(no subject)
Внеочередная гоблинская байка. К Харадскому походу отношения не имеющая. Так сказать, шаг в сторону и финт ушами
Гоблинская легенда
Сытые и довольные гоблины сидели у костра. Я думаю, никто не удивится, если я скажу, что они пили самогонку.
Царило благодушие и умиротворение.
- Хотите, я стихи почитаю? - высунулся Жрыгг.
Стихов, особенно Жрыгговских, никто не хотел. Душа требовала чего-то таинственного и загадочного. Гоблины в таком настроении пребывают, прямо скажем, нечасто.
Шаман усмехнулся, аккуратно выколотил докуренную трубку и заговорил:
- Это было давным-давно, когда солнце было ослепительно белого цвета и занимало четверть неба. Гоблины тогда бродили только ночью, а днём спали в укрывищах, забравшись в мох. В те времена еды было много. Самая хорошая еда росла на деревьях, и самым важным было сорвать её раньше, чем когда она созреет и упадёт с дерева. Упавшая еда убегала так быстро, что ни один гоблин не мог её догнать. Самая плохая еда пряталась в земле и пачкалась. Она разговаривала. Её нельзя было слушать, потому что от этого можно заболеть. Иногда большая еда сама приходила к гоблинам. Такая еда была сильной, но глупой. Гоблины хохотали, и кричали «Уррррк!», и хватали дубины. Всем племенем бросались они на еду и забивали её. Зажигались костры, гремел большой барабан и все сытно веселились. А кости еды выбрасывали под белое солнце, где они превращались в пыль.
Никто в те времена не ходил покалеченным. Если еда отгрызала гоблину ногу, то гоблин шёл и садился в болото. И болото выращивало ему новую ногу. Или руку. Или сумку на животе, по желанию. Некоторые выращивали себе по четыре ноги, чтобы быстрее бегать, и по пять рук. Это было красиво. Гоблинские женщины договаривались с болотными огнями и сажали их у себя на голове, и красили груди светящейся плесенью, и пахли самыми лучшими водорослями. Вот такие были времена. Но я не о том…
Шаман слегка согнулся, подобрался, голос его стал глубже и распевнее.
В те времена ни один гоблин не носил свою душу с собой. Он держал её в кожаном мешке и прятал где-нибудь в укромном месте. В дупле дерева, или под камнем на поляне, или просто вешал её на тотемный столб. А когда гоблин не носит свою душу с собой - его очень трудно убить…
...Жили в одном укрывище два брата. Никто не помнит, как их звали, поэтому я буду называть их Первый и Второй. Не ладили они друг с другом. Ссорились часто. До драк доходило.
Вот поругались они в очередной раз из-за десятка копчёных крысиных хвостов. И так разозлился Второй, что плюнул, дверью хлопнул и ушёл в лес.
А пока Второй в лесу был, Первый его душу нашёл. И со злобы в костёр бросил.
Только душа - она так просто не сгорит. Её особенным способом убивать надо. Шаманы знают, как. Да вот женщины ещё…
Не горит душа. Лежит в костре, корчится, темнеет, а не горит. Только сохнет да чернеет по краям.
Испугался Первый того, что сделал, душу щепочкой из костра выкатил, схватил и к реке побежал. В реку выбросил, а сам в укрывище вернулся, дескать, знать ничего не знаю, ведать не ведаю.
А душа по реке поплыла. Долго плыла, на шеверах её било, об камни кидало, в стремнинах рвало. Наконец, зацепилась душа за дерево, чуть наверх вскарабкалась, отдышаться.
Тут белое солнце взошло. Свет у солнца страшный, убивает он, выжигает насквозь, навылет. Съёжилась душа, с силами собралась, да в дерево и вползла. В самую сердцевину, тёмную, влажную. И осталась там.
Второй гоблин, который на охоте был, тем временем неладное почуял. К тайнику вернулся, смотрит - а душа украдена. Пришёл он к Первому, спрашивает:
- Ты взял?
- Что ты, - говорит первый. - Да откуда ж мне знать-то, куда она подевалась?
А видно, что врёт. Руки дрожат, сам съёжился, взгляд прячет…
Озверел Второй. Схватил брата за горло и глаз ему вырвал. Посмотрел в глаз внимательно - а там видно, как Первый к реке бежит и душу в реку выбрасывает.
Швырнул Второй глаз на землю, растоптал и проклял брата. Попросил болото, чтобы не лечило оно вора. А сам отправился душу искать.
Долго ходил. Днём от белого солнца в землю зарывался, ночью воду слушал, с ветром говорил. Нашёл наконец то самое дерево. Ан душу-то не выковырять. А совсем без души - умирать только хорошо.
Вздохнул Второй, да сам в дерево и вошёл.
Деревом становиться - опасное это дело. Дерево - оно спокойствием дышит, неподвижностью держится, из сердца земли тёмную воду пьёт. В дерево войти только шаман может, да и то ненадолго. А простой гоблин, если деревом станет - себя забывает.
Так со Вторым и произошло. Забыл он, что гоблином был, стоял, душу свою рядом чувствовал, листьями шелестел, небо видел, белого солнца не боялся, корнями воду подземную пил. Птицы садились на него - не ел их Второй, разговаривал, песни слушал. Жуки под корой шарили - не ел их второй, терпел, жужжание тихое понимал. Да только зима подползла ящерицей бесшумной, холодом убаюкала, стал гоблин-дерево засыпать уже совсем…
Только дёрнулась душа, вспышкой боли в ребро ткнулась, очнулся Второй. Чует - нельзя в дереве оставаться. По стволу мёрзлому просочился, душу крепко держа, в ветку тонкую пролез, в лист последний почерневший перебрался.
Дунул ветер ледяной. Ухватился за него гоблин, с листа спрыгнул, на ветре полетел. Душу зубами держит, потерять боится, а ветер хохочет, кружит, то к небу подлетит, по небу шершавому, синему пробежит, то по земле круги-восьмёрки рисовать начнёт. Одно хорошо: пока гоблин ветром летает - белого солнца можно не бояться…
Что только не повидал Второй! И к горам далёким летал, пылью дышал серой мергельной, и в южные заросли-джунгли заглядывал, великие болота видел, не чета родным, запах цветов невиданных в себе нёс, грозовой свежестью умывался, жарой пустынной окутывался, птиц узнал - без счёта. Чуть опять не забыл, что гоблин он, а не ветер. Да только душа помнила, краями почерневшими сердце резала, кровью в темя толкала - помни, мол…
Поймал Второй, гоблин-ветер, запах дыма. Дым как дым вроде, а особенный. Знакомый дым-то. Родного стойбища костёр. Вывернулся он из ветра, снова простым гоблином стал, на землю рухнул, в костёр стойбищный упал, душу при себе крепко-крепко держит.
Вылез Второй из огня. Узнали его, хоть и с трудом.
И Первый узнал. Дёрнулся было бежать, да только самого его душа бросила. Умер он на месте. И дорога ему теперь - в Нижний Мир, там где еды нет, а только алое солнце и камни, и чёрная пыль…
Рассказал всё Второй. Долго рассказывал, много ночей. Много тогда узнали гоблины о мире. А тогдашний шаман в ученики его взял.
А гоблины с тех пор стали души с собой носить. Да так привыкли, что и забыли, как их отдельно хранить можно. Оно, конечно, небезопасно так, да зато не украдёт никто, и не выбросит, и не перепрячет…
Шаман замолчал и потянулся к бурдюку с самогонкой.
Гоблинская легенда
Сытые и довольные гоблины сидели у костра. Я думаю, никто не удивится, если я скажу, что они пили самогонку.
Царило благодушие и умиротворение.
- Хотите, я стихи почитаю? - высунулся Жрыгг.
Стихов, особенно Жрыгговских, никто не хотел. Душа требовала чего-то таинственного и загадочного. Гоблины в таком настроении пребывают, прямо скажем, нечасто.
Шаман усмехнулся, аккуратно выколотил докуренную трубку и заговорил:
- Это было давным-давно, когда солнце было ослепительно белого цвета и занимало четверть неба. Гоблины тогда бродили только ночью, а днём спали в укрывищах, забравшись в мох. В те времена еды было много. Самая хорошая еда росла на деревьях, и самым важным было сорвать её раньше, чем когда она созреет и упадёт с дерева. Упавшая еда убегала так быстро, что ни один гоблин не мог её догнать. Самая плохая еда пряталась в земле и пачкалась. Она разговаривала. Её нельзя было слушать, потому что от этого можно заболеть. Иногда большая еда сама приходила к гоблинам. Такая еда была сильной, но глупой. Гоблины хохотали, и кричали «Уррррк!», и хватали дубины. Всем племенем бросались они на еду и забивали её. Зажигались костры, гремел большой барабан и все сытно веселились. А кости еды выбрасывали под белое солнце, где они превращались в пыль.
Никто в те времена не ходил покалеченным. Если еда отгрызала гоблину ногу, то гоблин шёл и садился в болото. И болото выращивало ему новую ногу. Или руку. Или сумку на животе, по желанию. Некоторые выращивали себе по четыре ноги, чтобы быстрее бегать, и по пять рук. Это было красиво. Гоблинские женщины договаривались с болотными огнями и сажали их у себя на голове, и красили груди светящейся плесенью, и пахли самыми лучшими водорослями. Вот такие были времена. Но я не о том…
Шаман слегка согнулся, подобрался, голос его стал глубже и распевнее.
В те времена ни один гоблин не носил свою душу с собой. Он держал её в кожаном мешке и прятал где-нибудь в укромном месте. В дупле дерева, или под камнем на поляне, или просто вешал её на тотемный столб. А когда гоблин не носит свою душу с собой - его очень трудно убить…
...Жили в одном укрывище два брата. Никто не помнит, как их звали, поэтому я буду называть их Первый и Второй. Не ладили они друг с другом. Ссорились часто. До драк доходило.
Вот поругались они в очередной раз из-за десятка копчёных крысиных хвостов. И так разозлился Второй, что плюнул, дверью хлопнул и ушёл в лес.
А пока Второй в лесу был, Первый его душу нашёл. И со злобы в костёр бросил.
Только душа - она так просто не сгорит. Её особенным способом убивать надо. Шаманы знают, как. Да вот женщины ещё…
Не горит душа. Лежит в костре, корчится, темнеет, а не горит. Только сохнет да чернеет по краям.
Испугался Первый того, что сделал, душу щепочкой из костра выкатил, схватил и к реке побежал. В реку выбросил, а сам в укрывище вернулся, дескать, знать ничего не знаю, ведать не ведаю.
А душа по реке поплыла. Долго плыла, на шеверах её било, об камни кидало, в стремнинах рвало. Наконец, зацепилась душа за дерево, чуть наверх вскарабкалась, отдышаться.
Тут белое солнце взошло. Свет у солнца страшный, убивает он, выжигает насквозь, навылет. Съёжилась душа, с силами собралась, да в дерево и вползла. В самую сердцевину, тёмную, влажную. И осталась там.
Второй гоблин, который на охоте был, тем временем неладное почуял. К тайнику вернулся, смотрит - а душа украдена. Пришёл он к Первому, спрашивает:
- Ты взял?
- Что ты, - говорит первый. - Да откуда ж мне знать-то, куда она подевалась?
А видно, что врёт. Руки дрожат, сам съёжился, взгляд прячет…
Озверел Второй. Схватил брата за горло и глаз ему вырвал. Посмотрел в глаз внимательно - а там видно, как Первый к реке бежит и душу в реку выбрасывает.
Швырнул Второй глаз на землю, растоптал и проклял брата. Попросил болото, чтобы не лечило оно вора. А сам отправился душу искать.
Долго ходил. Днём от белого солнца в землю зарывался, ночью воду слушал, с ветром говорил. Нашёл наконец то самое дерево. Ан душу-то не выковырять. А совсем без души - умирать только хорошо.
Вздохнул Второй, да сам в дерево и вошёл.
Деревом становиться - опасное это дело. Дерево - оно спокойствием дышит, неподвижностью держится, из сердца земли тёмную воду пьёт. В дерево войти только шаман может, да и то ненадолго. А простой гоблин, если деревом станет - себя забывает.
Так со Вторым и произошло. Забыл он, что гоблином был, стоял, душу свою рядом чувствовал, листьями шелестел, небо видел, белого солнца не боялся, корнями воду подземную пил. Птицы садились на него - не ел их Второй, разговаривал, песни слушал. Жуки под корой шарили - не ел их второй, терпел, жужжание тихое понимал. Да только зима подползла ящерицей бесшумной, холодом убаюкала, стал гоблин-дерево засыпать уже совсем…
Только дёрнулась душа, вспышкой боли в ребро ткнулась, очнулся Второй. Чует - нельзя в дереве оставаться. По стволу мёрзлому просочился, душу крепко держа, в ветку тонкую пролез, в лист последний почерневший перебрался.
Дунул ветер ледяной. Ухватился за него гоблин, с листа спрыгнул, на ветре полетел. Душу зубами держит, потерять боится, а ветер хохочет, кружит, то к небу подлетит, по небу шершавому, синему пробежит, то по земле круги-восьмёрки рисовать начнёт. Одно хорошо: пока гоблин ветром летает - белого солнца можно не бояться…
Что только не повидал Второй! И к горам далёким летал, пылью дышал серой мергельной, и в южные заросли-джунгли заглядывал, великие болота видел, не чета родным, запах цветов невиданных в себе нёс, грозовой свежестью умывался, жарой пустынной окутывался, птиц узнал - без счёта. Чуть опять не забыл, что гоблин он, а не ветер. Да только душа помнила, краями почерневшими сердце резала, кровью в темя толкала - помни, мол…
Поймал Второй, гоблин-ветер, запах дыма. Дым как дым вроде, а особенный. Знакомый дым-то. Родного стойбища костёр. Вывернулся он из ветра, снова простым гоблином стал, на землю рухнул, в костёр стойбищный упал, душу при себе крепко-крепко держит.
Вылез Второй из огня. Узнали его, хоть и с трудом.
И Первый узнал. Дёрнулся было бежать, да только самого его душа бросила. Умер он на месте. И дорога ему теперь - в Нижний Мир, там где еды нет, а только алое солнце и камни, и чёрная пыль…
Рассказал всё Второй. Долго рассказывал, много ночей. Много тогда узнали гоблины о мире. А тогдашний шаман в ученики его взял.
А гоблины с тех пор стали души с собой носить. Да так привыкли, что и забыли, как их отдельно хранить можно. Оно, конечно, небезопасно так, да зато не украдёт никто, и не выбросит, и не перепрячет…
Шаман замолчал и потянулся к бурдюку с самогонкой.