Адольф и Стефания
По правде говоря, не очень приятно быть единственным свидетелем (помимо самой Стефании), который может рассказать о юношеской любви моего друга, длившейся 4 года, а начавшейся после того, как ему исполнилось 15.
Однажды вечером весной 1905 года, когда мы совершали свою обычную прогулку по городу, Адольф схватил меня за руку и взволнованно спросил, что я думаю, о той стройной белокурой девушке, которая прогуливалась по Ландштрассе под руку со своей матерью. "Ты должен знать, я в неё влюблён", - решительно добавил он.
Стефания была изящной, высокой и стройной девушкой из весьма уважаемой семьи. У неё были густые белокурые волосы, которые она почти всегда убирала в пучок. И очень красивые глаза - яркие и выразительные. Одета она была исключительно хорошо.
Вечерняя прогулка по Ландштрассе была в те годы любимой привычкой жителей Линца. Женщины рассматривали витрины магазинов, делали небольшие покупки. Здесь встречались друзья, молодое поколение предавалось развлечениям. Молодёжь флиртовала напропалую, а молодым армейским офицерам это удавалось особенно хорошо. Мать и дочь всегда появлялись почти ровно в 5 часов, а мы стояли и ждали. Было бы неприличным поздороваться со Стефанией, так как никто из нас не был знаком с этой молодой девушкой. Вместо приветствия был взгляд. И с этого момент Адольф не отводил взгляда от Стефании. В тот момент он менялся, он больше не был самим собой.
Время от времени Стефанию с матерью можно было увидеть в компании молодых офицеров. Бедные, бледные юнцы вроде Адольфа, естественно, не могли надеяться на то, что могут соперничать с этими молодыми лейтенантами в красивой форме. Адольф очень остро чувствовал это и давал волю своим чувствам в красноречии. Его злость, в конце концов, довела его до стойкой враждебности к офицерскому сословию в целом и всему военному вообще. "Самодовольные болваны", - вот как он обычно называл их. Его страшно раздражало то, что Стефания общалась с такими бездельниками, которые, как он утверждал, "носят корсеты и пользуются духами".
Чтобы было ясно: Стефания не имела ни малейшего понятия о том, как сильно Адольф любил её. Она относилась к нему как к несколько робкому, но тем не менее - поразительно настойчивому и верному поклоннику. Когда она улыбкой отвечала на его вопрошающий взгляд, он был счастлив, и его настроение становилось таким, в каком я его никогда не видел: всё в мире было хорошо, прекрасно и упорядоченно, и он был доволен. Но когда Стефания, как случалось достаточно часто, холодно не замечала его взгляд, он был уничтожен и готов был расправиться с собой и со всем миром. Притом что он всё больше и больше отдалялся от дома, Стефания приобретала всё большее влияние на моего друга, хотя он ни разу не сказал ей ни слова.
Внешне Стефания идеально подходила на роль Эльзы в "Лоэнгрине" и других женских ролей в операх Вагнера, и мы провели много времени, размышляя над тем, есть ли у неё необходимый для этого голос и музыкальный талант. Адольф был склонен считать, что так оно и есть. Её внешность валькирии никогда не переставала привлекать его и возбуждать в нём безграничное волнение. Он написал бесчисленное количество стихотворений о любви к Стефании. "Гимн возлюбленной" - так называлось одно из них, которое он прочитал мне из своего небольшого чёрного блокнота: Стефания, высокородная девица, одетая в тёмно-синее летящее бархатное платье, ехала на белом коне по цветущим лугам; распущенные волосы золотыми волнами падали ей на плечи; над ней было чистое весеннее небо; всё излучало чистую радость. Я и сейчас вижу лицо Адольфа, горящее от лихорадочного, исступлённого восторга, и слышу его голос, читающий эти стихи. Стефания настолько полно занимала его мысли, что всё сказанное, сделанное или запланированное им на будущее вращалось вокруг Стефании.
Однажды он начал всерьёз рассматривать возможность похитить Стефанию. Он изложил эту идею во всех подробностях и отвёл роль, которая была не слишком выигрышной, так как я должен был отвлекать мать Стефании разговором в то время, когда Адольф схватит девушку. "А на что вы оба собираетесь жить?" - задал я прозаический вопрос. Мой вопрос слегка отрезвил его, и дерзкая идея была забыта.
В то время Стефания пребывала в неблагоприятном для Адольфа настроении, что сильно ухудшало ситуацию. Она проходила мимо Адольфа, отвернувшись, как будто Адольфа не существует. Это привело его на грань отчаяния. "Я не могу это больше выносить! - говорил он. - Я положу этому конец!" Это был первый и, насколько мне известно, последний раз, когда Адольф всерьёз раздумывал о самоубийстве. Он сказал мне, что прыгнет в Дунай с моста и тогда всё будет кончено. Но Стефания должна была умереть вместе с ним - он на этом настаивал.
Я долгое время думал, что Адольф был просто слишком робок, чтобы подойти к Стефании. И всё же не робость удерживала его.
Его понятия о взаимоотношениях полов уже тогда были так высоки, что обычный способ знакомства с девушкой казался ему недостойным. Ввиду того что он был противником флирта в любой форме, он был убеждён, что у Стефании нет другого желания, кроме как ждать, пока он подойдёт и попросит её выйти за него замуж. Я совсем не разделял это убеждение, но Адольф уже составил тщательно продуманный план. И этой незнакомой девушке, которая ни разу не обменялась с ним ни единым словом, удалось то, что не удавалось ни его отцу, ни школе, ни даже его матери: он составил чёткую программу на будущее, которая должна была дать ему возможность - через 4 года - просить руки Стефании.
Для Адольфа Стефания была не только воплощением всех женских добродетелей, но и женщиной, которая проявляла величайший интерес ко всем обширным и разнообразным планам Адольфа. Не было другого человека, кроме него самого, которому он приписывал бы столько знаний и интересов. Малейшее отклонение от этой картинки ввергло бы его в невыразимое разочарование. Конечно, я убеждён, что первые слова, которыми бы он обменялся со Стефанией, вызвали бы это самое разочарование. Потому что она была, по существу, молодой счастливой девушкой, подобной тысячам других, и, безусловно, у неё были обычные интересы, далёкие от интересов Адольфа.
Адольф напрасно искал бы те грандиозные мысли и представления, которым он наградил её в такой степени, что сделал из неё женское подобие себя самого. Только строгая дистанция могла сохранить этот идол. Правила буржуазного поведения и этикета стали для него баррикадой, за которой он спрятал своё отношение к Стефании.