погрома уже не в состоянии была высылать по-прежнему толпы грабителей, и нападения с этой стороны, по-видимому, прекратились. В следующие 30 лет о них почти не слышно; Рязанская земля, спокойная внутри и безопасная извне, в это время наслаждалась от­радным отдыхом»60 Оговорка же «относительного» не слу­чайна - Большая Орда Ахматовичей, переживавшая труд­ные времена и клонившаяся к упадку, действительно уже не могла организовать крупное нашествие. Однако это не мешало отдельным мурзам и князьям, «казаковавшим» в Поле, на свой страх и риск совершать набеги на русские украины. Примером такого набега может служить случай, упомянутый в летописи под июлем 1492 г.: «Приходиша татарове ординские, казаки, в головах приходил Тимишом зовоуть, а с ним двесте и 20 казаков, в Алексин, на волость на Вошань и пограбив и поидоша прочь». 64 служилых че­ловека великого князя под началом голов Ф. Колтовского и Г Сидорова (уж не родственник ли нашего Степана?) от­правились в погоню за татарами, «и оучинися им бой на поли промеж Трудов и Быстрый Сосны, и оубиша погани великого князя 40 человек, а татар на том же бою оубиша 60 человек, а иные едучи татарове в Ордоу ранены на поути изомроша» Нечто подобное произошло и на Рязан­щине годом позже, когда «татарове, казаки ординские», внезапно («изгоном») пришли «на Рязанские места, и взяша три села, и поидоша вскоре назад».

Увы, сохранившиеся источники ничего не сообщают нам об участии юного Степана Сидорова в борьбе с такими ка­заками» (равно как и о том, как именно была устроена на Рязанщине пограничная и сторожевая служба). Но вот где мог получить свое пускай и не боевое, но крещение юный сын боярский, сказать, пожалуй, можно (хотя, конечно, это только предположение). Речь идет о большом выходе рус­ских полков в Поле, предпринятом в 1491 г. В мае этого года крымский «царь» Менгли-Гирей, друг и союзник Ива­на 111, прислал в Москву гонца Кутуша с посланием, в ко­тором молил московского государя о помощи («прислал бити челом к великому князю Ивану Васильевичю всеа Ру­син царь крымской Мин-Гирей, что идут на нево ардынские царевичи Сеит да Охмет с силою»). Ивана III такое раз­витие событий совершенно не устраивало - Ахметовичи, дети «царя» Ахмата, того самого, который в 1480 г. «сто­ял» на Угре со своей ратью, были врагами «московского». Поддержка Менгли-Гирея соответствовала его планам даль­нейшего ослабления Большой Орды, и потому «князь великы на помощь крымскому царю Менли Гирею отпустил воевод своих в поле ко Орде», князей П.Н. Оболенского и И.В. Репню Оболенского, «да с ними многых детей боярьскых двора своего, да Мердоулатова сына царевича Сатылгана с уланы и со князи и со всеми казаки послал вместе же со своими воеводами». Своих воевод по приказу Ивана от­правил казанский «царь» Мухаммед-Эмин и брат великого князя Борис Васильевич (другой брат, Андрей, проигнори­ровал требование старшего брата и своих ратных людей в Поле не отправил).

В летописи состав русско-казанского воинства, отпра­вившегося в Поле против Ахматовичей, прописан не весь, в сокращенном виде, чего не скажешь о дипломатической переписке Ивана с Менгли-Гиреем. 21 июня того же года московский государь писал своему «брату», что вместе с его людьми и ратными от казанского «царя» на встречу Ах­матовичам отправились и «сестричев моих резанских обеих воеводы» (рязанские князья Иван и Федор были детьми Василия Ивановича, великого князя Рязанского, и сестры Ивана III Анны). И поскольку предприятие это было со­всем немаленьким, то вероятность того, что 16-летний Сте­пан Сидоров поучаствовал вместе с другими рязанским «воинниками» в этом «Польском походе», достаточно велика.

Следующий раз рязанцы ходили в «Польской поход» спустя 10 лет, в 1501 г., и снова этот выход был связан с борьбой Менгли-Гирея и Ивана III с Ахматовичами. В июле этого года в Москву прибыл сын боярский Ф. Кушелев с грамотами от московского посла в Крыму И. Мамонова, а с ним «царский татарин» Кутуш с письмами Менгли-Гирея Ивану III. Крымский «царь» отписывал Ивану, что-де Ах­матовичи, «содиначившись», намерены идти в верховья Дона, с тем чтобы соединиться там с литовской ратью. Узнав об этом, хан собрался выступить навстречу своим природным врагам, но при этом попросил у Ивана «к нам на пособь десять тысяч человек посадив на конь к нам при­шли, и хотя пак одну тысячу наперед пришли, прикажи», а к ним, вприбавку, русскую «судовую рать», а «в судех пуш­ки и пищали».

За Иваном дело не стало. Отправляя спустя две недели Кутуша обратно, он писал хану, что верный союзническому долгу и братской дружбе, «ныне посла есмя на поле на орду Махмет-Аминя царя да и брата твоего царевых Нордоулатовых уланов, и князей и казаков с ним есмя послали, да и русскую рать с ним есмя послали» с наказом, как пойдут Ахматовичи против Менгли-Гирея, «идти на их орду» и улу­сы их «имать», и быть «у них на хребте и недружбу бы им чинил, сколко им Бог пособит» Разрядные книги позволя­ют уточнить, кто именно вошел в состав русской пособной рати - «великой княгине резанской (Аграфене Федоровне, вдове великого князя Рязанского Ивана Васильевича. - В. П.) велел князь великий послати воевод Сунбула Туты- хина (двоюродный брат отца Степана Сидорова Григория. - В. П.) да Микиту Инкина сына Измайлова, а князю Федору (брату покойного рязанского великого князя. - В. П.) ве­лел послать Матвея Булгака Денисьева».

Поход по уже известному маршруту снова, как и прежде, обошелся без боевых столкновений. Менгли-Гирей и Ахма­товичи, постояв некоторое время друг против друга «усть Сосны» в укрепленных таборах («крепость учинив») и учи­нив «стравку» (т.е. прощупав намерения и силу друг друга в серии стычек удальцов-богатуров), после чего крымский «царь», сославшись на то, что де кони у него устали, а кор­му нет, и к ордынскому «царю» помощь идет, не дождав­шись подхода рязанско-казанской рати, повернул назад. Ну а раз хан ушел, то и смысла продолжать новый «поль­ской поход» не было. В итоге посланная Иваном III «пособная рать» тоже повернула восвояси. И, поскольку в этой экспедиции снова, как и в прошлый раз, принимали участие все рязанские полки, то вряд ли Степан Сидоров, которому к тому времени исполнилось 25-26 лет, остался в стороне.

За исключением этих эпизодов, если судить по летопис­ным и разрядным записям, на южной «украине» в конце XV - начале XVI в. было относительно спокойно. Пользу­ясь же тем, что крымский и казанский «цари» были его «братьями» и союзниками, Иван III в начале 90-х гг. пере­ориентировал главные свои усилия во внешней политике на западное, литовское направление. В этой связи отметим, что с Литвой у Рязани были давние счеты, еще со времен Олега Рязанского, который попытался было стать «третьей силой» в споре Литвы и Москвы за право собирать под свою руку русские земли. Ноша эта оказалась неподъемной для Рязани, однако на рязанско-литовском пограничье си­туация оставалась неспокойной. Взаимные наезды и мелкие конфликты продолжались, свидетельством чему может слу­жить посольство во главе с Василием Хребтовичем, прибыв­шее в Рязань к великому князю Ивану Федоровичу летом 1456 г. с жалобой от великого князя Литовского Казимира на своевольство и бесчинства рязанцев. Казимир наказывал своему послу передать Ивану, что годом раньше, в канун Николина дня, «твои люди з твое земли пришодши безвестьно... войною, под город наш Мценеск, место зажьгли, села повоевали и многии шкоды починили, и люди голова­ми в полон повели». Но набег на Мценск был достаточно крупной акцией, а вот более мелкие наезды и разбои были обыденным явлением. Рязанцы, не особо церемонясь, со­гласно жалобам литовских «украиньников», регулярно чи­нили на пограничье «кривды и шкоды велики», «татьбы, забои и грабежи», «места и села жгут» и «головами в по­лон ведут», «зверя бьют, а пьчолы дерут, а по рекам бобры бьют и рыбы ловять, где изъдавна им входов не бывало», и «иные многие шкоды делают». Одним словом, пути-до­роги рязанцам на литовские «украины» были хорошо ведо­мы, и, когда Иван III во исполнение прежних договоров призвал своего «сестрича» Ивана Васильевича послать своих воевод вместе с москвичами против Литвы, они зна­ли, куда идти и что делать.

Конфликт между Москвой и Вильно был предопределен еще в XIV в., когда две правящие династии, московские Ка- литичи и литовские Гедиминовичи, заявили о своих претен­зиях на «наследство Ярослава Мудрого». На первых порах, во второй половине XIV - первой трети XV в., при великих литовских князьях Ольгерде и Витовте, перевес был на сто­роне Литвы. Однако после смерти Витовта, не оставивше­го прямых наследников, внешнеполитическая активность Вильно на востоке пошла на спад и при великом князе Ка­зимире практически сошла на нет. Казимир даже не смог оказать поддержки и помощи Новгороду, когда тот попы­тался перейти под его покровительство, не желая признавать верховенство Ивана III, равно как и старинному союзнику, Тверскому княжеству. Инициатива перешла к московскому великому князю, и переход его к наступательной политике был лишь вопросом времени, а повод - что ж, повод дол­го искать не надо было. Мелкие наезды и прочие «обидные дела» на московско-литовском пограничье давно уже стали такой же повседневностью, как восход и заход солнца, по­рой перерастая в довольно серьезные стычки, как это было, к примеру, в 1488 г. Прибывший в конце декабря этого года от Казимира в Москву посол Иван Плюсков жаловал­ся Ивану III, что-де «люди твои с Колуги полки приходили под городы наши (Мценск и Любутск. - В. П.) и многи шкоды людем нашим починили, люди побили, а иныи голо­вами у полон повели, животы и с статки побрали», и не только под Мценск и Любутск, но под Торопец, Вязьму, Смоленск и другие украинные волости. На эти обвинения Иван III выдвинул свои претензии, в частности, что жало­вавшиеся на своевольства и грабежи со стороны москов­ских людей князья Семен и Дмитрий Воротынские сами хороши, наслали «на наши волости на Медынские своих людей Ивана Шепеля да Ивана Бахту, да Федора Волкон­ского, да Звягу Иванова, на Сеню Павлова и с иными со многими людми з знамяни и с трубами войною (sic!), да во­лости наши выграбили и выжгли, а людей многих до смер­ти побили, а иных головами свели...».

Пограничные конфликты постепенно переросли в боль­шую войну между Москвой и Вильно. Сперва летом 1492 г. московские полки под водительством князя Ф. Телепня Обо­ленского взяли Мценск и Любутск и увели в Москву множе­ство полону. Затем в конце того же года князья С.Ф. Воро­тынский и еще несколько пограничных «верховских» князей отъехали на Москву «с вотчинами, 3 городами и с волостьми» Великий князь литовский Александр, сменивший на виленском столе умершего летом 1492 г. Казимира, отправил зо отбивать важные пограничные городки Мезецк и Серпейск своих воевод, «из Смоленска своего пана Юрья Глебовича да князя Семена Ивановича Можайского, да князей Друцких», которые названные городки «с волостьми поймали и позасели». Ответный ход Ивана не заставил себя долго ждать. Получив известия о том, что «так над нашими слуга­ми учинилося за вашею (литовскою. - В. П.) посылкою, и мы велели своих слуг боронити», Иван собрал на Москве большую рать, которая выступила в поход 29 января 1493 г. И в эту рать, помимо государевых полков, ведомых девятью воеводами, и князя Семена Воротынского (недавно перешед­шего на службу Ивану III) со товарищи, вошли также рязан­ские полки великого рязанского князя Ивана Васильевича, которыми командовал воевода Инька Измайлов, и удельного рязанского князя Федора Васильевича «со многими люд- ми»76. Судя по всему, экспедиция была серьезной, и рязан­ские князья выставили под знамена Ивана III большую часть своих сил, а значит, и Степан Сидоров, которому шел тогда примерно 18-й год, не мог не принять участия в этом зимнем походе.

Поход соединенной рати увенчался полным успехом. Со­гласно летописям, «смоленский же воевода пан Юрии Гле­бович и князь Семен Иванович Можасково, слышав рать силну великого князя идоуща противу их, и в граде посадиша князей и панов многых во осаде, а сами оубоявшесь и побегоша к Смоленскоу». Подступившие было к Мезецку московско-рязанские полки были встречены тамошними по­садскими людьми, открывшими ворота и повязавшими по­саженного в городе окольничего Кривда «и иных многих князей и панов, Литвы и смолян». Приведя жителей Мезецка к «целованию за великого князя», союзная рать дви­нулась дальше, к Серпейску, который оказал московским и рязанским воинникам упорное сопротивление, «воеводы же великого князя повеле воем моужствене приступати ко гра­ду с пушками и с пищалми». Приступ увенчался успехом, Серпейск пал. Гарнизон городка был частью перебит, ча­стью попал в плен вместе с оставленным Глебовичем руко­водить обороной Серпейска Иваном Плюсковым (тем са­мым, который несколькими годами раньше ездил в Москву с посольством). Сам же Серпейск был разграблен и со­жжен, а немногие его уцелевшие жители целовали крест великому князю. Следующим на очереди был Опаков, ко­торый ожидала та же печальная судьба. «И тако възврати- шась, - писал летописец, - а Литвоу и смолнян, седящих в осаде, и градских болших людей приведоша на Москву, а всех их 500 и 30 человек; и князь велики Иван Васильевич посла их в заточение по своим градом»

Собственно, на этом война с Литвой для рязанцев и за­кончилась. Московские полки в том году еще не раз ходи­ли ратью на владения великого князя Александра, но по­мощи своих «сестричей» Иван III уже не требовал. Но и без того рязанцы изрядно ополонились, нахватали разных животов, а молодые «удальцы и резвецы, узорочье рязан­ское», такие, как наш герой, набрались опыта участия в большом зимнем походе и организации осады и штурма укрепленных городов.

В следующий раз помощь рязанцев потребовалась Ива­ну во время следующей войны с Литвой. Сперва рязанские полки, которыми командовал «великие княгини резанские воевода Яков Назарьев», вместе с полками великого князя и удельных князей Василия Шемячича и Семена Стародуб- ского в ноябре 1501 г. подступили к Мстиславлю. Навстре­чу им вышел князь Михали Ижеславский, владетель Мстиславля, и воеводы великого литовского князя Якуш Костевич и Остафий Дашкевич «з двором великого князя заставою и з жолъныри». В последовавшем сражении успех сопутство­вал соединенной московско-рязанской рати. «И снидошась полци вместе, - сообщал своим читателям московский книжник, - и божиею милостию одолеша полци великого князя Ивана Василевича московстии, и многих Литвы из- секоша, тысяч с семь (явно сильно преувеличенное чис­ло. - В. П.), а иных многих поимаша». Князь Михаил едва сумел укрыться в замке, взять который полки великого кня­зя так и не смогли, хотя, по словам составителя «Хроники Быховца», «оступивше город Мстиславль, стояли время немало, и много злого около города вчинивши». Был ли Степан Сидоров в этом достаточно успешном походе (Мсти­славль взять не удалось, но его посады были сожжены, округа - разграблена, и взят немалый полон) - на наш взгляд, скорее да, чем нет. Кому, как не ему, богатому и знатному рязанскому боярину, ходить «конно, людно и оружно» в поход на литовский «дальноконный град»?

На следующий, 1502 г. великий князь замыслил нанести своему противнику Александру сокрушительный удар, взяв Смоленск. В состав рати под началом сына Ивана Дмитрия Жилки, посланной к этому важному в Стратегическом, по­литическом и экономическом отношении городу, вошли и рязанские полки под водительством князя Федора Василь­евича Правда, из разрядных записей неясно, командо­вал ли он всеми рязанскими «резвецами» или только сво­ими, из своего удела, поэтому участие Степана Сидорова в этом предприятии, окончившемся, впрочем, неудачей, мало­вероятно, чего не скажешь о предпринятом под занавес войны зимнем походе 1502/03 г. «из Северы на литовскую землю». На этот раз владения великого князя Литовского воевали все рязанцы - в полку правой руки был все тот же участник мстиславльской экспедиции «великие княгини ре- занской воевода Яков Назарьев» со своими людьми, а в полку левой руки - «князь Федоров воевода Васильевича Резанского Чевка Васильевич Дурнова»

По всему выходит, что к 30 годам наш герой уже приоб­рел немалый опыт участия в боях и походах - здесь и даль­ние выходы в Поле, и «малая» война с татарскими «каза­ками», набегавшими на государевы украины, и набеги на Литву, и полевые сражения,- и осада крепостей. Можно предположить, что Степан к этому времени уже продвинул­ся вверх по карьерной лестнице и стал начальным челове­ком - сотенным головой. Вполне возможно, что со вре­менем он поднялся бы и выше, выбился бы в полковые воеводы, которые ходят «своим набатом, а не за чужим на­батом и не в товарищах», но в 1505 г. скончался Иван III, на московском столе воссел его сын Василий. Сменились и действующие Лица на рязанской политической сцене - в 1500 г. умер великий князь Рязанский Иван Васильевич, спустя год ушла из жизни его жена, сестра Ивана III Анна, в 1503 г. не стало и брата Ивана Федора. Он перед смер­тью завещал свой удел Ивану III, а московский князь, в свою очередь, своему наследнику Василию. «В начале XVI в. от древнего Рязанского княжества оставалась толь­ко небольшая часть земель, - констатировал Д.И. Ило­вайский, - со всех сторон охваченная московскими владе­ниями (согласно завещанию Ивана III, в руки Василия III перешел «на Рязани в городе и на посаде свои жеребей», которым ранее владел Федор Васильевич. - В. П.)\ самая колыбель княжества Старая Рязань была в числе этих вла­дений»85. Меняется мир и за пределами Московского госу­дарства и Рязанского княжества (точнее, того, что от него к тому времени осталось). Большая Орда так и не оправи­лась от последствий острейшего экономического кризиса и обострившихся внутренних распрей и после «стояния на Со­сне» фактически распалась. А с распадом Орды и смертью Ивана III отношение Менгли-Гирея к союзу с Москвой ста­ло изменяться, и не в лучшую сторону, равно как и москов­ско-казанские отношения. И в довершение всего в 1506 г. умер король Польши и великий князь Литовский Алек­сандр. Начиналась новая эпоха.

Первым знаковым ее событием стал неудачный поход московской рати на Казань, предпринятый в ответ на от­кровенный разрыв казанским «царем» Мухаммед-Эмином отношений с Москвой. Начинавшийся вполне благополуч­но, он закончился катастрофой, и эта катастрофа имела далекоидущие последствия. В Литве и Казани начали зреть реваншистские планы, позиции «московской» партии при крымском дворе поколебались, и, что самое главное, нет никакого сомнения в том, что и в самой Рязани оживилась борьба сторонников и противников союза с Москвой. И снова обратимся к Д.И. Иловайскому. Историк писал, что при Василии III, в первые годы его правления, система от­ношений между Москвой и Рязанью осталась прежней, но с учетом перемен, произошедших в начале столетия, «такой порядок вещей не мог держаться долгое время». Еще бы - с тех пор, как Василий унаследовал от отца удел покойного Федора Васильевича Рязанского, пределы его власти в Ря­зани существенно расширились. И это обстоятельство не могло не беспокоить ту часть рязанского боярства, которая опасалась (и не без оснований) утратить свой статус и свое место во властной иерархии в случае, если Василий попы­тается ликвидировать остатки рязанской независимости. «Московская», «старорязанская» партия, группировавша­яся вокруг вдовы великого князя Аграфены, надеялась, ви­димо, выказывая лояльность московскому великому князю, сохранить status quo и милую их сердцу «старину». Но ее позиции были сильны до тех пор, пока не ослабевала же­лезная хватка Москвы. Поражение же полков Василия III под Казанью и отпадение Казани давало надежду противни­кам Москвы, группировавшимся вокруг юного Ивана Ива­новича, вернуть Рязани прежнюю независимость и, есте­ственно, перераспределить власть, деньги и привилегии в свою пользу, оттеснив в сторону московских доброхотов. К этой «партии» историк относил боярские фамилии Кобяковых, Коробьиных, Глебовых, Олтуфьевых, Калеминых и родственников Сидоровых Сунбуловых. Федор Сунбул, ро­доначальник Сунбуловых, по мнению Иловайского, играл важнейшую роль при дворе Ивана Ивановича, и, на наш взгляд, именно он и был главой «младорязанской» партии.

Продолжение следует