Еврейский поэт, по профессии фотограф
Толчком к написанию этого поста, послужила прочитанная мною в газете «Ха-Арец» статья об ранее абсолютно неизвестном мне человеке- Абба Константин Шапиро.
Мальчик из бедной еврейской семьи, вставший впоследствии (ни много, ни мало) придворным фотографом Российской Империи (Их Императорских Высочеств Великого Князя Владимира Александровича и Великой Княгини Марии Павловны)- и по словам его современников "лейб-фотографом русской литературы", создавший фото-Пантеон русских литераторов, ученых и артистов.
Несомненно неординарная личность гения, полная противоречий-еврейский поэт (на иврите) сочувствующий палестинофильству - и в то же время выкрест. Придворный фотограф имеющий доступ к царской семье- и в то же время человек до конца жизни мечтавший уехать в Эрец-Исраэль. Вот что пишет о нём еврейская энциклопедия:
ШАПИ́РО Константин Абба (Ашер бен Элияху; 1839, Гродно, - 1900, Петербург), еврейский поэт, фотопортретист. Писал на иврите. Потомок видных раввинов, сын торговца. Шапиро рано увлекся литературой Хаскалы и познакомился с маскилим. Желая вернуть сына в русло ортодоксальной традиции, отец женил его в возрасте 15 лет, однако Шапиро демонстративно шел против воли отца и после очередного конфликта уехал в Белосток, где несколько месяцев жил, давая уроки иврита. Вернувшись в Гродно, учился ремеслу фотографа. Из-за травли, которой его подвергали родственники, перебрался в Вену. В Вене Шапиро оформил развод с женой. Спустя несколько месяцев прибыл в Петербург, не имея права на жительство в столице. Несколько лет жил случайными заработками, чистил снег, убирал улицы, бродяжничал. Шапиро заболел тифом, и русская девушка-швея заботилась о нем; Шапиро женился на ней, для чего крестился.
В середине 1880-х гг. Шапиро устроился на работу в фотоателье в Петербурге, вскоре открыл собственную студию. Впоследствии Шапиро получил должность фотографа Академии художеств; у него делали фотопортреты члены царской семьи, высокопоставленные особы, видные литераторы (в том числе Л. Толстой), богатые евреи. Шапиро разбогател и приобрел известность (см. Фотоискусство).
Неприятие «косности» еврейства сочеталось у Шапиро с глубоким чувством вины за переход в христианство (в быту Шапиро строго придерживался еврейского образа жизни). После погромов 1881-82 гг. Шапиро начал сочувствовать палестинофильству (см. Ховевей Цион) и мечтал уехать в Эрец-Исраэль. В Петербурге Шапиро тесно общался с деятелями еврейской культуры, в том числе с И. Л. Гордоном, публицистом А. Ш. Фридбергом (1838-1902) и другими. Шапиро много жертвовал на организации Ховевей Цион, на бедных еврейских студентов, издания на иврите, в том числе газету «Ха-Иом» И. Л. Кантора. По завещанию Шапиро несколько десятков тысяч рублей отошли Одесскому комитету, а его личная библиотека - И. Хазановичу для последующей пересылки в Иерусалим (ныне хранится в Еврейской национальной и университетской библиотеке).
Первое опубликованное стихотворение Шапиро «Эл мешоререй бат-‘амми» («К поэтам моего народа», 1879) призывает поэтов разбудить спящий народ «железным стихом» и отражает типичные для его творчества раннего периода надежды на просвещение евреев как на единственную возможность избавиться от изоляции и преследований. В стихотворении «Ха-мешорер ха-‘иври» («Ивритский поэт», 1898) Шапиро сетует на равнодушие народа к слову еврейского поэта и воспевает чуткое к поэзии сердце женщины, которая, однако, не может понять иврита. Гимн еврейской женщине характерен для ряда стихов Шапиро, в том числе «Коах лев ишша иврия» («Сила души еврейской женщины», 1899).
Духом национального романтизма проникнуты поэмы «Хезионот бат-‘амми. I» («Видения моего народа», 1884) и «Хезионот бат-‘амми. II» (1896), где впервые в поэзии на иврите сюжеты Аггады сочетаются с лирическими воспоминаниями автора о детстве в черте оседлости (прием, развитый впоследствии С. Фругом в произведениях на русском языке). Шапиро мечтает о возвращении в Эрец-Исраэль. В стихотворении «Биркат нерот» («Благословение субботних свечей», СПб., 1886) поэт воспевает еврейский обряд, а в «Ве-никдаш ба-эш» («Посвящение огнем», 1887) - историческое прошлое евреев. Поэтический цикл «Ширей Иешурун» («Стихи во Израиле», 1887) посвящен бедствиям гонимого народа, сатирическая псевдобиблейская поэма «Сдом» («Содом», 1899) - делу Дрейфуса.
Шапиро, которого болезненно волновали вопросы национальной принадлежности, опубликовал эссе «Тургенев ве-сиппуро “Ха-иехуди”» («Тургенев и его рассказ “Жид”», 1883), защищая русского писателя от обвинений в предвзятом отношении к евреям. Он также принял участие в развернувшейся после погромов дискуссии о том, куда предпочтительнее уезжать еврею из России - в Эрец-Исраэль или в Америку. Серия статей Мордехая бен Хиллела Хакохена в № 39-65 «Ха-Мелиц» за 1885 г., где, в числе прочего, автор упрекал И. Л. Гордона в отсутствии национальных устремлений, побудила Шапиро вступиться за поэта. В памфлете «Лифней ха-паргод» («Перед завесой», «Ха-Мелиц», № 67, 1885; отдельной брошюрой - СПб., 1886) Шапиро обвинил Хакохена в непонимании как поэзии, так и сути еврейского национализма. Памфлет был написан крайне резко и настроил общественное мнение против Шапиро. Следующая статья того же автора спровоцировала второй язвительный памфлет Шапиро «Шевет ле-гав ксилим» («Палка для глупых», СПб., 1885), который «Ха-Мелиц» отказалась печатать. Изданный на средства Шапиро памфлет по его настоянию был разослан подписчикам журнала, и многие из них не возобновили подписку на 1886 г. Шапиро обвинил Ховевей Цион в нечестном распоряжении деньгами. После острой дискуссии в прессе за Шапиро закрепилась репутация неразборчивого в средствах пасквилянта.
Большая часть стихов Шапиро была собрана после смерти поэта Я. Фихманом в книге «Ширим нивхарим» («Избранные стихи», Варшава, 1911).
Думаю что литературная деятельность Шапиро, абсолютно неизвестна не только нам "новеньким", но и большинству израильтян. Тем более странно, что даже энциклопедия не упоминает самое популярное его произведение, которое несомненно знают все, не имея понятия кто его автор. Я имею в виду стих поэта «Бешадмот Бейт-Лэхем» который благодаря музыке Карчевского, стал одной из самых известных песен халуцим- настолько, что многие вообще считают её народной.
בְּשַׁדְמוֹת בֵּית-לֶחֶם,
בְּדֶרֶךְ אֶפְרָתָה,
בְּדֶרֶךְ אֶפְרָתָה.
עֲלֵי-קֶבֶר קְדוּמִים
תֶּאֱבַל מַצֶּבֶת,
תֶּאֱבַל מַצָּבֶת.
וּבְבוֹא חֲצוֹת לַיְלָה,
מֵאֶרֶץ עֵיפָתָה,
תַּעֲלֶה יְפַת מַרְאֶה
בֵּית קִבְרָהּ עוֹזֶבֶת.
אֶל יַרְדֵּן מִזְרָחָה
דּוּמָם צוֹעֶדֶת,
דּוּמָם צוֹעָדֶת.
אֶל גַּלֵּי מֵי-קֹדֶשׁ
דּוּמָם צוֹפִיָּה,
דּוּמָם צוֹפִיָּה.
דִּמְעָה יוֹרֶדֶת
אֶל גַּלֵּי מֵי-קֹדֶשׁ
מְפַכִּים דּוּמִיָּה.
דִּמְעָה אַחַר דִּמְעָה
חֶרֶשׁ נוֹזֶלֶת,
אֵין בְּכִי וַאֲנָחוֹת,
אַךְ דְּמָעוֹת נִגָּרוּ,
דִּמְעָה אַחַר דִּמְעָה
לַיַּרְדֵּן נוֹפֶלֶת,
וְהַמַּיִם יִנְהָרוּ.
Приведу два ролика-первый, потому что думаю именно так, хором, пели эту песни первые первопроходцы.
Click to viewИ второй-на котором легче разобрать слова.
В следующий раз когда услышим эту песню, давайте все немного вспомним Ашера бен Элияху Шапиро-еврейского поэта и фотографа Российской империи.
Добавление.
Так как главная статья на которую я ссылаюсь написана на иврите, то думаю будет вполне оправданно добавить сюда её русский пересказ с добавлением и других источников, выполненный блогером Гали Звили и с её любезного разрешения, заодно конечно ещё раз поблагодарив Гали за проделанную работу.
Прочла, немножко добавила из чуть-чути источников. Решила не производить селлекцию (что Ваше, что потом мое), оставляю в более-менее первозданном виде. Что за личность поразительная! А тут еще вчера посмотрела фильм о Дане Бен-Амоце, с судьбой которого есть некоторые параллели у "нашего" героя...
От "Испанской баллады" до "Свитка о пламени"
Придворный фотограф Двора и один из первых фотографов в России, Предварил Бялика.
…Русская девушка, забеременевшая от еврейского парня, сбежавшего из ортодоксального семейства и мыкавшегося в Санкт-Петербурге без вида на жительство. Ежедневно, - работая швейкой по ночам, чтобы оплачивать жалкую комнатенку, которую они арендовали, брела в больницу для бедных к умирающему возлюбленному, чтобы принести ему скудную еду.
Межконфессиальные браки запрещались в России того времени. Священник, которого позвали к умирающему, посоветовал юноше, "если ты сейчас не способен понять учение Иисуса, - по болезни, достанет лишь твоей веры в истинного бога". Умирающий упорно молчал, но священник, тронутый мольбами юной беременной, окрестил его, нарек Константином и произвел обряд бракосочетания. Больной выздоровел, но и подумать не мог, что обряд крещения решит его судьбу в ивритской литературе, в искусстве, во всей его жизни. Шапиро был поэтом, известнейшим фотографом России того времени, человеком "большого Света". Из "Справочника фотографов Москвы", (книга «Фотографы Москвы - на память будущему. 1839-1930: Альбом-справочник», М.: издательство объединения «Мосгорархив»; АО «Московские учебники», 2001. Автор - сотрудница Государственного литературного музея Татьяна Николаевна ШИПОВА) следует, что супруга Шапиро понятия не имела о факте крещения мужа (данное утверждение никак не согласуется с фактами их дальнейшей совместной жизни ГЗ). Она узнала об этом в момент его кончины, когда пригласила "хевра кадиша" для проведения похорон по еврейскому обряду. Ее с позором выгнали, "посоветовав" обратиться… в церковь. (Все - по версии Шиповой; подтверждающие ссылки отсутствуют ГЗ).
Шапиро был не одинок: талантливые еврейские дети, знавшие наизусть "масехтот" из Гмары, родители которых гордились ими, мечтая о том, как дети вырастут знаменитыми раввинами, были жестоко разочарованы. Деток неудержимо влек "большой мир", эпоха Просвещения (ההשכלה ). Они тайно учили русский, немецкий, французский, тайно читали переводные романы, стихи, сочиняли… В результате , полностью оторвались от своих корней, от семьи, от общины. Шапиро еще в "хейдере" в Гродно считался невероятно способным (עילוי). Учась в "бейт-мидраше", он с друзьями часто торчал на чердаке, где они курили, дурачились, читали светские книжки. Однажды он заснул над неоконченным стихотворением, а строгий отец, обнаруживший юношу спящим на листке со стихами, в гневе разорвал исписанный листок, привязал сына к столу и заявил: "Если душа твоя так сильно требует писать на священном языке, каждый день будешь переписывать кусок из " שבט מוסר ". В конце концов, парень сбежал. Первой остановкой для него стала Вена. Надо было содержать себя. Он изучил новое ремесло: фотографию и стал мастером фотографического портрета. Прочел объявление в русской газете о том, что в Петербурге требуются фотографы и отправился в поисках счастья, свободы и творчества. Северная столица встретила его неласково: место оказалось занято, чтобы снять комнату требовался "вид на жительство", родители категорически отказались выслать ему свидетельство о рождении. Он спал на скамейке городского сквера, полицейские гоняли его, не было денег, не было работы, он убирал снег с городских улиц, зарабатывая гроши на скудное пропитание. Прошло несколько месяцев. Наконец ему повезло: он попал в фотографию, владелец которой был еврей. Он пришел в восторг от способного юноши и взял его на работу. Спустя короткое время, Шапиро открыл собственное ателье на Невском проспекте. Остальное - история. Позднее, - уже будучи знаменитым портретистом, он начал активно внедрять эмалевое покрытие снимков, продлевающее их жизнь, придающее блеск картинке. Его слава достигла Москвы, в школах, в государственных учреждениях висели портреты царствующих особ, вышедшие из ателье Шапиро. Его снимки участвовали во многих выставках, имели шумный успех. Критики сравнивали собрание фотопортретов Шапиро с Ноевым ковчегом… Прославила фотографа и серия снимков - художественных портретов известных представителей мира литературы, науки и искусства, написанных лучшими художниками. Потомкам остались его снимки Льва Толстого, Достоевского, Тургенева, Гончарова, Салтыкова-Щедрина, Чехова.
Из фотографий Толстого составился целый альбом, сниматься для которого писателя убедил его друг Николай Страхов. Ряд источников указывают, что Шапиро был своим человеком в доме Толстого, снимал не только самого писателя, но и многочисленных членов семейства. Достоевский - по рассказам Шапиро, был единственным, кто отказывался сниматься, был откровенно груб с фотографом-выкрестом. "Я пришел к Достоевскому. Рассказал ему о готовящемся выпуске альбома, посвященного русским писателям, и добавил: "Без Вас, Федор Михайлович, выпустить такой альбом немыслимо. Он посмотрел на меня - во взгляде острый ум, но, одновременно, злобная больная душа, и протянул: "Скажите, почтеннейший, как Ваше имя? Я что-то дурно расслышал?"
- "Шапиро. Константин Шапиро".
- "А ведь это не русское имя, не так ли?"
- "Да, я - еврей".
- "Ах, что за нация такая…"
"Вся физиономия его скривилась от неприкрытой брезгливости и отвращения. Он не только меня оскорбил, но и народ мой! Но я сдержался: в конце концов, он - автор "Карамазовых", "Преступления и наказания", - что тут поделаешь? ", - рассказывал позднее Шапиро. После смерти Достоевского вдова попросила сфотографировать покойного писателя. Шапиро согласился, а потом продавал карточки со скидкой: по три рубля вместо четырех, вычитая из каждого рубля по 50 копеек на учрежденную им стипендию имени Достоевского…
В 70-е годы в доме Аббы был литературный салон, в котором собирались "сливки" петербургской интеллигенции. Шапиро ощущал себя евреем, его мучило сознание совершенного греха, и он считал себя обязанным способствовать сближению еврейских и русских писателей. Использовал связи в высоких сферах для получения цензурных послаблений для литературных журналов на иврите, не брезгуя "серыми" взятками: проигрывая в карты большие суммы чиновникам, от которых что-то зависело в данной сфере. Много и щедро помогал, как нуждающимся литераторам, так и просто нуждающимся. Одним из самых тяжких дней жизни он считал день крестин второго сына. Шапиро отсутствовал на церемонии крещения. Он уезжал к другу, которому горько жаловался на судьбу, говорил, что если бы не крестился сам, "сына бы обрезали, как положено. Не могу видеть эту отвратительную процедуру", - говорил Шапиро о крещении. Он ненавидел христианские праздники, под любым предлогом старался избегать участия в них. Супруга не однажды грозилась, что пожалуется на его "еретические замашки" в Синод.
Многие, принявшие христианство, не только отдалялись от семьи и общины, но и превращались в ярых антисемитов. Шапиро не относился к их числу. Так, в письме к одному из друзей (1887 г.) он говорит: "Знали бы Вы, как я люблю свой народ, свою родину! Вы бы хохотали надо мною: не должно так чувствовать человеку, принявшему крещение…Но что поделаешь? Сердце мое - с моим народом". Когда прошла волна погромов на юге Российской империи в 1881 году, Шапиро понял, что "ненависть к евреям в России имеет слишком глубокие корни. Правительство проявило полное равнодушие к погромам. Единственный способ выжить - эмиграция в Палестину или в Америку". Вера Шапиро в сближение с русским народом оказалась подорванной. Он идентифицировал себя евреем более, чем когда бы то ни было, хотел быть им, не боялся утратить с таким трудом созданное "лицо". Шапиро опубликовал ряд стихотворений ярко выраженного националистического характера, призывающих евреев "очнуться и возвратиться на историческую родину". Первая публикация стала сенсацией: человек, который "плоть от плоти" русского народа, пишет на иврите!
После погромов 1881 года в ивритской прессе появилось множество материалов о выкрестах, о том, как они опасны для самого существования еврейского народа. Проходили многочисленные диспуты между сторонниками рассеяния и теми, кто ратовал за" возвращение к национальным корням". Друг юности Шапиро - Фридберг, как и начинающий блестящий критик Давил Фришман (на улице которого я сегодня живу - ГЗ), называли Шапиро "первым национальным поэтом". В стихах 80-х годов он часто обращается к воспоминаниям детства: местечку, семье, беспросветной нужде, к первой любви - дочери строгого раввина. В Национальной библиотеке Иерусалима хранится лишь небольшое количество писем Шапиро. Основная масса документов, очевидно, - в российских музеях и архивах.
Он много лет не жил с женой. Между ними прервалась всякая связь, как и со старшим сыном. Они постоянно требовали от него денег, и Шапиро написал в письме к одному из друзей, что "сын мой продал меня за 30 сребреников". В последние годы жизни он мечтал уехать в Палестину. Одна из записок, которую написал Шапиро за несколько месяцев до своей кончины говорит о том, что "несмотря на отсутствие чувств к супруге моей, я обязан побеспокоиться о ее благоденствии, как она заботилась обо мне в тяжкие годы моей юности. Я буду выдавать ей постоянное достойное содержание, - пока жив, несмотря на все причиненное ею мне горе", - пишет он в одном из последних писем Фридбергу. В последние два года жизни Шапиро был тяжко болен. Он стал нелюдим, сторонился людей. Видел в снах своих Иерусалим и более всего опасался быть похороненным по христианскому обряду, что и произошло в Стрельне - на родине его супруги.
Спустя 11 лет после смерти Шапиро вышел небольшой сборник его избранных стихотворений с предисловием Фихмана, в котором он пишет, что Шапиро предвосхитил бяликовский "Свиток о пламени".
Он оставил несколько десятков тысяч рублей для еврейского ишува в Палестине, записав их на имя Одесского комитета, финансировавшего ряд поселений Первой алии. Деньги пошли на покупку земли, сельскохозяйственных орудий, на строительство. В Израиле не существует ни улицы, ни дома, ни выставочного зала, названных в честь Аббы Константина Шапиро. С его наследием можно познакомиться только в Национальной Иерусалимской библиотеке или в архивах России. Некоторые из книг Шапиро попали в Палестину, благодаря его другу Йегуде Нофеху. В частности, есть среди них книга Менделе Мойхер Сфорима с авторской надписью: "Посвящаю сей скромный труд умнейшему, уважаемому блестящему писателю, - таких у нас один на тысячу встречаются, - в знак дружбы и признательности д-ру Константину Шапиро от автора". Рядом с посвящением рукой Шапиро: "Подарок от Аббы Шапиро Ганзи Йосефу, Иерусалим".
В России к творческому наследию фотографа Аббы Константина Шапиро начали проявлять интерес.
Возможно, Израилю стоило бы подтянуться?
Уважаемаяalfa_delta сдержало своё слово-вот присланная ею фотография- фото салон ШАПИРО в доме Котомина -лучшего завершения этого поста, трудно было ожидать-а Рае Степаненко конечно огромное спасибо..))
