Граки
Оригинал взят у historian30h в Граки
В своем исследовании гражданской войны вокруг сталинской коллективизации я пришел к выводу, что помимо внутридеревенского конфликта между допотопным кулачеством и креативной беднотой огромную роль в событиях играл более общий конфликт между городом и деревней. Я специально собирал такие примеры для будущей книги про голодомор, но с книгой, видимо, не сложится, - даже при том значении, которое в современных украинских событиях имеет сбрендившая на голодоморных сказках молодежь, это оказалось никому не интересно.
Характерные рассуждения я неожиданно нашел в тексте 1925-1928 гг., т.е. созданном до начала коллективизации. Читайте отрывок из «Педагогической поэмы» А.С.Макаренко.
«Мои беседы и беседы воспитателей на тему о крестьянстве, о его труде, о необходимости уважать этот труд никогда не воспринимались ребятами как беседы людей, более знающих и более умных, чем они. С точки зрения колонистов, мы мало понимали в этих делах, - в их глазах мы были городскими интеллигентами, не способными понять всю глубину крестьянской непривлекательности.
- Вы их не знаете, а мы на своей шкуре знаем, что это за народ. Он за полфунта хлеба готов человека зарезать, а попробуйте у него выпросить что-нибудь... Голодному не даст ни за что, лучше пусть у него в каморке сгинет.
- Вот мы бандиты, пусть! Так мы все-таки знаем, что ошиблись, ну что ж... нас простили. Мы это знаем. А вот они - так им никто не нужен: царь был плохой, советская власть тоже плохая. Ему будет только тот хорош, кто от него ничего не потребует, а ему все даром даст. Граки, одно слово!
- Ой, я их не люблю, этих граков, видеть не могу, пострелял бы всех! - говорил Бурун, человек искони городской.
<…>
Одной из важных причин, послуживших порче наших отношений с крестьянством, была та, что колония наша находилась в окружении исключительно кулацких хуторов. Гончаровка, в которой жило большей частью трудовое крестьянство, была еще далека от нашей жизни. Ближайшие же наши соседи, все эти Мусии Карповичи и Ефремы Сидоровичи, гнездились в отдельно поставленных, окруженных не плетнями, а заборами, крытых аккуратно и побеленных белоснежно хатах, ревниво никого не пускали в свои дворы, а когда бывали в колонии, надоедали нам постоянными жалобами на продразверстку, предсказывали, что при такой политике советская власть не удержится, а в то же время выезжали на прекрасных жеребцах, по праздникам заливались самогоном, от их жен пахло новыми ситцами, сметаной и варениками, сыновья их представляли собой нечто вне конкурса на рынке женихов и очаровательных кавалеров, потому что ни у кого не было таких пригнанных пиджаков, таких новых темно-зеленых фуражек, таких начищенных сапог, украшенных зимой и летом блестящими, великолепными калошами.
Колонисты хорошо знали хозяйство каждого нашего соседа, знали даже состояние отдельной селяки или жатки, потому что в нашей кузнице им часто приходилось налаживать и чинить эти орудия. Знали колонисты и печальную участь многих пастухов и работников, которых кулачье часто безжалостно выбрасывало из дворов, даже не расплатившись как следует.
По правде говоря, я не только не сумел заразить колонистов симпатиями к крестьянству, но и сам заразился от колонистов неприязнью к этому притаившемуся за воротами и заборами кулацкому миру».
В своем исследовании гражданской войны вокруг сталинской коллективизации я пришел к выводу, что помимо внутридеревенского конфликта между допотопным кулачеством и креативной беднотой огромную роль в событиях играл более общий конфликт между городом и деревней. Я специально собирал такие примеры для будущей книги про голодомор, но с книгой, видимо, не сложится, - даже при том значении, которое в современных украинских событиях имеет сбрендившая на голодоморных сказках молодежь, это оказалось никому не интересно.
Характерные рассуждения я неожиданно нашел в тексте 1925-1928 гг., т.е. созданном до начала коллективизации. Читайте отрывок из «Педагогической поэмы» А.С.Макаренко.
«Мои беседы и беседы воспитателей на тему о крестьянстве, о его труде, о необходимости уважать этот труд никогда не воспринимались ребятами как беседы людей, более знающих и более умных, чем они. С точки зрения колонистов, мы мало понимали в этих делах, - в их глазах мы были городскими интеллигентами, не способными понять всю глубину крестьянской непривлекательности.
- Вы их не знаете, а мы на своей шкуре знаем, что это за народ. Он за полфунта хлеба готов человека зарезать, а попробуйте у него выпросить что-нибудь... Голодному не даст ни за что, лучше пусть у него в каморке сгинет.
- Вот мы бандиты, пусть! Так мы все-таки знаем, что ошиблись, ну что ж... нас простили. Мы это знаем. А вот они - так им никто не нужен: царь был плохой, советская власть тоже плохая. Ему будет только тот хорош, кто от него ничего не потребует, а ему все даром даст. Граки, одно слово!
- Ой, я их не люблю, этих граков, видеть не могу, пострелял бы всех! - говорил Бурун, человек искони городской.
<…>
Одной из важных причин, послуживших порче наших отношений с крестьянством, была та, что колония наша находилась в окружении исключительно кулацких хуторов. Гончаровка, в которой жило большей частью трудовое крестьянство, была еще далека от нашей жизни. Ближайшие же наши соседи, все эти Мусии Карповичи и Ефремы Сидоровичи, гнездились в отдельно поставленных, окруженных не плетнями, а заборами, крытых аккуратно и побеленных белоснежно хатах, ревниво никого не пускали в свои дворы, а когда бывали в колонии, надоедали нам постоянными жалобами на продразверстку, предсказывали, что при такой политике советская власть не удержится, а в то же время выезжали на прекрасных жеребцах, по праздникам заливались самогоном, от их жен пахло новыми ситцами, сметаной и варениками, сыновья их представляли собой нечто вне конкурса на рынке женихов и очаровательных кавалеров, потому что ни у кого не было таких пригнанных пиджаков, таких новых темно-зеленых фуражек, таких начищенных сапог, украшенных зимой и летом блестящими, великолепными калошами.
Колонисты хорошо знали хозяйство каждого нашего соседа, знали даже состояние отдельной селяки или жатки, потому что в нашей кузнице им часто приходилось налаживать и чинить эти орудия. Знали колонисты и печальную участь многих пастухов и работников, которых кулачье часто безжалостно выбрасывало из дворов, даже не расплатившись как следует.
По правде говоря, я не только не сумел заразить колонистов симпатиями к крестьянству, но и сам заразился от колонистов неприязнью к этому притаившемуся за воротами и заборами кулацкому миру».