"Однажды знойной ночью мы вышли устанавливать взрывные устройства"
Опубликовано в "Мусаф ле-шабат" 1/5/2009. Новой информации в принципе нет, но мне нравится, как Сегаль пишет, и юбилей, опять же.
"Хагай Сегаль.
Однажды знойной ночью мы вышли устанавливать взрывные устройства.
Через полгода после того, как я освободился из тюрьмы, меня вызвали на резервистские сборы на севере. Это было зимой 87-го, до глобального потепления. Лужи в Верхней Галилее замерзали каждую ночь. В каптерке укреппункта Ракефет на меня нагрузили хермонит [зимний комбинезон] и перчатки, а в оружейке мне выдали американскую штурмовую винтовку, магазины с патронами отечественного производства и две ручные гранаты. Очень странно, подумал я тогда. Разве Дорит Бениш не имела в виду то, что говорила, когда требовала осудить моих друзей и меня за членство в террористической организации? Как дают оружие и боеприпасы такому преступнику, как я?
Прошло еще полгода. Лето. Однажды утром мне звонят из полиции Петах-Тиквы. Что я сделал на этот раз, спрашиваю я. Служащая полиции на проводе говорит, что я ничего не сделал, она только хочет пригласить меня в участок забрать мой пистолет. Мой пистолет? Я вдруг вспомнил, что у меня действительно когда-то был пистолет с разрешением, и что его изъяли при аресте. Я не верил, что когда-нибудь получу его обратно, и даже не просил. Полиция попросила.
На следующий день я поехал в Петах-Тикву. По пути туда я размышлял, есть ли в этом полицейское признание, что я немного менее опасен для общества, чем власть закона заявляла в суде. Она описала нас как самую страшную группу в Израиле восьмидесятых.
Прошел еще год. Я начал писать в газете "Хадашот", и меня послали от нее взять интервью у премьер-министра Ицхака Шамира. Телохранитель ШАБАКа впустил меня в кабинет, остался там на пять минут, заскучал и ушел. В знаменитой комнате остались только премьер-министр и я. Я сказал себе, что в Британии такого бы не случилось. Телохранители Маргарет Тэтчер не позволили бы освобожденному заключенному из ирландского подполья брать у нее интервью с глазу на глаз. И канцлер Германии тоже не остался бы в одной комнате с ветераном Красных бригад.
Но еврейское подполье 1984-го было совсем другой бригадой, гораздо более дружественной государству, в котором оно действовало. И ШАБАК знал правду.
Как Меир Хар-Цион.
Всё началось после переворота 77-го. Праздничное мирное соглашение с Египтом разбило сердце религиозным правым. До тех пор здесь было не принято выкорчевывать поселения. И было не принято разговаривать с террористами. Министр обороны Эзер Вайцман нарушил даже это табу. Он околачивался у руководителей ООП в Иудее и Самарии. Все их проделки прощались из-за надежды, что они станут мостом к мирному процессу с Арафатом. Когда мэр Шхема Басем Шакаа восхвалял резню на прибрежном шоссе (35 убитых), Вайцман вмешался, чтобы предотвратить его депортацию. Вайцман также не делал излишних усилий, чтобы затормозить нападения с камнями на еврейские машины на дорогах Иудеи и Самарии. Это явление тогда было еще в пеленках, и поселенцы тщетно умоляли, чтобы власти пресекли его, прежде чем оно расширится.
После этапа камней пришел этап пуль. Зимой 1980 в Хевроне был убит первый поселенец, Йегошуа Слома, ученик ешивы из Дании, который пошел на рынок купить фрукты к празднику Ту Би-Шват. Спустя четыре месяца возле Бейт Адасы было убито еще шесть евреев. Басем Шакаа пообещал в интервью "Вашингтон Пост", что это только начало.
Небольшое общество поселенцев очутилось в ситуации, угрожавшей их существованию. Оно было зажато в политические и террористические клещи. Менахем Ливни из Кирьят-Арба и Иегуда Эцион из Офры начали набирать участников для очень точечной частной операции возмездия. Так они вышли и на меня, 23-летнего студента с незапятнанным прошлым. Мне нашептали, что собираются нанести удар по арабским мэрам в Иудее и Самарии, которые, в отличие от своих еврейских коллег, мало занимались вопросами канализации и уличного освещения. Большую часть времени они посвящали подрывной националистической деятельности. Они были правительством ХАМАСа тех дней.
Был ли наш удар по ним нормативным действием? Конечно нет. Нанес ли он ущерб демократическому порядку? Конечно да. В упорядоченных государствах функции наказания и возмездия отданы исключительно судам. "Даже если бы вы стреляли в нацистских преступников, мы были бы обязаны вас осудить", сказал нам председатель суда Яаков Базак, и был прав. Но его мягкое обращение с нами доказало, что он также понимал, что наша подпольная организация не была новинкой производства Офры или Шило. Она основывалась на местной партизанской культуре, старой и из разных лагерей.
Легендарный Меир Хар-Цион уничтожил в 1954 убийц своей сестры, и благодаря вмешательству Бен-Гуриона не предстал перед судом. Дов Шилянски, спикер Кнессета в девяностых, был пойман с бомбой в МИДе начала пятидесятых. Солдаты АОИ убили десятки женщин и детей в операции в Кибии, а израильское правительство заявило, что резню устроили ожесточенные жители пограничья, которым надоел арабский террор. Это было полное вранье, но, как бы незначай, оно придало моральную поддержку взятию закона в свои руки. Десятки лет спустя командир операции Ариэль Шарон угрожал, что если армия уйдет из Иудеи и Самарии в рамках процесса Осло, поселенцы будут вынуждены защищать себя без нее.
С другой стороны баррикад светское подполье однажды устроило покушение на религиозного министра транспорта Давида Цви Пинкаса. Вожди левых угрожали взорвать мосты, если правое правительство депортирует массы арабов из их домов. На их счастье, правительство пока не поставило их перед испытанием.
Воодушевление.
Нас правительство перед испытанием поставило. И мы его не выдержали. Мы были ожесточенными жителями пограничья, которым надоел арабский террор. Мы подозревали, что силы безопасности жертвуют нами для политических надобностей. Поэтому мы вышли однажды знойной ночью начала июня 1980 устанавливать небольшие взрывные устройства в машинах троих ООПовских мэров. Моей задачей в ту ночь было предупредить установщиков устройств в Рамалле и в Эль-Бире, если кто-то из соседей вдруг проснется. В результате все спали сном праведников, так что я остался без работы.
На следующий день утром по радио сказали, что мэры Шхема и Рамаллы ранены при таинственном взрыве в их машинах. Трудно сказать, что я им соболезновал. Гораздо больнее было услышать, что сапер пограничной стражи Сулейман Хирбауи ослеп, когда проверял гараж мэра Эль-Бире и наткнулся на наше устройство. Армейский офицер, который был введен в курс дела, чтобы предотвратить такие накладки, не предупредил его заранее. Видимо, он не понял, что заминирован сам гараж. Мне до сих пор не ясно, что именно там не получилось, потому что я почти не участвовал в предварительном планировании. Но мне ясно, что Хирбауи тяжело страдает. Мне очень его жаль.
Несмотря на трагедию в Эль-Бире, удар по мэрам воодушевил широкие круги. Власти яростно его осудили, но даже внутри сил безопасности были замечены довольные улыбки. Тут и там даже намекалось, что это была тайная государственная операция точечной ликвидации. ШАБАКу понадобилось очень много дней, чтобы опровергнуть эти намеки. Большинство членов группы, которые нанесли удар по мэрам, вернулись за это время к своим делам, и не дали ему скорой возможности напасть на их след.
Нить к раскрытию группы появилась только спустя три года, когда Менахем Ливни решил действовать снова, на этот раз с другими людьми.
Поводом к новой операции было убийство ученика ешивы Аарона Гросса в Хевроне. Это произошло среди бела дня на многолюдной городской площади. Два молодых араба схватили его сзади, а третий спереди распорол ему горло и живот. Узи Шарбаф и Шаули Нир, два соседа и знакомых, увидели располосованный труп и ужаснулись. Они опасались, что если не будет мести, будут новые убийства. Посоветовавшись с Ливни, они решили напасть на исламский колледж в городе. Две-три недели спустя Шарбаф и Нир атаковали его, и убили троих студентов.
И снова страна зашумела. На этот раз было всеобщее осуждение. Я тогда работал в газете "Некуда", органе поселений Иудеи, Самарии и Газы, и помогал Эльякиму Аэцни готовить к печати резкую редакционную статью против тройного убийства в колледже. Я понятия не имел, кто это сделал.
Еврейский отдел ШАБАКа усилил наблюдение за евреями Хеврона. Жителей там было мало, и работа по определению возможных подозреваемых была не особо сложной. Когда Шаули Нир решил заминировать пять арабских автобусов в Восточном Иерусалиме, в ответ на теракт на 300-ом маршруте и на освобождение тысяч террористов, ШАБАК уже крепко сидел на нем.
Отходим от Храмовой горы.
27 апреля 1984, на этой неделе четверть века назад, Шаули и Шарбаф были арестованы с взрывными устройствами в руках. В течение нескольких часов были арестованы еще около десяти человек, имевших с ними связь и оказывавших ту или иную техническую помощь. Когда сообщение об аресте взорвалось в прессе, между Днем Катастрофы и Днем Независимости, все были поражены. Я всё еще не догадывался, что между мной и арестованными есть какая-то связь.
Только в ходе следствия выяснилось, что был еще один план теракта, самый поразительный из всех. Первая волна арестованных рассказала следователям, что Эцион и Ливни планировали взорвать Купол Скалы на Храмовой горе. Они использовали свои армейские знания (Ливни был замкомбатом инженерных войск, а Эцион профессиональным подрывником), чтобы попытаться взорвать древнее мусульманское сооружение, построенное на руинах нашего Храма.
В течение многих месяцев Эцион и Ливни работали над этим секретным и сложным проектом, пока не обнаружили, что у них нет солдат для выполнения задачи. Все, кто поначалу загорелись, в дальнейшем испугались. Сам Ливни тоже передумал. Даже Йешуа Бен-Шошан, инициатор идеи, передумал. Он был богобоязненным кадровым офицером, ветераном спецподразделения Шакед, близким приятелем Ариэля Шарона и Фуада Бен-Элиезера. Многие светские приходили к нему за благословением.
По информации, которая просачивалась в прессу с допросов, создавалось впечатление, что в последний момент был пресечен замысел взорвать Купол Скалы и зажечь весь мир. Пресс-секретари ШАБАКа и полиции не рассказали общественности, что план был заморожен самими арестованными сразу после выселения Ямита, за целых два года до арестов.
Он бы не был выполнен в любом случае. Чтобы осуществить его, требовались десятки участников, но по завершении технических приготовлений выяснилось, что есть только один доброволец: Иегуда Эцион.
Первая неделя следствия привела и к раскрытию теракта против мэров городов. Следователи надавили на патриотические чувства первых арестованных, и убедили их, что жаль дорогого времени ШАБАКа. Он ведь может пока поймать множество арабских террористов. Поэтому были раскрыты рты, написаны записки, устно подписаны странные соглашения.
Так полицейские пришли и ко мне.
Пока они не постучали в дверь, я не опасался такого стука. Только три-четыре человека в мире знали о моем скромном участии в операции против мэров, и я был уверен, что они будут молчать вечно. Я неверно оценил таланты психологической войны службы безопасности. Без побоев и пыток она добыла секрет из моих соучастников, которые были арестованы до меня. Я не сержусь на них, потому что не уверен, что мог бы молчать на их месте. Может, да, может, нет. И вообще, я не рассматриваю время моего заключения как большую трагедию. Оно было более вразумляющим, чем учеба в университете и даже чем служба в армии. То, что видно оттуда, не видно снаружи.
Когда через месяц нас привели на открытие судебного процесса, снаружи нас ожидала дивизия местных и иностранных фоторепортеров. Они столпились на 50-ти метрах, чтобы запечатлеть боевого летчика из нашей компании (Яаков Ханман), зятя главного офицера службы образования (Йоси Цурия), зятьев рава Левингера (Шарбаф) и рава Элиезера Вальдмана (Менахем Нойбергер), сына близкого приятеля Ицхака Шамира (Гилад Плаи), бывшего главу местного совета Кирьят-Арба (Зеэв Хевер, он же Замбиш), винодельца с Голанских высот (Ури Меир), основателя Офры (Эцион) и одного из возродителей еврейского поселения в Кфар-Эционе (Бенц Ханман).
Приятный сюрприз в Верховном суде.
Суд длился целый год - и был большим упущением. Вместо того, чтобы говорить об идеологических корнях действий, там говорили о свидетельствах, полученных незаконным путем. Лучшие адвокаты Израиля день за днем допрашивали следователей ШАБАКа. Дан Ави-Ицхак, Иегуда Вайнрот, Миха Каспи, Навот Тель-Цур, Дуду Ротем и кто только нет. Против них выстроились три главных калибра прокуратуры: Дорит Бениш, Иска Лейбович и покойный Узи Хасон. Они требовали наложить на нас тяжелые наказания, дабы увидели и устрашились.
Душевно я уже подготовился к десяти годам заключения как минимум. Не удивительно, что мне стало легче, когда судьи приговорили меня всего к трем годам заключения. Даже Иегуда Эцион отделался относительно легко, семь лет внутри. К пожизненному заключению приговорили только трех осужденных за убийство: Ливни, Нира и Шарбафа.
Суд постановил, что нельзя игнорировать первопроходческое прошлое обвиняемых. К горю многих публицистов, он постановил, что, несмотря на тяжкие действия, нас нельзя приравнять к террористам. "Среди обвиняемых есть те, чей грех в пылу их веры", написали судьи в приговоре, "и грех таких не подобен преступлениям других, желающих уничтожить, убить и разрушить".
Государственный прокурор Бениш подала апелляцию в Верховный суд против легкого наказания части группы, ответственной за мэров. Судейский состав там считался более склонным к ее доводам, чем к защитительным речам Вайнрота или Ави-Ицхака. В отличие от судей районного суда, состав в Верховном не включал ни одного судьи с вязаной кипой. Опытные судейские комментаторы полагали, что мы получим щедрые добавки к заключению. Для них стало сюрпризом, когда председательствующий Шамгар и его коллеги решили не добавлять нам ни единого дня тюрьмы. Для нас это тоже было сюрпризом.
Йегошуа Коэн, бывший боец ЛЕХИ, сидел в первом ряду на протяжении всего заседания, и пристально смотрел на Шамгара, своего бывшего соседа по британскому лагерю заключения в Африке. Возможно, он хотел намекнуть этим, что если мы будем гнить в тюрьме, то и он, Коэн, должен был гнить. Спустя четыре месяца после создания государства он убил в Иерусалиме посланника ООН Фольке Бернадотта. Бен-Гурион догадывался, что он приложил к этому руку, и тем не менее взял его к себе телохранителем. Взял бы он и нас тоже?
Между судебными заседаниями мы были заняты в тюрьме выше головы. Почти каждый день к нам приходили в гости члены Кнессета, министры и другие большие люди. Рафуль приносил нам оливковое масло, Юваль Неэман учил нас математике, Йоске Шапира посредничал между нами и тюремной службой, Мики Эйтан жертвовал бутылки вина на субботу, Хаим Рамон приходил проверять, не слишком ли нас ублажают, а раввины Овадия, Шапира и Элиягу учили нас Торе. Фуад тоже иногда навещал, особенно Йешуа Бен-Шошана, который использовал свободное время, чтобы учиться играть на скрипке. Другие заключенные получили первую академическую степень, Замбиш ходил туда и обратно по двору, а я писал книгу о подполье. Было очень удобно интервьюировать участников без надобности далеко ездить. Не все потом согласились с конечным продуктом, но история это всегда неоднозначная вещь. Кстати, до сих пор есть детали, которые нельзя публиковать. Не из-за нас, из-за указаний цензуры.
Почти забыли.
Принято считать, что покойный президент Хаим Герцог освободил нас оптом, так же, как принято рассказывать, что мы классно провели время в тюрьме - но на самом деле Герцог пожадничал на амнистии. Из 28-ми членов группы наказание было снижено только 12-ти заключенным. Президент снял большинству из нас от четырех месяцев до года заключения. Все нападавшие на мэров не получили даже одного дня скидки, в том числе и я. Так как я не употреблял в тюрьме наркотики и не резал тюремщиков, я получил сокращение срока на треть за хорошее поведение. Через два года меня отпустили домой без БАГАЦа и без Герцога.
Только трое осужденных на пожизненное заключение получили от него существенное смягчение наказания. Они сидели в тюрьме почти семь лет, гораздо больше, чем убийцы из Бейт Адасы (четыре года) и убийцы Аарона Гросса (два года), которых освободили до нас в рамках сделки с Джибрилем.
Иегуда Эцион освободился примерно через пять лет. Он прошел от Маасиягу до Храмовой горы с громадным бархатным флагом в руках, на котором была библейская надпись: "Не умолкну ради Сиона, и ради Иерусалима не успокоюсь". Почти через два года после него из тюрьмы вышли трое осужденных на пожизненное, последние в очереди. На этот раз их не ждала дружественная толпа с конфетами, как много раз было с нами перед входом в здание суда. Только несколько фоторепортеров ждали снаружи. Я тоже был там, и мое впечатление, что все трое предпочли разойтись тихо.
С расстояния поколения можно сказать, что это предпочтение разделяли почти все члены группы. Большинство из них не помнит, что на этой неделе исполнилось 25 лет их нашумевшему аресту. Даже я почти забыл. Мне напомнил забытое весьма высокопоставленный пенсионер ШАБАКа, который вдруг позвонил мне две недели назад. Нет, он не хотел вернуть мне какой-нибудь старый пистолет, а только немного побеседовать о новой книге, которую я написал.
Я спросил, читал ли он и первую книгу, о подполье. "Конечно, мы читали", засмеялся он, "мы хотели знать, как эта история выглядит с другой стороны".
Она выглядит сегодня довольно далекой, сказать по правде. Ей обычно придают разные долгосрочные влияния, но я очень в этом сомневаюсь. Общественный интерес к еврейскому подполью был велик на наш размер. У нас не было реального влияния на происходящее здесь, кроме, возможно, определенного периода затишья в Иудее и Самарии после удара по мэрам. Я не верю, что мои внуки встретят вопрос о еврейском подполье в экзамене на аттестат зрелости. Даже моим младшим дочерям это уже скучно".
"Хагай Сегаль.
Однажды знойной ночью мы вышли устанавливать взрывные устройства.
Через полгода после того, как я освободился из тюрьмы, меня вызвали на резервистские сборы на севере. Это было зимой 87-го, до глобального потепления. Лужи в Верхней Галилее замерзали каждую ночь. В каптерке укреппункта Ракефет на меня нагрузили хермонит [зимний комбинезон] и перчатки, а в оружейке мне выдали американскую штурмовую винтовку, магазины с патронами отечественного производства и две ручные гранаты. Очень странно, подумал я тогда. Разве Дорит Бениш не имела в виду то, что говорила, когда требовала осудить моих друзей и меня за членство в террористической организации? Как дают оружие и боеприпасы такому преступнику, как я?
Прошло еще полгода. Лето. Однажды утром мне звонят из полиции Петах-Тиквы. Что я сделал на этот раз, спрашиваю я. Служащая полиции на проводе говорит, что я ничего не сделал, она только хочет пригласить меня в участок забрать мой пистолет. Мой пистолет? Я вдруг вспомнил, что у меня действительно когда-то был пистолет с разрешением, и что его изъяли при аресте. Я не верил, что когда-нибудь получу его обратно, и даже не просил. Полиция попросила.
На следующий день я поехал в Петах-Тикву. По пути туда я размышлял, есть ли в этом полицейское признание, что я немного менее опасен для общества, чем власть закона заявляла в суде. Она описала нас как самую страшную группу в Израиле восьмидесятых.
Прошел еще год. Я начал писать в газете "Хадашот", и меня послали от нее взять интервью у премьер-министра Ицхака Шамира. Телохранитель ШАБАКа впустил меня в кабинет, остался там на пять минут, заскучал и ушел. В знаменитой комнате остались только премьер-министр и я. Я сказал себе, что в Британии такого бы не случилось. Телохранители Маргарет Тэтчер не позволили бы освобожденному заключенному из ирландского подполья брать у нее интервью с глазу на глаз. И канцлер Германии тоже не остался бы в одной комнате с ветераном Красных бригад.
Но еврейское подполье 1984-го было совсем другой бригадой, гораздо более дружественной государству, в котором оно действовало. И ШАБАК знал правду.
Как Меир Хар-Цион.
Всё началось после переворота 77-го. Праздничное мирное соглашение с Египтом разбило сердце религиозным правым. До тех пор здесь было не принято выкорчевывать поселения. И было не принято разговаривать с террористами. Министр обороны Эзер Вайцман нарушил даже это табу. Он околачивался у руководителей ООП в Иудее и Самарии. Все их проделки прощались из-за надежды, что они станут мостом к мирному процессу с Арафатом. Когда мэр Шхема Басем Шакаа восхвалял резню на прибрежном шоссе (35 убитых), Вайцман вмешался, чтобы предотвратить его депортацию. Вайцман также не делал излишних усилий, чтобы затормозить нападения с камнями на еврейские машины на дорогах Иудеи и Самарии. Это явление тогда было еще в пеленках, и поселенцы тщетно умоляли, чтобы власти пресекли его, прежде чем оно расширится.
После этапа камней пришел этап пуль. Зимой 1980 в Хевроне был убит первый поселенец, Йегошуа Слома, ученик ешивы из Дании, который пошел на рынок купить фрукты к празднику Ту Би-Шват. Спустя четыре месяца возле Бейт Адасы было убито еще шесть евреев. Басем Шакаа пообещал в интервью "Вашингтон Пост", что это только начало.
Небольшое общество поселенцев очутилось в ситуации, угрожавшей их существованию. Оно было зажато в политические и террористические клещи. Менахем Ливни из Кирьят-Арба и Иегуда Эцион из Офры начали набирать участников для очень точечной частной операции возмездия. Так они вышли и на меня, 23-летнего студента с незапятнанным прошлым. Мне нашептали, что собираются нанести удар по арабским мэрам в Иудее и Самарии, которые, в отличие от своих еврейских коллег, мало занимались вопросами канализации и уличного освещения. Большую часть времени они посвящали подрывной националистической деятельности. Они были правительством ХАМАСа тех дней.
Был ли наш удар по ним нормативным действием? Конечно нет. Нанес ли он ущерб демократическому порядку? Конечно да. В упорядоченных государствах функции наказания и возмездия отданы исключительно судам. "Даже если бы вы стреляли в нацистских преступников, мы были бы обязаны вас осудить", сказал нам председатель суда Яаков Базак, и был прав. Но его мягкое обращение с нами доказало, что он также понимал, что наша подпольная организация не была новинкой производства Офры или Шило. Она основывалась на местной партизанской культуре, старой и из разных лагерей.
Легендарный Меир Хар-Цион уничтожил в 1954 убийц своей сестры, и благодаря вмешательству Бен-Гуриона не предстал перед судом. Дов Шилянски, спикер Кнессета в девяностых, был пойман с бомбой в МИДе начала пятидесятых. Солдаты АОИ убили десятки женщин и детей в операции в Кибии, а израильское правительство заявило, что резню устроили ожесточенные жители пограничья, которым надоел арабский террор. Это было полное вранье, но, как бы незначай, оно придало моральную поддержку взятию закона в свои руки. Десятки лет спустя командир операции Ариэль Шарон угрожал, что если армия уйдет из Иудеи и Самарии в рамках процесса Осло, поселенцы будут вынуждены защищать себя без нее.
С другой стороны баррикад светское подполье однажды устроило покушение на религиозного министра транспорта Давида Цви Пинкаса. Вожди левых угрожали взорвать мосты, если правое правительство депортирует массы арабов из их домов. На их счастье, правительство пока не поставило их перед испытанием.
Воодушевление.
Нас правительство перед испытанием поставило. И мы его не выдержали. Мы были ожесточенными жителями пограничья, которым надоел арабский террор. Мы подозревали, что силы безопасности жертвуют нами для политических надобностей. Поэтому мы вышли однажды знойной ночью начала июня 1980 устанавливать небольшие взрывные устройства в машинах троих ООПовских мэров. Моей задачей в ту ночь было предупредить установщиков устройств в Рамалле и в Эль-Бире, если кто-то из соседей вдруг проснется. В результате все спали сном праведников, так что я остался без работы.
На следующий день утром по радио сказали, что мэры Шхема и Рамаллы ранены при таинственном взрыве в их машинах. Трудно сказать, что я им соболезновал. Гораздо больнее было услышать, что сапер пограничной стражи Сулейман Хирбауи ослеп, когда проверял гараж мэра Эль-Бире и наткнулся на наше устройство. Армейский офицер, который был введен в курс дела, чтобы предотвратить такие накладки, не предупредил его заранее. Видимо, он не понял, что заминирован сам гараж. Мне до сих пор не ясно, что именно там не получилось, потому что я почти не участвовал в предварительном планировании. Но мне ясно, что Хирбауи тяжело страдает. Мне очень его жаль.
Несмотря на трагедию в Эль-Бире, удар по мэрам воодушевил широкие круги. Власти яростно его осудили, но даже внутри сил безопасности были замечены довольные улыбки. Тут и там даже намекалось, что это была тайная государственная операция точечной ликвидации. ШАБАКу понадобилось очень много дней, чтобы опровергнуть эти намеки. Большинство членов группы, которые нанесли удар по мэрам, вернулись за это время к своим делам, и не дали ему скорой возможности напасть на их след.
Нить к раскрытию группы появилась только спустя три года, когда Менахем Ливни решил действовать снова, на этот раз с другими людьми.
Поводом к новой операции было убийство ученика ешивы Аарона Гросса в Хевроне. Это произошло среди бела дня на многолюдной городской площади. Два молодых араба схватили его сзади, а третий спереди распорол ему горло и живот. Узи Шарбаф и Шаули Нир, два соседа и знакомых, увидели располосованный труп и ужаснулись. Они опасались, что если не будет мести, будут новые убийства. Посоветовавшись с Ливни, они решили напасть на исламский колледж в городе. Две-три недели спустя Шарбаф и Нир атаковали его, и убили троих студентов.
И снова страна зашумела. На этот раз было всеобщее осуждение. Я тогда работал в газете "Некуда", органе поселений Иудеи, Самарии и Газы, и помогал Эльякиму Аэцни готовить к печати резкую редакционную статью против тройного убийства в колледже. Я понятия не имел, кто это сделал.
Еврейский отдел ШАБАКа усилил наблюдение за евреями Хеврона. Жителей там было мало, и работа по определению возможных подозреваемых была не особо сложной. Когда Шаули Нир решил заминировать пять арабских автобусов в Восточном Иерусалиме, в ответ на теракт на 300-ом маршруте и на освобождение тысяч террористов, ШАБАК уже крепко сидел на нем.
Отходим от Храмовой горы.
27 апреля 1984, на этой неделе четверть века назад, Шаули и Шарбаф были арестованы с взрывными устройствами в руках. В течение нескольких часов были арестованы еще около десяти человек, имевших с ними связь и оказывавших ту или иную техническую помощь. Когда сообщение об аресте взорвалось в прессе, между Днем Катастрофы и Днем Независимости, все были поражены. Я всё еще не догадывался, что между мной и арестованными есть какая-то связь.
Только в ходе следствия выяснилось, что был еще один план теракта, самый поразительный из всех. Первая волна арестованных рассказала следователям, что Эцион и Ливни планировали взорвать Купол Скалы на Храмовой горе. Они использовали свои армейские знания (Ливни был замкомбатом инженерных войск, а Эцион профессиональным подрывником), чтобы попытаться взорвать древнее мусульманское сооружение, построенное на руинах нашего Храма.
В течение многих месяцев Эцион и Ливни работали над этим секретным и сложным проектом, пока не обнаружили, что у них нет солдат для выполнения задачи. Все, кто поначалу загорелись, в дальнейшем испугались. Сам Ливни тоже передумал. Даже Йешуа Бен-Шошан, инициатор идеи, передумал. Он был богобоязненным кадровым офицером, ветераном спецподразделения Шакед, близким приятелем Ариэля Шарона и Фуада Бен-Элиезера. Многие светские приходили к нему за благословением.
По информации, которая просачивалась в прессу с допросов, создавалось впечатление, что в последний момент был пресечен замысел взорвать Купол Скалы и зажечь весь мир. Пресс-секретари ШАБАКа и полиции не рассказали общественности, что план был заморожен самими арестованными сразу после выселения Ямита, за целых два года до арестов.
Он бы не был выполнен в любом случае. Чтобы осуществить его, требовались десятки участников, но по завершении технических приготовлений выяснилось, что есть только один доброволец: Иегуда Эцион.
Первая неделя следствия привела и к раскрытию теракта против мэров городов. Следователи надавили на патриотические чувства первых арестованных, и убедили их, что жаль дорогого времени ШАБАКа. Он ведь может пока поймать множество арабских террористов. Поэтому были раскрыты рты, написаны записки, устно подписаны странные соглашения.
Так полицейские пришли и ко мне.
Пока они не постучали в дверь, я не опасался такого стука. Только три-четыре человека в мире знали о моем скромном участии в операции против мэров, и я был уверен, что они будут молчать вечно. Я неверно оценил таланты психологической войны службы безопасности. Без побоев и пыток она добыла секрет из моих соучастников, которые были арестованы до меня. Я не сержусь на них, потому что не уверен, что мог бы молчать на их месте. Может, да, может, нет. И вообще, я не рассматриваю время моего заключения как большую трагедию. Оно было более вразумляющим, чем учеба в университете и даже чем служба в армии. То, что видно оттуда, не видно снаружи.
Когда через месяц нас привели на открытие судебного процесса, снаружи нас ожидала дивизия местных и иностранных фоторепортеров. Они столпились на 50-ти метрах, чтобы запечатлеть боевого летчика из нашей компании (Яаков Ханман), зятя главного офицера службы образования (Йоси Цурия), зятьев рава Левингера (Шарбаф) и рава Элиезера Вальдмана (Менахем Нойбергер), сына близкого приятеля Ицхака Шамира (Гилад Плаи), бывшего главу местного совета Кирьят-Арба (Зеэв Хевер, он же Замбиш), винодельца с Голанских высот (Ури Меир), основателя Офры (Эцион) и одного из возродителей еврейского поселения в Кфар-Эционе (Бенц Ханман).
Приятный сюрприз в Верховном суде.
Суд длился целый год - и был большим упущением. Вместо того, чтобы говорить об идеологических корнях действий, там говорили о свидетельствах, полученных незаконным путем. Лучшие адвокаты Израиля день за днем допрашивали следователей ШАБАКа. Дан Ави-Ицхак, Иегуда Вайнрот, Миха Каспи, Навот Тель-Цур, Дуду Ротем и кто только нет. Против них выстроились три главных калибра прокуратуры: Дорит Бениш, Иска Лейбович и покойный Узи Хасон. Они требовали наложить на нас тяжелые наказания, дабы увидели и устрашились.
Душевно я уже подготовился к десяти годам заключения как минимум. Не удивительно, что мне стало легче, когда судьи приговорили меня всего к трем годам заключения. Даже Иегуда Эцион отделался относительно легко, семь лет внутри. К пожизненному заключению приговорили только трех осужденных за убийство: Ливни, Нира и Шарбафа.
Суд постановил, что нельзя игнорировать первопроходческое прошлое обвиняемых. К горю многих публицистов, он постановил, что, несмотря на тяжкие действия, нас нельзя приравнять к террористам. "Среди обвиняемых есть те, чей грех в пылу их веры", написали судьи в приговоре, "и грех таких не подобен преступлениям других, желающих уничтожить, убить и разрушить".
Государственный прокурор Бениш подала апелляцию в Верховный суд против легкого наказания части группы, ответственной за мэров. Судейский состав там считался более склонным к ее доводам, чем к защитительным речам Вайнрота или Ави-Ицхака. В отличие от судей районного суда, состав в Верховном не включал ни одного судьи с вязаной кипой. Опытные судейские комментаторы полагали, что мы получим щедрые добавки к заключению. Для них стало сюрпризом, когда председательствующий Шамгар и его коллеги решили не добавлять нам ни единого дня тюрьмы. Для нас это тоже было сюрпризом.
Йегошуа Коэн, бывший боец ЛЕХИ, сидел в первом ряду на протяжении всего заседания, и пристально смотрел на Шамгара, своего бывшего соседа по британскому лагерю заключения в Африке. Возможно, он хотел намекнуть этим, что если мы будем гнить в тюрьме, то и он, Коэн, должен был гнить. Спустя четыре месяца после создания государства он убил в Иерусалиме посланника ООН Фольке Бернадотта. Бен-Гурион догадывался, что он приложил к этому руку, и тем не менее взял его к себе телохранителем. Взял бы он и нас тоже?
Между судебными заседаниями мы были заняты в тюрьме выше головы. Почти каждый день к нам приходили в гости члены Кнессета, министры и другие большие люди. Рафуль приносил нам оливковое масло, Юваль Неэман учил нас математике, Йоске Шапира посредничал между нами и тюремной службой, Мики Эйтан жертвовал бутылки вина на субботу, Хаим Рамон приходил проверять, не слишком ли нас ублажают, а раввины Овадия, Шапира и Элиягу учили нас Торе. Фуад тоже иногда навещал, особенно Йешуа Бен-Шошана, который использовал свободное время, чтобы учиться играть на скрипке. Другие заключенные получили первую академическую степень, Замбиш ходил туда и обратно по двору, а я писал книгу о подполье. Было очень удобно интервьюировать участников без надобности далеко ездить. Не все потом согласились с конечным продуктом, но история это всегда неоднозначная вещь. Кстати, до сих пор есть детали, которые нельзя публиковать. Не из-за нас, из-за указаний цензуры.
Почти забыли.
Принято считать, что покойный президент Хаим Герцог освободил нас оптом, так же, как принято рассказывать, что мы классно провели время в тюрьме - но на самом деле Герцог пожадничал на амнистии. Из 28-ми членов группы наказание было снижено только 12-ти заключенным. Президент снял большинству из нас от четырех месяцев до года заключения. Все нападавшие на мэров не получили даже одного дня скидки, в том числе и я. Так как я не употреблял в тюрьме наркотики и не резал тюремщиков, я получил сокращение срока на треть за хорошее поведение. Через два года меня отпустили домой без БАГАЦа и без Герцога.
Только трое осужденных на пожизненное заключение получили от него существенное смягчение наказания. Они сидели в тюрьме почти семь лет, гораздо больше, чем убийцы из Бейт Адасы (четыре года) и убийцы Аарона Гросса (два года), которых освободили до нас в рамках сделки с Джибрилем.
Иегуда Эцион освободился примерно через пять лет. Он прошел от Маасиягу до Храмовой горы с громадным бархатным флагом в руках, на котором была библейская надпись: "Не умолкну ради Сиона, и ради Иерусалима не успокоюсь". Почти через два года после него из тюрьмы вышли трое осужденных на пожизненное, последние в очереди. На этот раз их не ждала дружественная толпа с конфетами, как много раз было с нами перед входом в здание суда. Только несколько фоторепортеров ждали снаружи. Я тоже был там, и мое впечатление, что все трое предпочли разойтись тихо.
С расстояния поколения можно сказать, что это предпочтение разделяли почти все члены группы. Большинство из них не помнит, что на этой неделе исполнилось 25 лет их нашумевшему аресту. Даже я почти забыл. Мне напомнил забытое весьма высокопоставленный пенсионер ШАБАКа, который вдруг позвонил мне две недели назад. Нет, он не хотел вернуть мне какой-нибудь старый пистолет, а только немного побеседовать о новой книге, которую я написал.
Я спросил, читал ли он и первую книгу, о подполье. "Конечно, мы читали", засмеялся он, "мы хотели знать, как эта история выглядит с другой стороны".
Она выглядит сегодня довольно далекой, сказать по правде. Ей обычно придают разные долгосрочные влияния, но я очень в этом сомневаюсь. Общественный интерес к еврейскому подполью был велик на наш размер. У нас не было реального влияния на происходящее здесь, кроме, возможно, определенного периода затишья в Иудее и Самарии после удара по мэрам. Я не верю, что мои внуки встретят вопрос о еврейском подполье в экзамене на аттестат зрелости. Даже моим младшим дочерям это уже скучно".