Поворот.
Мой цветок в Венок сказок. - в команду №1
Велели не меньше полутора страниц, но я не знаю, что это такое.
Ну, и разошлась.
Поехали.
*****
Солнце сияет закатным золотом, словно глаза настоящего дракона...
- Хватит про драконов! - Янка сердито стукает кулачком по нагретому камню и шипит от боли.
Мика непонимающе уставился на подружку:
- Ты чего? Про каких драконов?! Я рассказываю о празднике....
- Ну, не сердись... я задумалась... - Янка вздыхает и виновато утыкается носом Мике в плечо.
И, резко отодвинувшись, с придыханием спрашивает:
- Ведь мы же пойдём туда? Пойдём? Пока все на празднике?
Глаза её загораются; Мика знает этот взгляд, знает и опасается. Ему кажется, что когда Янка вот так вспыхивает от своей очередной затеи, то даже горы съёживаются и пугливо расступаются.
Со стороны городка, мирно лежащего в долине, донёсся колокольный звон. Пора. Едва солнце опустится в раскалённую пучину, горожане нарядными ручейками потекут к площади возле ратуши.
Раз в три года в начале марта город устраивал праздник. Пожалуй, самый большой праздник из всех.
Чествовали красивейшую девушку города.
Посреди площади устанавливали помост, устилали его коврами, а поверху водружали глубокое старинное кресло красного бархата - все дети были уверены, что это королевский трон. И немудрено! Деревянные детали были украшены искусной резьбой и покрыты позолотой, по слегка потёртой бархатной обивке разбегались вышитые золотой нитью букеты, а спинку венчал витиеватый вензель. Букеты же - только уже настоящие, из весенних первоцветов - живым ковром устилали помост, волной поднимаясь к ручкам кресла.
Красавица, наряженная в восхитительное платье, восседала среди цветов, сама как диковинный цветок. Голову её украшала корона, тонкие запястья - звенящие браслеты, а изящные ножки в сверкающих бриллиантами туфельках покоились на бархатной подушке, усыпанной драгоценностями - кольцами, серьгами, ожерельями, которые благодарные жители щедро складывали к её ногам.
Перед помостом толпились менестрели, наперебой выкрикивающие оды и дифирамбы прекрасной нимфе, а чуть поодаль музыканты уже настраивали свои инструменты.
На краю площади открывались бочки с вином, рядом разводились костры, а мясники тут же забивали и свежевали парочку, а то и больше, откормленных баранов.
Начинались танцы; каждый почитал за честь и высшее благо сделать несколько па с виновницей праздника; даже старый хромой Марко лихо подкручивал напомаженные по такому случаю усы и горячо уговаривал свою жену, сварливую Линду, подержать трость, когда дойдёт его очередь танцевать с красавицей.
Бродячие циркачи устраивали представления на сцене, сколоченной напротив помоста: глотали шпаги и выдыхали столбы огня; из шляп фокусника выскакивали бесчисленные кролики и вылетали воздушные шары, акробаты крутились разноцветными колёсами так, что нельзя было разобрать, где у них руки, а где ноги; карлики строили пирамиды друг у друга на плечах чуть не выше деревьев, а потом с хохотом падали в толпу; кричали и смеялись дети; радостно хохотали парни, заливисто смеялись девушки...
Над площадью стоял шум и гам, звенели музыка и смех, плыл умопомрачительный запах жареного мяса, сплетаясь с тонким ароматом увядающих цветов. Лица горожан светились радостью и счастьем - о, каким счастьем светились их лица! Ведь обошлось, миновало, повезло на сей раз, постучало в чужую дверь!
И лишь родители девушки были глухи к радостной суете и не сводили мутных от слёз глаз со своей кровиночки, царящей над праздничной толпой в ворохе цветов.
Веселье продолжалось всю ночь, а на рассвете горожане отводили красавицу на берег океана и предавали дракону.
Никто из девушек не возвращался.
Никто, кроме Ядвиги.
- Ядвига! - Янка вскочила с большого камня на краю утёса, где они частенько сидели с Микой, подолгу разговаривая обо всём на свете, либо забавляясь любимой игрой.
- Хочешь, угадаю, что ты ела сегодня на завтрак? - спрашивал Мика, и Янка хитро прищуривалась - ну-ка, ну-ка! - Свежие булочки, которые твоя Ядвига покупает на углу у тёти Марты!
Девочка возмущённо фыркала и щёлкала друга по носу.
- Так нечестно! Зато я знаю, что ты думал, когда с мальчишками подсматривал за купальщицами! Ты думал, что женишься на Вельте, дочке мельника, когда вырастешь - у неё самые длинные косы!
Мика мучительно краснел и опускал голову, а Янка заливисто хохотала, зажмурившись; казалось, что даже веснушки подпрыгивают от смеха на её смуглой скуластой мордашке.
Иногда Мика пытался навести подружку на разговор о Ядвиге. "Я знаю, что твоя Ядвига пришла со стороны Верледена; это большой город там, за горами!" - и Мика загадочно замолкал, надеясь, что Янка его поправит и расскажет, как оно было на самом деле. Но девочка хмурилась, отстранялась; Мика ощутимо чувствовал волну ледяного воздуха, встающую между ними.
Ядвига вернулась в город осенью, вместе с пронзительным северным ветром. Спустя много лет после мартовского праздника, где восседала на троне в ворохе цветов.
Родители её давно умерли, и старый дом пустовал, почти забыв человеческий смех.
Горожане ошеломленно следили из-за задернутых шторок своих теплых уютных кухонь, как Ядвига, упрямо наклонив голову, медленно шла посреди улицы к своему дому, сопротивляясь порывам ветра, швыряющего в лицо сухие листья. Она была всё так же прекрасна, годы не тронули её. Рядом семенила тощая девочка, уцепившись за подол дорожного платья.
Новость быстро облетела город, взбудоражив всех. Бывшие подруги Ядвиги, теперь степенные матроны, подхватив пышные юбки, бросились к её дому, чтобы самолично увидеть, спросить, узнать. Ядвига встретила их на пороге молчаливо и сурово, волной холода запечатав любопытные рты. Не помогли и слёзные просьбы матерей, у которых дочери достигли совершеннолетия и готовились принять участие в конкурсе красоты. Ядвига лишь до боли стискивала руки, и сухие глаза её горели мрачным огнём отчаяния. И горожанам осталось неизвестно: какой ценой ей удалось спастись, кто отец девочки, если это её дочь - ведь это её дочь? или просто приёмыш? - и правда ли, что глаза дракона желтоваты на просвет, как старый коньяк. И о составе кремов, позволяющем её коже сиять, как в юности.
Поначалу бывшие подруги Ядвиги яростно натирали перед сном свои дряблые щёки разными составами, найденными в старых девичьих дневниках своих бабушек - между рецептами праздничных пирогов, любовных записок и засохших лепестков - чтобы стереть следы времени со своих лиц. Но к зиме всё вернулось в привычную колею.
И лишь Мика, подружившись с пришлой девочкой, знал, что Ядвига не выносит долгого отсутствия Янки.
Бывало, посреди развеселой игры Янка вдруг замирала, вытягивалась в струнку, испуганно шептала "Ядвига!", и, закусив губу, мчалась, не разбирая дороги, к дому. Мика нёсся рядом и, задыхаясь от бега, лепетал "ну подумаешь, на час задержалась, ничего страшного, не убьёт же она тебя..."
Янка стремглав врывалась в дом, бросалась навстречу мертвенно бледной, с остановившимся взглядом Ядвиге, целовала её холодные, безжизненные руки и шептала, шептала без устали: "Ядвига... моя дорогая Ядвига, не волнуйся, всё хорошо, я с тобой, я по-прежнему с тобой, здесь, видишь? Ну Ядвига же!" Постепенно та оттаивала, смаргивая нечто, видимое только ей, проводила дрожащей рукой по спутанным выгоревшим прядям девочки, сухо кивала замершему у стены Мике, и, по-прежнему не говоря ни слова, удалялась в свою комнату, или на кухню, готовить чай. Потом они вместе пили ароматный напиток из земляничных и вишневых листьев на маленькой террасе, уставленной горшками с геранью; Мике всегда доставалась красная чашка, почти квадратная, края кое-где отколоты. Девочка болтала без умолку, рассказывая в мельчайших подробностях - как прозрачна, будто стекло, вода в горном ручье, можно разглядеть каждый камешек на дне, а если повезёт - заметить юркую серебристую форель; и, когда опускаешь в воду ноги, то кажется, будто в ступни впиваются иглы, такая холодная. И как сладко замирает сердце, когда стоишь на самом краю утёса, внизу яростно бьётся о скалы океан, альбатросы испуганно кричат над самой головой, а ты знаешь наверняка, что ни за что не свалишься, потому что пускаешь корни, и они врастают в скалу до самой непроглядной глубины и держат надежнее всяких канатов. И какие смешные эти мальчишки - дуются, что не могут обогнать наперегонки; а всё потому, что нужно представлять себя ветром, когда бежишь, и тогда ты не бежишь вовсе, а будто летишь, кто же тебя перегонит.
Ядвига слушала, прикрыв глаза, и слабая мечтательная улыбка бродила по её лицу. А Мика, постояннй спутник Янки, будто видел всё это снова и удивлялся - ну подумаешь, ручей, скала, перегонки... а вон оно как выходит на самом деле.
По весне к дому Ядвиги потянулась вереница женихов, один за одним, каждый раз с неизменным жениховским набором - пышным букетом сирени и коробкой с пирожными, перетянутой розовой ленточкой. И все, как один, с пылающими сердитыми лицами покидали дом через несколько мучительных минут наедине с Ядвигой, бурча зло и неразборчиво. Швыряли в сточную канаву букет, а коробку с эклерами раздражённо впихивали в руки первой попавшейся девочке. Янка за ужином в очередной раз поминала принцев и масть их коней, на что Ядвига саркастически хмыкала.
Однажды, подбегая к дому, девочка увидела удаляющуюся фигуру в темном плаще. И, хотя в руках его не было никаких букетов, а, тем более, коробочек с кричащей розовой лентой, Янка поняла, зачем он приходил к Ядвиге.
- Господин часовщик тоже явился с предложением руки и сердца? - с порога спросила девочка. И уточнила: - Ты ему отказала, как остальным? Хотя понимаю - он так же похож на принца, как все прочие. А, может, и того меньше...
Ядвига замерла, а затем схватила девочку за плечи и яростно затрясла:
- Он тебя видел? Отвечай! Он видел тебя?!
В глазах её плавал смертельный испуг, перевитый отчаянием - Янка никогда раньше не знала Ядвигу такой.
- Пусти..... ты делаешь мне больно... - пробормотала Янка, пытаясь вывернуться из цепких ледяных пальцев.
- Не попадайся ему на глаза. Никогда! Я запрещаю. Это плохо для меня кончится. Обещай!
Янка упрямо опустила голову, и, помедлив, молча кивнула.
- Ядвига! - девочка стиснула своими тонкими ладошками руки друга так, что Мика невольно поморщился. - Мы здесь уже давно, смотри, и звёзды высыпали; она наверняка волнуется! Она на празднике; не хотела идти, но должна, было бы странно, если бы она не пошла, все люди на празднике!
И, резко повернувшись, метнулась к тропинке, ведущей в долину. Мика вздохнул и бросился догонять светлое платье, мелькающее далеко впереди - ноги привычно нащупывали тропинку, уже почти неразличимую в сгустившейся темноте.
Когда они появились на площади, часы на старой городской ратуше пробили одиннадцать.
В каждом городке, даже самом маленьком, легко можно найти центральную площадь, с ратушей и башней, на которой огромные часы с резными стрелками мелодично отбивают время, возвещая окрестным улочкам, что прошел еще один час, унося юность в невозвратное. И в каждом городке, даже самом маленьком, сыщется несколько зажиточных семей, в чьих достатных домах в главной зале есть напольные часы с тяжелой стеклянной дверью, за которой мерно дышит латунный маятник. Или настенные часы, с крупными гирями в виде затейливых позолоченных шишек и птичкой - может, жаворонок, а, может, ещё какая пичужка - которая настойчиво и мелодично сообщает миру о быстротечности мгновений. И наверняка у каждого зажиточного горожанина есть золотые карманные часы с тяжелой цепью, которые хозяин вынимает не торопясь, с достоинством, несколько секунд сжимает гладкий круглый корпус в ладони, ощущая приятную тяжесть, осторожно щелкает крышкой и всматривается в крохотные цифры, давая собеседнику понять, что время истекло и разговор закончен.
Механизм этих приборов - будь то внушительные напольные часы, или изящные дамские часики с гравировкой на тыльной стороне "навсегда с любовью" - очень нежен и хрупок. А потому в каждом городке, даже самом маленьком, есть часовщик, уважаемая в городе личность, не меньше, чем врач или священник.
Есть какая-то магия в том, как часовщик работает, как выверены и точны его движения, никакой суеты и спешки. Никакой импровизации и озарений - какие озарения, если ты страж времени, его верный слуга; каждая секунда должна быть точно отмерена и идти строго вслед за предыдущей, и никак иначе. И ни одна даже самая крохотная деталь, тугая пружинка или винтик размером с пылинку, не скроется от хрустального взгляда его лупы, удобно устроившейся в объятиях черного кожаного ремешка на лбу мастера. Массивная настольная лампа под зеленым абажуром льет круг света на разбросанные по столу в кажущемся беспорядке стрелки, пружинки, циферблаты и шестеренки; безжалостно выпотрошенные корпуса зияют пустым нутром, тоскливо ожидая своей очереди. Сбоку в большой коробке теснятся пакетики, пронумерованные и разложенные по ячейкам: здесь новые стрелки, впереди простые, металлические, а затем более дорогие, золотые, некоторые инкрустированы крохотными бриллиантиками. Рядом пакетики с шестеренками, все зубцы целы, не стерты и не погнуты, и тоже по размерам в порядке возрастания. Пакеты с пружинками лежат отдельно, все пружинки перевязаны крепкой бечевкой - чтобы невзначай не выстрелили, резко распрямившись. Есть пакетики с маленькими колесиками от наручных часов для завода часового механизма, пакетики со стеклами для защиты циферблата, некоторые из простого стекла, а некоторе выточены из прозрачного горного хрусталя с тонкой резьбой по краю. А сколько еще всего в ящиках и ящичках старого дубового стола-кабинета! Настоящие сокровища! Собранные на едином жизненном пространстве вот прямо тут, на отполированной до блеска массивной столешнице.
- Я часто думаю вот о чём.... - как-то сказала Янка, задумчиво жуя травинку. - Почему все часы - на башне, и в доме у викария, и карманные мельника, и прочие - показывают одинаковое время?
Мика пожал плечами. Зачем размышлять о ерунде - так устроен мир, и тут уж ничего не поделаешь.
- Нет! - воскликнула девочка. Глаза её сияли тем самым, опасным, огнём. - Ты замечал, что время не стабильно? Как оно тянется на утренней службе, и как летит, когда мы играем! Не успеешь моргнуть, а уже полдень, и нужно бежать домой. А часы никогда не опаздывают и не спешат - если не поломаны. А если сбиваются, то часовщик заставляет идти их так, как нужно. Нужно кому?! Часовщику? Или кому-то ещё?.... тут что-то не так. И я не пойму - что. Знаешь.... я думаю, нужно пробраться в дом часовщика.
Мика широко раскрыл глаза. Пробраться в чужой дом, да к тому же в дом часовщика?! Чистое безумие! Никто из детей не выдерживал хмурого немигающего взгляда часовых дел мастера, если доводилось встретиться с ним посреди узкого проулка. Шумная стайка ребятишек тут же рассыпалась и жалась к стенам домов, завидев высокую, чуть сгорбленную от постоянной работы за столом фигуру в темном плаще и лоснящемся цилиндре. Дети нестройно здоровались, опустив головы, заведомо чувствуя себя виноватыми бог знает в чём. Им казалось, что часовщик пристально вглядывается в самую их суть, въедливо выискивая неисправную шестеренку или готовую внезапно выстрелить пружинку. Часовщик неторопливо проходил мимо, едва кивнув на приветствие детей, и еще несколько минут в воздухе висело нечто тягостное, темное, чему с трудом можно сыскать название, но что явственно ощущалось открытыми детскими душами.
- Ты задумала пробраться в дом к этому?... к этому.... - у мальчика перехватило дыхание от возмущения и страха.
- Как хочешь, - с деланным равнодушием ответила Янка. - Если боишься, я могу пойти и одна. Я решила.
И горячо добавила:
- Мы пойдём туда, когда все будут на празднике! Только посмотреть! Он даже не узнает.
Разыскать Ядвигу среди толпы нарядных людей было непросто: приходилось увёртываться от ловких рук фокусников, не глазеть на акробатов, не смеяться над проделками шустрых карликов... Девочка с удовольствием окунулась бы в весёлую круговерть праздника - но только не на сей раз. Нужно было спешить.
Янка несколько минут постояла рядом с Ядвигой, тесно прижавшись и поглаживая руку, судорожно сжавшую тонкое плечико девочки. Ахнула, разглядев сидящую на троне красавицу, и требовательно взглянула в лицо Ядвиги. Вздохнула успокоенно, и с твёрдым убеждением заявив "Ты лучше!", схватила Мику за рукав рубахи и потащила прочь с площади.
Дети осторожно потянули на себя дверь дома часовщика и удивились - дверь оказалась закрытой. В маленьких городках издавна не запирают дверей; все друг друга знают, а чужие недобрые люди забредают редко - что им делать, недобрым людям, в маленьких городках?
- Сейчас, - пробормотала девочка, засовывая ладошку под коврик. И растерянно покачала головой. Мика облегченно выдохнул - ну вот, пронесло, теперь можно вернуться на площадь и веселиться вместе со всеми. Но Янка легко шлепнула себя по лбу, заставила Мику подтащить к дверям валяющийся неподалеку ящик из-под овощей и залезть на него. Мика послушно забрался, Янка придерживала друга за штанину и больше мешала, чем помогала. Балансируя на шатком ящике, Мика пошарил за притолокой над входной дверью - и вот, ключ в его руке.
Они пробирались по непроглядной черноте коридора - Янка будто знала, куда идти, будто не существовало для неё темноты, и безошибочно ткнулась в дверь кабинета. Дверь бесшумно распахнулась. Мика нащупал на стене выключатель, и лампа под зеленым абажуром на огромном, в полкомнаты, столе послушно высветила то, что раньше было скрыто от посторонних глаз.
Вокруг стола на бесчисленных столиках, этажерках и подставках жались друг к другу птички. Были большие, величиной в ладонь взрослого человека, и совсем крохотные, с мизинец. Бронзовые, медные, латунные, слоновой кости и ещё бог весть из чего сотворённые; некоторые сверкали сусальным золотом, иных было не отличить от настоящих - даже, казалось, разноцветные пёрышки чуть трепетали в неверном свете лампы.
Мика хмыкнул - ему вдруг стало легко; страх, державший его будто в тисках весь этот вечер, отступил, улетучился. Издав сдавленный смешок, мальчик пробормотал: "Я ожидал увидеть тут дракона..... ну, пусть маленького, размером хотя бы с кошку. А тут какие-то птички!" Девочка же замерла, вцепившись в руку друга, и Мика чувствовал, как её начала бить мелкая дрожь.
- Ты чего? - обеспокоенно спросил мальчик. - Это же только птички! Ну, эти, знаешь.... для настенных часов!
- Кх-м.... - раздалось от двери негромкое покашливание, и дети подпрыгнули от неожиданности. Янка зажала рот ладошками, чтобы не закричать.
На пороге стоял часовщик, довольно потирая руки.
- Попалась... птичка, - вымолвил он, криво усмехаясь, и голос его оказался неожиданно скрипуч и глух; чувствовалось, что слова давались ему с трудом, будто работал несмазанный механизм. - Сама пришла... в сети... кх-гм... Господин Дракон будет доволен... ещё никому не удавалось улизнуть...
И медленно, неотвратимо двинулся навстречу Янке.
Метнув равнодушный взгляд на мальчика, бросил сквозь зубы "пшел вон... щенок".
Мальчик потерянно оглянулся на подружку - жалкую, сжавшуюся в комочек - и вдруг заметил, как одна из ярких латунных птичек возле Янкиного плеча повернула головку и подмигнула ему изумрудным глазом.
Мику будто вынесло ветром.
Мальчик нёсся по пустынной ночной улице, разрывая горло в крике, размазывая по щекам слёзы и пузыри из носа, но ещё хуже было внутри: там что-то рвалось и лопалось, затапливало отчаянием и безысходностью - и невозможностью ничего, ничего, ничего исправить.
На площади веселье достигло апогея: какофония развесёлых пьяных голосов и визгливый смех перекрывала нестройные звуки музыки и уносилась к звездам. Небо на востоке уже начинало светлеть, и океан глухо, но ощутимо дышал, будто огромный зверь, предчувствующий добычу.
Едва оправившись от лихорадки, в которой провалялся несколько недель, Мика, еще бледен и слаб, с трудом добрел до дома Ядвиги. И не особенно удивился, увидев дверь заколоченной.
В городе никто не знал, куда делись Ядвига с девочкой после праздника. И откуда появилась сумасшедшая сгорбленная старуха, с седыми патлами и мутным, безумным взором. Она тенью бродила по улочкам города, заглядывала в самые тёмные закоулки, шарила своей клюкой в полусгнивших залежах прошлогодних листьев, и в глухом её бормотании, если подойти поближе, можно было разобрать лишь два слова "Ты где?..."
"Где ты?" - с тоской думает Мика, щурясь на закатное золото. Иногда он приходит сюда, на утес, к большому камню, наполовину нависающему над волнами. Вырывается от дел, от шумного семейства, от погрузневшей Вельты, дочери мельника, у которой когда-то были самые длинные косы. Виски его седы, и ноги не так скоры, и сбивается дыхание, когда он поднимается в гору. Возвращаться назад в долину не в пример легче, но уже не побежишь, как прежде, вдогонку за светлым платьем, мелькающим далеко впереди среди трав. Мика долго сидит на нагретом за день камне, не отрывая глаз от линии, где небо сливается с океаном. Глаза начинают слезиться, замлевает спина, но тяжесть из груди постепенно уходит, растворяясь в предзакатном мареве. "Никому не удаётся улизнуть..." - некстати всплывают слова; чьи, когда?... не вспомнить; да, впрочем, это и неважно. Мика с трудом наклоняется, нашаривает в траве пару свалившихся камешков и поправляет надпись, стараясь, чтобы буквы были как можно ровнее. И, не оглядываясь, направляется вниз, к городу.
Нужно успеть до темноты, пока тропинку не поглотили сгущающиеся сумерки.
Велели не меньше полутора страниц, но я не знаю, что это такое.
Ну, и разошлась.
Поехали.
*****
Солнце сияет закатным золотом, словно глаза настоящего дракона...
- Хватит про драконов! - Янка сердито стукает кулачком по нагретому камню и шипит от боли.
Мика непонимающе уставился на подружку:
- Ты чего? Про каких драконов?! Я рассказываю о празднике....
- Ну, не сердись... я задумалась... - Янка вздыхает и виновато утыкается носом Мике в плечо.
И, резко отодвинувшись, с придыханием спрашивает:
- Ведь мы же пойдём туда? Пойдём? Пока все на празднике?
Глаза её загораются; Мика знает этот взгляд, знает и опасается. Ему кажется, что когда Янка вот так вспыхивает от своей очередной затеи, то даже горы съёживаются и пугливо расступаются.
Со стороны городка, мирно лежащего в долине, донёсся колокольный звон. Пора. Едва солнце опустится в раскалённую пучину, горожане нарядными ручейками потекут к площади возле ратуши.
Раз в три года в начале марта город устраивал праздник. Пожалуй, самый большой праздник из всех.
Чествовали красивейшую девушку города.
Посреди площади устанавливали помост, устилали его коврами, а поверху водружали глубокое старинное кресло красного бархата - все дети были уверены, что это королевский трон. И немудрено! Деревянные детали были украшены искусной резьбой и покрыты позолотой, по слегка потёртой бархатной обивке разбегались вышитые золотой нитью букеты, а спинку венчал витиеватый вензель. Букеты же - только уже настоящие, из весенних первоцветов - живым ковром устилали помост, волной поднимаясь к ручкам кресла.
Красавица, наряженная в восхитительное платье, восседала среди цветов, сама как диковинный цветок. Голову её украшала корона, тонкие запястья - звенящие браслеты, а изящные ножки в сверкающих бриллиантами туфельках покоились на бархатной подушке, усыпанной драгоценностями - кольцами, серьгами, ожерельями, которые благодарные жители щедро складывали к её ногам.
Перед помостом толпились менестрели, наперебой выкрикивающие оды и дифирамбы прекрасной нимфе, а чуть поодаль музыканты уже настраивали свои инструменты.
На краю площади открывались бочки с вином, рядом разводились костры, а мясники тут же забивали и свежевали парочку, а то и больше, откормленных баранов.
Начинались танцы; каждый почитал за честь и высшее благо сделать несколько па с виновницей праздника; даже старый хромой Марко лихо подкручивал напомаженные по такому случаю усы и горячо уговаривал свою жену, сварливую Линду, подержать трость, когда дойдёт его очередь танцевать с красавицей.
Бродячие циркачи устраивали представления на сцене, сколоченной напротив помоста: глотали шпаги и выдыхали столбы огня; из шляп фокусника выскакивали бесчисленные кролики и вылетали воздушные шары, акробаты крутились разноцветными колёсами так, что нельзя было разобрать, где у них руки, а где ноги; карлики строили пирамиды друг у друга на плечах чуть не выше деревьев, а потом с хохотом падали в толпу; кричали и смеялись дети; радостно хохотали парни, заливисто смеялись девушки...
Над площадью стоял шум и гам, звенели музыка и смех, плыл умопомрачительный запах жареного мяса, сплетаясь с тонким ароматом увядающих цветов. Лица горожан светились радостью и счастьем - о, каким счастьем светились их лица! Ведь обошлось, миновало, повезло на сей раз, постучало в чужую дверь!
И лишь родители девушки были глухи к радостной суете и не сводили мутных от слёз глаз со своей кровиночки, царящей над праздничной толпой в ворохе цветов.
Веселье продолжалось всю ночь, а на рассвете горожане отводили красавицу на берег океана и предавали дракону.
Никто из девушек не возвращался.
Никто, кроме Ядвиги.
- Ядвига! - Янка вскочила с большого камня на краю утёса, где они частенько сидели с Микой, подолгу разговаривая обо всём на свете, либо забавляясь любимой игрой.
- Хочешь, угадаю, что ты ела сегодня на завтрак? - спрашивал Мика, и Янка хитро прищуривалась - ну-ка, ну-ка! - Свежие булочки, которые твоя Ядвига покупает на углу у тёти Марты!
Девочка возмущённо фыркала и щёлкала друга по носу.
- Так нечестно! Зато я знаю, что ты думал, когда с мальчишками подсматривал за купальщицами! Ты думал, что женишься на Вельте, дочке мельника, когда вырастешь - у неё самые длинные косы!
Мика мучительно краснел и опускал голову, а Янка заливисто хохотала, зажмурившись; казалось, что даже веснушки подпрыгивают от смеха на её смуглой скуластой мордашке.
Иногда Мика пытался навести подружку на разговор о Ядвиге. "Я знаю, что твоя Ядвига пришла со стороны Верледена; это большой город там, за горами!" - и Мика загадочно замолкал, надеясь, что Янка его поправит и расскажет, как оно было на самом деле. Но девочка хмурилась, отстранялась; Мика ощутимо чувствовал волну ледяного воздуха, встающую между ними.
Ядвига вернулась в город осенью, вместе с пронзительным северным ветром. Спустя много лет после мартовского праздника, где восседала на троне в ворохе цветов.
Родители её давно умерли, и старый дом пустовал, почти забыв человеческий смех.
Горожане ошеломленно следили из-за задернутых шторок своих теплых уютных кухонь, как Ядвига, упрямо наклонив голову, медленно шла посреди улицы к своему дому, сопротивляясь порывам ветра, швыряющего в лицо сухие листья. Она была всё так же прекрасна, годы не тронули её. Рядом семенила тощая девочка, уцепившись за подол дорожного платья.
Новость быстро облетела город, взбудоражив всех. Бывшие подруги Ядвиги, теперь степенные матроны, подхватив пышные юбки, бросились к её дому, чтобы самолично увидеть, спросить, узнать. Ядвига встретила их на пороге молчаливо и сурово, волной холода запечатав любопытные рты. Не помогли и слёзные просьбы матерей, у которых дочери достигли совершеннолетия и готовились принять участие в конкурсе красоты. Ядвига лишь до боли стискивала руки, и сухие глаза её горели мрачным огнём отчаяния. И горожанам осталось неизвестно: какой ценой ей удалось спастись, кто отец девочки, если это её дочь - ведь это её дочь? или просто приёмыш? - и правда ли, что глаза дракона желтоваты на просвет, как старый коньяк. И о составе кремов, позволяющем её коже сиять, как в юности.
Поначалу бывшие подруги Ядвиги яростно натирали перед сном свои дряблые щёки разными составами, найденными в старых девичьих дневниках своих бабушек - между рецептами праздничных пирогов, любовных записок и засохших лепестков - чтобы стереть следы времени со своих лиц. Но к зиме всё вернулось в привычную колею.
И лишь Мика, подружившись с пришлой девочкой, знал, что Ядвига не выносит долгого отсутствия Янки.
Бывало, посреди развеселой игры Янка вдруг замирала, вытягивалась в струнку, испуганно шептала "Ядвига!", и, закусив губу, мчалась, не разбирая дороги, к дому. Мика нёсся рядом и, задыхаясь от бега, лепетал "ну подумаешь, на час задержалась, ничего страшного, не убьёт же она тебя..."
Янка стремглав врывалась в дом, бросалась навстречу мертвенно бледной, с остановившимся взглядом Ядвиге, целовала её холодные, безжизненные руки и шептала, шептала без устали: "Ядвига... моя дорогая Ядвига, не волнуйся, всё хорошо, я с тобой, я по-прежнему с тобой, здесь, видишь? Ну Ядвига же!" Постепенно та оттаивала, смаргивая нечто, видимое только ей, проводила дрожащей рукой по спутанным выгоревшим прядям девочки, сухо кивала замершему у стены Мике, и, по-прежнему не говоря ни слова, удалялась в свою комнату, или на кухню, готовить чай. Потом они вместе пили ароматный напиток из земляничных и вишневых листьев на маленькой террасе, уставленной горшками с геранью; Мике всегда доставалась красная чашка, почти квадратная, края кое-где отколоты. Девочка болтала без умолку, рассказывая в мельчайших подробностях - как прозрачна, будто стекло, вода в горном ручье, можно разглядеть каждый камешек на дне, а если повезёт - заметить юркую серебристую форель; и, когда опускаешь в воду ноги, то кажется, будто в ступни впиваются иглы, такая холодная. И как сладко замирает сердце, когда стоишь на самом краю утёса, внизу яростно бьётся о скалы океан, альбатросы испуганно кричат над самой головой, а ты знаешь наверняка, что ни за что не свалишься, потому что пускаешь корни, и они врастают в скалу до самой непроглядной глубины и держат надежнее всяких канатов. И какие смешные эти мальчишки - дуются, что не могут обогнать наперегонки; а всё потому, что нужно представлять себя ветром, когда бежишь, и тогда ты не бежишь вовсе, а будто летишь, кто же тебя перегонит.
Ядвига слушала, прикрыв глаза, и слабая мечтательная улыбка бродила по её лицу. А Мика, постояннй спутник Янки, будто видел всё это снова и удивлялся - ну подумаешь, ручей, скала, перегонки... а вон оно как выходит на самом деле.
По весне к дому Ядвиги потянулась вереница женихов, один за одним, каждый раз с неизменным жениховским набором - пышным букетом сирени и коробкой с пирожными, перетянутой розовой ленточкой. И все, как один, с пылающими сердитыми лицами покидали дом через несколько мучительных минут наедине с Ядвигой, бурча зло и неразборчиво. Швыряли в сточную канаву букет, а коробку с эклерами раздражённо впихивали в руки первой попавшейся девочке. Янка за ужином в очередной раз поминала принцев и масть их коней, на что Ядвига саркастически хмыкала.
Однажды, подбегая к дому, девочка увидела удаляющуюся фигуру в темном плаще. И, хотя в руках его не было никаких букетов, а, тем более, коробочек с кричащей розовой лентой, Янка поняла, зачем он приходил к Ядвиге.
- Господин часовщик тоже явился с предложением руки и сердца? - с порога спросила девочка. И уточнила: - Ты ему отказала, как остальным? Хотя понимаю - он так же похож на принца, как все прочие. А, может, и того меньше...
Ядвига замерла, а затем схватила девочку за плечи и яростно затрясла:
- Он тебя видел? Отвечай! Он видел тебя?!
В глазах её плавал смертельный испуг, перевитый отчаянием - Янка никогда раньше не знала Ядвигу такой.
- Пусти..... ты делаешь мне больно... - пробормотала Янка, пытаясь вывернуться из цепких ледяных пальцев.
- Не попадайся ему на глаза. Никогда! Я запрещаю. Это плохо для меня кончится. Обещай!
Янка упрямо опустила голову, и, помедлив, молча кивнула.
- Ядвига! - девочка стиснула своими тонкими ладошками руки друга так, что Мика невольно поморщился. - Мы здесь уже давно, смотри, и звёзды высыпали; она наверняка волнуется! Она на празднике; не хотела идти, но должна, было бы странно, если бы она не пошла, все люди на празднике!
И, резко повернувшись, метнулась к тропинке, ведущей в долину. Мика вздохнул и бросился догонять светлое платье, мелькающее далеко впереди - ноги привычно нащупывали тропинку, уже почти неразличимую в сгустившейся темноте.
Когда они появились на площади, часы на старой городской ратуше пробили одиннадцать.
В каждом городке, даже самом маленьком, легко можно найти центральную площадь, с ратушей и башней, на которой огромные часы с резными стрелками мелодично отбивают время, возвещая окрестным улочкам, что прошел еще один час, унося юность в невозвратное. И в каждом городке, даже самом маленьком, сыщется несколько зажиточных семей, в чьих достатных домах в главной зале есть напольные часы с тяжелой стеклянной дверью, за которой мерно дышит латунный маятник. Или настенные часы, с крупными гирями в виде затейливых позолоченных шишек и птичкой - может, жаворонок, а, может, ещё какая пичужка - которая настойчиво и мелодично сообщает миру о быстротечности мгновений. И наверняка у каждого зажиточного горожанина есть золотые карманные часы с тяжелой цепью, которые хозяин вынимает не торопясь, с достоинством, несколько секунд сжимает гладкий круглый корпус в ладони, ощущая приятную тяжесть, осторожно щелкает крышкой и всматривается в крохотные цифры, давая собеседнику понять, что время истекло и разговор закончен.
Механизм этих приборов - будь то внушительные напольные часы, или изящные дамские часики с гравировкой на тыльной стороне "навсегда с любовью" - очень нежен и хрупок. А потому в каждом городке, даже самом маленьком, есть часовщик, уважаемая в городе личность, не меньше, чем врач или священник.
Есть какая-то магия в том, как часовщик работает, как выверены и точны его движения, никакой суеты и спешки. Никакой импровизации и озарений - какие озарения, если ты страж времени, его верный слуга; каждая секунда должна быть точно отмерена и идти строго вслед за предыдущей, и никак иначе. И ни одна даже самая крохотная деталь, тугая пружинка или винтик размером с пылинку, не скроется от хрустального взгляда его лупы, удобно устроившейся в объятиях черного кожаного ремешка на лбу мастера. Массивная настольная лампа под зеленым абажуром льет круг света на разбросанные по столу в кажущемся беспорядке стрелки, пружинки, циферблаты и шестеренки; безжалостно выпотрошенные корпуса зияют пустым нутром, тоскливо ожидая своей очереди. Сбоку в большой коробке теснятся пакетики, пронумерованные и разложенные по ячейкам: здесь новые стрелки, впереди простые, металлические, а затем более дорогие, золотые, некоторые инкрустированы крохотными бриллиантиками. Рядом пакетики с шестеренками, все зубцы целы, не стерты и не погнуты, и тоже по размерам в порядке возрастания. Пакеты с пружинками лежат отдельно, все пружинки перевязаны крепкой бечевкой - чтобы невзначай не выстрелили, резко распрямившись. Есть пакетики с маленькими колесиками от наручных часов для завода часового механизма, пакетики со стеклами для защиты циферблата, некоторые из простого стекла, а некоторе выточены из прозрачного горного хрусталя с тонкой резьбой по краю. А сколько еще всего в ящиках и ящичках старого дубового стола-кабинета! Настоящие сокровища! Собранные на едином жизненном пространстве вот прямо тут, на отполированной до блеска массивной столешнице.
- Я часто думаю вот о чём.... - как-то сказала Янка, задумчиво жуя травинку. - Почему все часы - на башне, и в доме у викария, и карманные мельника, и прочие - показывают одинаковое время?
Мика пожал плечами. Зачем размышлять о ерунде - так устроен мир, и тут уж ничего не поделаешь.
- Нет! - воскликнула девочка. Глаза её сияли тем самым, опасным, огнём. - Ты замечал, что время не стабильно? Как оно тянется на утренней службе, и как летит, когда мы играем! Не успеешь моргнуть, а уже полдень, и нужно бежать домой. А часы никогда не опаздывают и не спешат - если не поломаны. А если сбиваются, то часовщик заставляет идти их так, как нужно. Нужно кому?! Часовщику? Или кому-то ещё?.... тут что-то не так. И я не пойму - что. Знаешь.... я думаю, нужно пробраться в дом часовщика.
Мика широко раскрыл глаза. Пробраться в чужой дом, да к тому же в дом часовщика?! Чистое безумие! Никто из детей не выдерживал хмурого немигающего взгляда часовых дел мастера, если доводилось встретиться с ним посреди узкого проулка. Шумная стайка ребятишек тут же рассыпалась и жалась к стенам домов, завидев высокую, чуть сгорбленную от постоянной работы за столом фигуру в темном плаще и лоснящемся цилиндре. Дети нестройно здоровались, опустив головы, заведомо чувствуя себя виноватыми бог знает в чём. Им казалось, что часовщик пристально вглядывается в самую их суть, въедливо выискивая неисправную шестеренку или готовую внезапно выстрелить пружинку. Часовщик неторопливо проходил мимо, едва кивнув на приветствие детей, и еще несколько минут в воздухе висело нечто тягостное, темное, чему с трудом можно сыскать название, но что явственно ощущалось открытыми детскими душами.
- Ты задумала пробраться в дом к этому?... к этому.... - у мальчика перехватило дыхание от возмущения и страха.
- Как хочешь, - с деланным равнодушием ответила Янка. - Если боишься, я могу пойти и одна. Я решила.
И горячо добавила:
- Мы пойдём туда, когда все будут на празднике! Только посмотреть! Он даже не узнает.
Разыскать Ядвигу среди толпы нарядных людей было непросто: приходилось увёртываться от ловких рук фокусников, не глазеть на акробатов, не смеяться над проделками шустрых карликов... Девочка с удовольствием окунулась бы в весёлую круговерть праздника - но только не на сей раз. Нужно было спешить.
Янка несколько минут постояла рядом с Ядвигой, тесно прижавшись и поглаживая руку, судорожно сжавшую тонкое плечико девочки. Ахнула, разглядев сидящую на троне красавицу, и требовательно взглянула в лицо Ядвиги. Вздохнула успокоенно, и с твёрдым убеждением заявив "Ты лучше!", схватила Мику за рукав рубахи и потащила прочь с площади.
Дети осторожно потянули на себя дверь дома часовщика и удивились - дверь оказалась закрытой. В маленьких городках издавна не запирают дверей; все друг друга знают, а чужие недобрые люди забредают редко - что им делать, недобрым людям, в маленьких городках?
- Сейчас, - пробормотала девочка, засовывая ладошку под коврик. И растерянно покачала головой. Мика облегченно выдохнул - ну вот, пронесло, теперь можно вернуться на площадь и веселиться вместе со всеми. Но Янка легко шлепнула себя по лбу, заставила Мику подтащить к дверям валяющийся неподалеку ящик из-под овощей и залезть на него. Мика послушно забрался, Янка придерживала друга за штанину и больше мешала, чем помогала. Балансируя на шатком ящике, Мика пошарил за притолокой над входной дверью - и вот, ключ в его руке.
Они пробирались по непроглядной черноте коридора - Янка будто знала, куда идти, будто не существовало для неё темноты, и безошибочно ткнулась в дверь кабинета. Дверь бесшумно распахнулась. Мика нащупал на стене выключатель, и лампа под зеленым абажуром на огромном, в полкомнаты, столе послушно высветила то, что раньше было скрыто от посторонних глаз.
Вокруг стола на бесчисленных столиках, этажерках и подставках жались друг к другу птички. Были большие, величиной в ладонь взрослого человека, и совсем крохотные, с мизинец. Бронзовые, медные, латунные, слоновой кости и ещё бог весть из чего сотворённые; некоторые сверкали сусальным золотом, иных было не отличить от настоящих - даже, казалось, разноцветные пёрышки чуть трепетали в неверном свете лампы.
Мика хмыкнул - ему вдруг стало легко; страх, державший его будто в тисках весь этот вечер, отступил, улетучился. Издав сдавленный смешок, мальчик пробормотал: "Я ожидал увидеть тут дракона..... ну, пусть маленького, размером хотя бы с кошку. А тут какие-то птички!" Девочка же замерла, вцепившись в руку друга, и Мика чувствовал, как её начала бить мелкая дрожь.
- Ты чего? - обеспокоенно спросил мальчик. - Это же только птички! Ну, эти, знаешь.... для настенных часов!
- Кх-м.... - раздалось от двери негромкое покашливание, и дети подпрыгнули от неожиданности. Янка зажала рот ладошками, чтобы не закричать.
На пороге стоял часовщик, довольно потирая руки.
- Попалась... птичка, - вымолвил он, криво усмехаясь, и голос его оказался неожиданно скрипуч и глух; чувствовалось, что слова давались ему с трудом, будто работал несмазанный механизм. - Сама пришла... в сети... кх-гм... Господин Дракон будет доволен... ещё никому не удавалось улизнуть...
И медленно, неотвратимо двинулся навстречу Янке.
Метнув равнодушный взгляд на мальчика, бросил сквозь зубы "пшел вон... щенок".
Мальчик потерянно оглянулся на подружку - жалкую, сжавшуюся в комочек - и вдруг заметил, как одна из ярких латунных птичек возле Янкиного плеча повернула головку и подмигнула ему изумрудным глазом.
Мику будто вынесло ветром.
Мальчик нёсся по пустынной ночной улице, разрывая горло в крике, размазывая по щекам слёзы и пузыри из носа, но ещё хуже было внутри: там что-то рвалось и лопалось, затапливало отчаянием и безысходностью - и невозможностью ничего, ничего, ничего исправить.
На площади веселье достигло апогея: какофония развесёлых пьяных голосов и визгливый смех перекрывала нестройные звуки музыки и уносилась к звездам. Небо на востоке уже начинало светлеть, и океан глухо, но ощутимо дышал, будто огромный зверь, предчувствующий добычу.
Едва оправившись от лихорадки, в которой провалялся несколько недель, Мика, еще бледен и слаб, с трудом добрел до дома Ядвиги. И не особенно удивился, увидев дверь заколоченной.
В городе никто не знал, куда делись Ядвига с девочкой после праздника. И откуда появилась сумасшедшая сгорбленная старуха, с седыми патлами и мутным, безумным взором. Она тенью бродила по улочкам города, заглядывала в самые тёмные закоулки, шарила своей клюкой в полусгнивших залежах прошлогодних листьев, и в глухом её бормотании, если подойти поближе, можно было разобрать лишь два слова "Ты где?..."
"Где ты?" - с тоской думает Мика, щурясь на закатное золото. Иногда он приходит сюда, на утес, к большому камню, наполовину нависающему над волнами. Вырывается от дел, от шумного семейства, от погрузневшей Вельты, дочери мельника, у которой когда-то были самые длинные косы. Виски его седы, и ноги не так скоры, и сбивается дыхание, когда он поднимается в гору. Возвращаться назад в долину не в пример легче, но уже не побежишь, как прежде, вдогонку за светлым платьем, мелькающим далеко впереди среди трав. Мика долго сидит на нагретом за день камне, не отрывая глаз от линии, где небо сливается с океаном. Глаза начинают слезиться, замлевает спина, но тяжесть из груди постепенно уходит, растворяясь в предзакатном мареве. "Никому не удаётся улизнуть..." - некстати всплывают слова; чьи, когда?... не вспомнить; да, впрочем, это и неважно. Мика с трудом наклоняется, нашаривает в траве пару свалившихся камешков и поправляет надпись, стараясь, чтобы буквы были как можно ровнее. И, не оглядываясь, направляется вниз, к городу.
Нужно успеть до темноты, пока тропинку не поглотили сгущающиеся сумерки.