Я причисляю себя к народу Бессарабки. Часть 2.
Двор наш был не очень большой, вымощенный кое-где еще сохранившимся булыжником, пахнущий сыростью и помоями, украшенный живыми статуэтками греющихся на солнышке кошек и гирляндами удивительно белоснежного белья. Обсудить, чье белье чище, было чуть ли не самым важным занятием у дворовых теток.
Стирка белья у них была долгим и сложным процессом со строгим соблюдением определенных правил и ритуалов.
Грязное белье замачивали на сутки в растворе хозяйственного мыла. Затем мыльный раствор меняли и белье несколько часов кипятилось, перемешиваясь в испускающем густой пар баке деревянной палкой. После этого его тщательно выстирывали, растирая по ребрам стиральной доски. Отжимали, вернее это называлось: выкручивали руками. Полоскали несколько раз. Опять выкручивали и … в теплой воде разводили заваренный крахмал и синьку.
Это была уже ювелирная работа. Что бы белье было белоснежным, синьки должно быть ни на каплю больше или меньше, а ровно в пору. И крахмала тоже, чтобы белье не «стояло дыбом» а было подкрахмаленным и приятным на ощупь.
Этому искусству учились годами. Зимой, чтобы мороз не «съедал» крахмал, в раствор добавляли еще и поваренную соль.
Потом пропитанные голубым раствором простыни и пододеяльники еще более тщательно выкручивали и развешивали по двору на длинные провисшие веревки, закрепляли деревянными прищепками и подпирали длинным шестом с пропиленным на конце пазом, чтобы веревка не соскочила. Белье взмывало вверх и развевалось на ветру подобно парусам.
А когда оно просыхало, заносили в дом, беспорядочно разбрасывали на больших кроватях с никелированными шариками на ажурных спинках, украшенными бантиками из атласных ленточек и кружевными накидками. И здесь его опять увлажняли, набирая в рот воду из граненого стакана и громко разбрызгивая через сомкнутые губы.
Потом начинался ритуал вытягивания углов и придания простыням и пододеяльникам нужной формы. При этом строго соблюдалась последовательность действий.
Надо было встать вдвоем, напротив друг друга, взять простынь за углы, быстрым движением пальцев собрать ее в мелкие складочки и тянуть что есть сил каждому на себя. Потом складочки расправлялись и простынь складывалась вдвое. Теперь опять держась за углы надо было тянуть поочередно к себе и от себя, растягивая простынь по диагонали.
И это было еще не все. Сложенная простыня накручивалась на круглую палку - каталку и, для расправления морщинок и складочек качалась по обеденному столу рубелем, толстой ребристой доской с удобной круглой ручкой. И уже после этого можно было приступать к глажке тяжелыми чугунными утюгами, нагретыми на плите.
С учетом того, что воду надо было носить со двора ведрами, греть на натопленной печке в огромном металлическом тазу именуемым балией, - каждая стирка продолжалась несколько дней. А так как в баню ходили по воскресеньям и после этого обязательно меняли белье, стирка у бессарабских хозяек отнимала не меньше половины жизни.
Бессарабская тетка полоскает белье.
Сейчас, вынимая из машины-автомата выстиранное разрекламированным порошком белье и развешивая его на тонкую проволоку маленькой раскладной сушки, я невольно ловлю себя на мысли: « Боже мой! Что сказали бы мне наши бессарабские тетки, увидев эти, как нам кажется, безупречно чистые простыни?!» …
От соседних дворов с двух сторон наш был отгорожен высоким глухим забором из неокрашенных, почерневших от времени досок. Двухэтажный флигель отделял его еще от одного двора, внутреннего.
Огромных размеров старый вяз укрывал все пространство от жаркого солнца густой тенью. Под вязом, посреди двора, как посреди гостиной, стоял большой, сбитый из досок стол, окруженный скамейками. По вечерам из всех дверей по пристроенным к кирпичным фасадам деревянным лестницам выходили жильцы флигеля и нашего дома, с окнами на Прозоровскую. Они рассаживались вокруг стола на традиционные вечерние посиделки.
Здесь играли в карты на спички, поручая нам, малолеткам, вынимать их из коробков и раскладывать по столу, одновременно обучая счету. Если игра была на деньги, нас от стола отгоняли, отвлекая какими-нибудь « важными» заданиями.
Здесь пили чай, наливая кипяток из дымящегося самовара и соревнуясь в количестве выпитых тонких стаканов в причудливых металлических подстаканниках. Детям горячий чай наливали в блюдца. Мы держали блюдца по-купечески двумя руками, дули на чай и с наслаждением громко « сербали». В стеклянные вазочки раскладывали густое клубничное варенье или вишневое с косточками. Чаепитие сопровождалось обсуждением мировых новостей, из которых самыми важными в начале 60-х были полеты в космос и революция на Кубе.
Апрель 1963 года. Киев, площадь Льва Толстого. Люди ждут Ф.Кастро.
1962 год. Киев встречает космонавта П.Поповича.
Здесь часто выясняли отношения, громко спорили и ругались. Потом мирились, и устаканивали вновь возродившуюся дружбу, слезно извиняясь за нанесенные обиды и искренне рассыпаясь в похвалах.
Здесь всем двором отмечали дни рождения и семейные праздники, выставляя на стол под «Московскую» водочку тарелки с прозрачным, распространяющим чесночный аромат холодным, которое приправляли самостоятельно натертым на терке хреном.
Приготовление холодного, а именно так называли это блюдо на Бессарабке, было еще одним священнодействием, выполняемым по определенным правилам и непременным желанием сделать его прозрачней, вкуснее и красивей на вид, чем у соседки.
Необходимый набор мяса очень тщательно подбирался рано утром на Бессарабском рынке. В холодном должно быть приблизительно одинаковое количество говядины и свинины, другое мясо с презрением отвергалось.
Чтобы оно застыло и превратилось в желе, необходим был желатин. Но в те годы о нем можно было узнать только из изданной перед смертью Сталина знаменитой «Книги о вкусной и здоровой пище». В продаже желатина не было и его приходилось добывать самостоятельно, долго и медленно вываривая свиные копыта и голени.
И даже когда позднее желатин появился в бакалейных отделах гастрономов, добавлять его в холодное считалось занятием постыдным и бессарабские хозяйки никогда этого не делали.
Мясо складывали в большие кастрюли литров на восемь-десять, заливали водой, доводили до кипения, скармливали образовавшуюся пенку домашним кошкам, и потом целый день томили на медленном огне, добавив целую морковь и неочищенную луковицу для цвета. Затем бульон процеживался, щедро заправлялся мелкорубленым чесноком и разливался в глубокие тарелки, куда перед этим было разложено перебранное и порезанное на кусочки мясо. Лук и морковь выбрасывали. Овощей в бульоне быть не должно.
Наступившая ночь проходила в тревожном ожидании и, наконец, на следующий день к столу с торжественной улыбкой и гордостью во взгляде выносились тарелки с застывшим холодным.
Чтобы попробовать холодное, поглазеть на игроков в карты или стать свидетелем очередного скандала народу по вечерам собиралось много и мест на скамейках всем не хватало. И кто не хотел стоять, тащил из дома старенькие стулья или самодельные табуреты.
Стирка белья у них была долгим и сложным процессом со строгим соблюдением определенных правил и ритуалов.
Грязное белье замачивали на сутки в растворе хозяйственного мыла. Затем мыльный раствор меняли и белье несколько часов кипятилось, перемешиваясь в испускающем густой пар баке деревянной палкой. После этого его тщательно выстирывали, растирая по ребрам стиральной доски. Отжимали, вернее это называлось: выкручивали руками. Полоскали несколько раз. Опять выкручивали и … в теплой воде разводили заваренный крахмал и синьку.
Это была уже ювелирная работа. Что бы белье было белоснежным, синьки должно быть ни на каплю больше или меньше, а ровно в пору. И крахмала тоже, чтобы белье не «стояло дыбом» а было подкрахмаленным и приятным на ощупь.
Этому искусству учились годами. Зимой, чтобы мороз не «съедал» крахмал, в раствор добавляли еще и поваренную соль.
Потом пропитанные голубым раствором простыни и пододеяльники еще более тщательно выкручивали и развешивали по двору на длинные провисшие веревки, закрепляли деревянными прищепками и подпирали длинным шестом с пропиленным на конце пазом, чтобы веревка не соскочила. Белье взмывало вверх и развевалось на ветру подобно парусам.
А когда оно просыхало, заносили в дом, беспорядочно разбрасывали на больших кроватях с никелированными шариками на ажурных спинках, украшенными бантиками из атласных ленточек и кружевными накидками. И здесь его опять увлажняли, набирая в рот воду из граненого стакана и громко разбрызгивая через сомкнутые губы.
Потом начинался ритуал вытягивания углов и придания простыням и пододеяльникам нужной формы. При этом строго соблюдалась последовательность действий.
Надо было встать вдвоем, напротив друг друга, взять простынь за углы, быстрым движением пальцев собрать ее в мелкие складочки и тянуть что есть сил каждому на себя. Потом складочки расправлялись и простынь складывалась вдвое. Теперь опять держась за углы надо было тянуть поочередно к себе и от себя, растягивая простынь по диагонали.
И это было еще не все. Сложенная простыня накручивалась на круглую палку - каталку и, для расправления морщинок и складочек качалась по обеденному столу рубелем, толстой ребристой доской с удобной круглой ручкой. И уже после этого можно было приступать к глажке тяжелыми чугунными утюгами, нагретыми на плите.
С учетом того, что воду надо было носить со двора ведрами, греть на натопленной печке в огромном металлическом тазу именуемым балией, - каждая стирка продолжалась несколько дней. А так как в баню ходили по воскресеньям и после этого обязательно меняли белье, стирка у бессарабских хозяек отнимала не меньше половины жизни.
Бессарабская тетка полоскает белье.
Сейчас, вынимая из машины-автомата выстиранное разрекламированным порошком белье и развешивая его на тонкую проволоку маленькой раскладной сушки, я невольно ловлю себя на мысли: « Боже мой! Что сказали бы мне наши бессарабские тетки, увидев эти, как нам кажется, безупречно чистые простыни?!» …
От соседних дворов с двух сторон наш был отгорожен высоким глухим забором из неокрашенных, почерневших от времени досок. Двухэтажный флигель отделял его еще от одного двора, внутреннего.
Огромных размеров старый вяз укрывал все пространство от жаркого солнца густой тенью. Под вязом, посреди двора, как посреди гостиной, стоял большой, сбитый из досок стол, окруженный скамейками. По вечерам из всех дверей по пристроенным к кирпичным фасадам деревянным лестницам выходили жильцы флигеля и нашего дома, с окнами на Прозоровскую. Они рассаживались вокруг стола на традиционные вечерние посиделки.
Здесь играли в карты на спички, поручая нам, малолеткам, вынимать их из коробков и раскладывать по столу, одновременно обучая счету. Если игра была на деньги, нас от стола отгоняли, отвлекая какими-нибудь « важными» заданиями.
Здесь пили чай, наливая кипяток из дымящегося самовара и соревнуясь в количестве выпитых тонких стаканов в причудливых металлических подстаканниках. Детям горячий чай наливали в блюдца. Мы держали блюдца по-купечески двумя руками, дули на чай и с наслаждением громко « сербали». В стеклянные вазочки раскладывали густое клубничное варенье или вишневое с косточками. Чаепитие сопровождалось обсуждением мировых новостей, из которых самыми важными в начале 60-х были полеты в космос и революция на Кубе.
Апрель 1963 года. Киев, площадь Льва Толстого. Люди ждут Ф.Кастро.
1962 год. Киев встречает космонавта П.Поповича.
Здесь часто выясняли отношения, громко спорили и ругались. Потом мирились, и устаканивали вновь возродившуюся дружбу, слезно извиняясь за нанесенные обиды и искренне рассыпаясь в похвалах.
Здесь всем двором отмечали дни рождения и семейные праздники, выставляя на стол под «Московскую» водочку тарелки с прозрачным, распространяющим чесночный аромат холодным, которое приправляли самостоятельно натертым на терке хреном.
Приготовление холодного, а именно так называли это блюдо на Бессарабке, было еще одним священнодействием, выполняемым по определенным правилам и непременным желанием сделать его прозрачней, вкуснее и красивей на вид, чем у соседки.
Необходимый набор мяса очень тщательно подбирался рано утром на Бессарабском рынке. В холодном должно быть приблизительно одинаковое количество говядины и свинины, другое мясо с презрением отвергалось.
Чтобы оно застыло и превратилось в желе, необходим был желатин. Но в те годы о нем можно было узнать только из изданной перед смертью Сталина знаменитой «Книги о вкусной и здоровой пище». В продаже желатина не было и его приходилось добывать самостоятельно, долго и медленно вываривая свиные копыта и голени.
И даже когда позднее желатин появился в бакалейных отделах гастрономов, добавлять его в холодное считалось занятием постыдным и бессарабские хозяйки никогда этого не делали.
Мясо складывали в большие кастрюли литров на восемь-десять, заливали водой, доводили до кипения, скармливали образовавшуюся пенку домашним кошкам, и потом целый день томили на медленном огне, добавив целую морковь и неочищенную луковицу для цвета. Затем бульон процеживался, щедро заправлялся мелкорубленым чесноком и разливался в глубокие тарелки, куда перед этим было разложено перебранное и порезанное на кусочки мясо. Лук и морковь выбрасывали. Овощей в бульоне быть не должно.
Наступившая ночь проходила в тревожном ожидании и, наконец, на следующий день к столу с торжественной улыбкой и гордостью во взгляде выносились тарелки с застывшим холодным.
Чтобы попробовать холодное, поглазеть на игроков в карты или стать свидетелем очередного скандала народу по вечерам собиралось много и мест на скамейках всем не хватало. И кто не хотел стоять, тащил из дома старенькие стулья или самодельные табуреты.