Я причисляю себя к народу Бессарабки. Часть 4.
После революции она так и осталась жить в «номерах» дома на Прозоровской. К концу гражданской войны вышла замуж.
К ней посватался киевский поляк Игнат Волынский. Бабушка любила вспоминать, как она не сразу приняла предложение, долго капризничала и, наконец, согласилась при условии, что на свадьбе будут двенадцать фаэтонов, украшенных цветами.
И вот когда-то в далеком 1920 году на Большой Васильковской у костела Святого Николая, построенного в начале века на пожертвования частных лиц по проекту польского студента Станислава Воловского, под руководством знаменитого киевского архитектора Владислава Городецкого, в память пребывания в Киеве Их Императорских Величеств Николая II, стояло двенадцать легких колясок, запряженных парами лошадей, украшенных цветами в честь венчания Екатерины и Игната.
Через год у них родилась дочь Геля, а в 1923 году сын Стасик. А еще через год бабушка стала вдовой.
Игнат работал на строительстве моста на Днепре, который возводили на месте Николаевского цепного моста, взорванного при отступлении белополяками в 1920 году.
По окончании гражданской войны, знаменитый в будущем инженер Е.О.Патон сооружал новый мост, используя старые чертежи и сохранившиеся фрагменты. Его построили к 1925 году, присвоив имя пламенной революционерки Евгении Бош.
Психически неуравновешенная, больная чахоткой Бош не дождалась открытия моста своего имени, покончив жизнь самоубийством за несколько месяцев до этого события.
В 1941, при отступлении уже советских войск, мост имени Евгении Бош тоже взорвали.
И только в 1965 году на этом месте встал мост Метро.
1975 год. Мост метро.
А в 1924 каменная глыба, случайно сорвавшись с подъемника насмерть придавила бабушкиного мужа, оставив молодую вдову с двумя маленькими детьми выживать в условиях угасающего НЭПа.
Бабушку спас Бессарабский рынок.
Расположенное в 10 минутах ходьбы от дома, это грандиозное торжище, построенное на деньги, завещанные известным киевским миллионером и сахарозаводчиком Лазарем Израилевичем Бродским по проекту польского архитектора Генриха Гая в 1912 году, было несомненно самым значимым местом для моей семьи, да и для всех, кто жил на Бессарабке.
Сверкая витринами наружных магазинов, поражая воображение огромным пространством, покрытым стеклянной крышей, опирающейся на металлические своды, большими коваными воротами, красивой керамической плиткой и световыми фонарями, это здание манило к себе обилием и разнообразием фруктов, овощей, мяса и колбас, зелени, цветов и всего прочего, чем так богато украинское село. На рынке торговали и покупали, встречались, знакомились, общались, гуляли по праздникам и воскресным дням.
Рынок дал название некоему сообществу людей, живших вокруг него.
«Бессарабские» - это слово звучало в наших дворах очень часто. Оно имело много значений и оттенков в зависимости от интонации, с которой его произносили.
«Бессарабские» - это просто люди, разных судеб и национальностей, образования и профессий, живущие в центре Киева возле Крещатика.
«Бессарабские» - это бандиты и воры, обжившие маленькие комнатушки деревянных флигелей вокруг бывшей синагоги, построенной тем же миллионером Бродским, и при советской власти превращенной в кукольный театр.
Это евреи, жившие когда-то возле этой синагоги и мастерившие теперь там кукол.
Это местные торговки или, как тогда говорили, спекулянтки.
И если одна тетка, развешивающая на веревках белье, хотела обругать другую за то, что та, проходя мимо, нечаянно зацепила ее белоснежную простынь, она кричала: «Ты, бессарабская…» - и могла ничего не добавлять. Судя по интонации, это было оскорблением.
Моя баба Катя, чтобы прокормить себя и детей, стала простой бессарабской торговкой. Она покупала на рынке сало, резала его на тоненькие просвечивающиеся насквозь кусочки, делала бутерброды и продавала их там же продавцам, покупателям и праздношатающимся по рынку киевлянам и приезжим. В лучшие годы сало заменялось курицей, которая жарилась и продавалась маленькими кусочками.
Благодаря этому нехитрому способу выжить, бабушка почти не ощутила голода начала 30-х годов, не верила слухам о трупах умерших от голода людей, которые подбирали на окраинах Киева и тайно свозили в подземные холодильники Бессарабского рынка, увешанного снаружи портретами коммунистических вождей.
Именно тогда, торгуя бутербродами, бабушка познакомилась со своим вторым мужем, моим будущим дедушкой Василием Сахаровым, высоким, статным, неотразимо красивым, с черными густыми усами и чарующей голубизной прищуренных глаз. Он был способен на безумства. Бабушка не могла устоять, она даже не капризничала.
Он мгновенно, как в сказке, изменил ее жизнь, не пустив больше торговать на рынок, накупил нарядов и домашней утвари, накормил досыта детей и засыпал их игрушками. У него всегда было много денег. Он небрежно комкал их большими руками и рассовывал по карманам. И стоило только детям попросить денег на мороженое, как тут же на столе появлялась горка смятых бумажек. У него не было даже намека на жадность или хотя бы бережливость. Он всегда был весел, часто не очень трезв, к удовольствию своему и окружающих щедр на деньги и чудачества.
Он не был ни вором, ни босяком. Он был мастером. Он умел делать изысканные лепные потолки, арки, украшать лепниной пространства над окнами и каминами.
Город, переживший в начале XX века несколько строительных бумов, за годы войн и революций значительно обветшал. И когда в июне 1934 года Киев стал столицей Советской Украины, сюда из Харькова эшелонами хлынули массы партийных и правительственных вождей, чиновников и прочих деятелей, присутствие в столице которых было обязательно. Они размещались в квартирах в центре, поближе к правительственным зданиям и, конечно же, стараясь получше обустроиться, стремились делать красивый ремонт. Вот тут-то и пригодилось дедушкино искусство вычурной лепнины.
Дедушка усердно работал на благо советской власти, а бабушка родила ему еще двух дочерей, младшая из которых стала потом моей мамой.
Большая семья жила уже в двух смежных комнатах. Часть длинного коридора была отгорожена дверью и приспособлена под кухню. Теперь это больше было похоже на отдельную квартиру. Вход в нее был со двора, по отсыревшим деревянным ступенькам, спускающимся в подвал. Но окно одной из комнат, выходившее на улицу, было на уровне метра над землей. Так дом был вписан в характерный для Киева ландшафт. А наш «этаж» назывался полуподвальным.
Весной, когда таял снег, вода текла из внутреннего двора в наш, иногда переливаясь через порог нашего подвала. Потом ручей устремлялся через подворотню на улицу и дальше вниз навстречу талым водам с высокой Черепановой горы.
Черепанова гора получила свое название еще в 1815 году по фамилии киевского гражданского губернатора Павла Сидоровича Черепанова, построившего на ней свое имение.
С этой горы зимой было здорово кататься на санках.
А весной, когда зацветали вишни, а за ними яблони, гора утопала в птичьем многоголосье, гудении майских жуков, шуме воды в глубоких оврагах.
Летом девчонки валялись на крутых склонах в высокой траве, плели венки из одуванчиков и загорали.
Стасику больше нравилась рыбная ловля. Он с дворовыми мальчишками с утра в одних трусах, босиком, закинув на плечи самодельную удочку, шел по Крещатику пешком на Днепр.
К началу войны дедушка спился. Работы было мало. Денег тоже. И дед Вася ушел в длительный запой, вынося из дома вещи, потихоньку пропивая все нажитое в прежние годы. И хоть он все еще обожал свою Катю и детей, бабушка отселила его в освободившуюся комнату на втором этаже, опять стала торговать на рынке и подрабатывать в нашем дворе дворником.
В двух шагах от дома вырос новый стадион и в воскресенье, 22 июня 1941 года намечалось его открытие. Предприимчивые соседки уже устроились билетершами и попасть на футбольный матч без билетов не составляло труда. Рано утром бабушка подмела двор и побежала на рынок за продуктами. Дети спали.
Война для них, как и для всех, началась неожиданно.
К ней посватался киевский поляк Игнат Волынский. Бабушка любила вспоминать, как она не сразу приняла предложение, долго капризничала и, наконец, согласилась при условии, что на свадьбе будут двенадцать фаэтонов, украшенных цветами.
И вот когда-то в далеком 1920 году на Большой Васильковской у костела Святого Николая, построенного в начале века на пожертвования частных лиц по проекту польского студента Станислава Воловского, под руководством знаменитого киевского архитектора Владислава Городецкого, в память пребывания в Киеве Их Императорских Величеств Николая II, стояло двенадцать легких колясок, запряженных парами лошадей, украшенных цветами в честь венчания Екатерины и Игната.
Через год у них родилась дочь Геля, а в 1923 году сын Стасик. А еще через год бабушка стала вдовой.
Игнат работал на строительстве моста на Днепре, который возводили на месте Николаевского цепного моста, взорванного при отступлении белополяками в 1920 году.
По окончании гражданской войны, знаменитый в будущем инженер Е.О.Патон сооружал новый мост, используя старые чертежи и сохранившиеся фрагменты. Его построили к 1925 году, присвоив имя пламенной революционерки Евгении Бош.
Психически неуравновешенная, больная чахоткой Бош не дождалась открытия моста своего имени, покончив жизнь самоубийством за несколько месяцев до этого события.
В 1941, при отступлении уже советских войск, мост имени Евгении Бош тоже взорвали.
И только в 1965 году на этом месте встал мост Метро.
1975 год. Мост метро.
А в 1924 каменная глыба, случайно сорвавшись с подъемника насмерть придавила бабушкиного мужа, оставив молодую вдову с двумя маленькими детьми выживать в условиях угасающего НЭПа.
Бабушку спас Бессарабский рынок.
Расположенное в 10 минутах ходьбы от дома, это грандиозное торжище, построенное на деньги, завещанные известным киевским миллионером и сахарозаводчиком Лазарем Израилевичем Бродским по проекту польского архитектора Генриха Гая в 1912 году, было несомненно самым значимым местом для моей семьи, да и для всех, кто жил на Бессарабке.
Сверкая витринами наружных магазинов, поражая воображение огромным пространством, покрытым стеклянной крышей, опирающейся на металлические своды, большими коваными воротами, красивой керамической плиткой и световыми фонарями, это здание манило к себе обилием и разнообразием фруктов, овощей, мяса и колбас, зелени, цветов и всего прочего, чем так богато украинское село. На рынке торговали и покупали, встречались, знакомились, общались, гуляли по праздникам и воскресным дням.
Рынок дал название некоему сообществу людей, живших вокруг него.
«Бессарабские» - это слово звучало в наших дворах очень часто. Оно имело много значений и оттенков в зависимости от интонации, с которой его произносили.
«Бессарабские» - это просто люди, разных судеб и национальностей, образования и профессий, живущие в центре Киева возле Крещатика.
«Бессарабские» - это бандиты и воры, обжившие маленькие комнатушки деревянных флигелей вокруг бывшей синагоги, построенной тем же миллионером Бродским, и при советской власти превращенной в кукольный театр.
Это евреи, жившие когда-то возле этой синагоги и мастерившие теперь там кукол.
Это местные торговки или, как тогда говорили, спекулянтки.
И если одна тетка, развешивающая на веревках белье, хотела обругать другую за то, что та, проходя мимо, нечаянно зацепила ее белоснежную простынь, она кричала: «Ты, бессарабская…» - и могла ничего не добавлять. Судя по интонации, это было оскорблением.
Моя баба Катя, чтобы прокормить себя и детей, стала простой бессарабской торговкой. Она покупала на рынке сало, резала его на тоненькие просвечивающиеся насквозь кусочки, делала бутерброды и продавала их там же продавцам, покупателям и праздношатающимся по рынку киевлянам и приезжим. В лучшие годы сало заменялось курицей, которая жарилась и продавалась маленькими кусочками.
Благодаря этому нехитрому способу выжить, бабушка почти не ощутила голода начала 30-х годов, не верила слухам о трупах умерших от голода людей, которые подбирали на окраинах Киева и тайно свозили в подземные холодильники Бессарабского рынка, увешанного снаружи портретами коммунистических вождей.
Именно тогда, торгуя бутербродами, бабушка познакомилась со своим вторым мужем, моим будущим дедушкой Василием Сахаровым, высоким, статным, неотразимо красивым, с черными густыми усами и чарующей голубизной прищуренных глаз. Он был способен на безумства. Бабушка не могла устоять, она даже не капризничала.
Он мгновенно, как в сказке, изменил ее жизнь, не пустив больше торговать на рынок, накупил нарядов и домашней утвари, накормил досыта детей и засыпал их игрушками. У него всегда было много денег. Он небрежно комкал их большими руками и рассовывал по карманам. И стоило только детям попросить денег на мороженое, как тут же на столе появлялась горка смятых бумажек. У него не было даже намека на жадность или хотя бы бережливость. Он всегда был весел, часто не очень трезв, к удовольствию своему и окружающих щедр на деньги и чудачества.
Он не был ни вором, ни босяком. Он был мастером. Он умел делать изысканные лепные потолки, арки, украшать лепниной пространства над окнами и каминами.
Город, переживший в начале XX века несколько строительных бумов, за годы войн и революций значительно обветшал. И когда в июне 1934 года Киев стал столицей Советской Украины, сюда из Харькова эшелонами хлынули массы партийных и правительственных вождей, чиновников и прочих деятелей, присутствие в столице которых было обязательно. Они размещались в квартирах в центре, поближе к правительственным зданиям и, конечно же, стараясь получше обустроиться, стремились делать красивый ремонт. Вот тут-то и пригодилось дедушкино искусство вычурной лепнины.
Дедушка усердно работал на благо советской власти, а бабушка родила ему еще двух дочерей, младшая из которых стала потом моей мамой.
Большая семья жила уже в двух смежных комнатах. Часть длинного коридора была отгорожена дверью и приспособлена под кухню. Теперь это больше было похоже на отдельную квартиру. Вход в нее был со двора, по отсыревшим деревянным ступенькам, спускающимся в подвал. Но окно одной из комнат, выходившее на улицу, было на уровне метра над землей. Так дом был вписан в характерный для Киева ландшафт. А наш «этаж» назывался полуподвальным.
Весной, когда таял снег, вода текла из внутреннего двора в наш, иногда переливаясь через порог нашего подвала. Потом ручей устремлялся через подворотню на улицу и дальше вниз навстречу талым водам с высокой Черепановой горы.
Черепанова гора получила свое название еще в 1815 году по фамилии киевского гражданского губернатора Павла Сидоровича Черепанова, построившего на ней свое имение.
С этой горы зимой было здорово кататься на санках.
А весной, когда зацветали вишни, а за ними яблони, гора утопала в птичьем многоголосье, гудении майских жуков, шуме воды в глубоких оврагах.
Летом девчонки валялись на крутых склонах в высокой траве, плели венки из одуванчиков и загорали.
Стасику больше нравилась рыбная ловля. Он с дворовыми мальчишками с утра в одних трусах, босиком, закинув на плечи самодельную удочку, шел по Крещатику пешком на Днепр.
К началу войны дедушка спился. Работы было мало. Денег тоже. И дед Вася ушел в длительный запой, вынося из дома вещи, потихоньку пропивая все нажитое в прежние годы. И хоть он все еще обожал свою Катю и детей, бабушка отселила его в освободившуюся комнату на втором этаже, опять стала торговать на рынке и подрабатывать в нашем дворе дворником.
В двух шагах от дома вырос новый стадион и в воскресенье, 22 июня 1941 года намечалось его открытие. Предприимчивые соседки уже устроились билетершами и попасть на футбольный матч без билетов не составляло труда. Рано утром бабушка подмела двор и побежала на рынок за продуктами. Дети спали.
Война для них, как и для всех, началась неожиданно.