Советская литература 1920-х гг. - мощнейшее средство контрпропаганды
Все более убеждаюсь, что произведения советской литературы 1920-х гг. о Гражданской войне служат наглядным опровержением высосанных из пальца теорий о «гуманизме» большевиков, и прочих агиток позднейшего времени, которые нынешние «левые патриоты» пытаются представить объективным отображением событий тех лет.
В предыдущем посте я разбирал одно из таких произведений, книгу А.Серафимовича «Железный поток», в котором заметное место занимают кровавые сцены насилия - причем, насилия, чинимого именно красными: резня на улицах портового города; рубка пленных; отвратительная по своей откровенности сцена убийства семьи станичного атамана, включая маленьких детей.
Можно еще в качестве примера привести повесть другого советского автора - В.Зазубрина «Щепка», в которой описан чекистский расстрельный конвейер, а сами чекисты представлены в роли ассенизаторов, делающих кровавое, но нужное и полезное для революции дело.
То есть, насилия и бесчинства в отношении «классово чуждых» в 1920-е гг. не только не прятали - о них охотно и говорили, и писали, считая эти зверства совершенно оправданными «классовым подходом». Что неудивительно - какая власть, такая у нее и «культура».
Это потом уже, спохватившись, советские «эффективные менеджеры» отправили большую часть литературы 1920-х гг. в архив, т.к. сочли кошмары и грязь, и которых и возникло «первое в мире государство рабочих и крестьян» неприглядными, и стали лакировать события недавней истории. Вместо рассказов и повестей с натуралистическими сценами жестокости и убийств, стали культивироваться другие произведения, где неприглядные вещи были сведены к минимуму, а приоритетом стала идейность.
И именно эту созданную в позднейшие годы при непосредственном участии «друга советских детей» товарища Сталина, отлакированную и выхолощенную трактовку событий нынешние поклонники Кара-Мурзы и Проханова пытаются преподнести как самое объективное отображение тогдашних реалий.
Поэтому на заметку тем, кто любит подискутировать в сети с правоверными адептами. Не ограничивайте себя цитированием антисоветских источников, будь они хоть сто раз объективны. Тем более что есть такое неплохое подспорье - ранняя советская проза.
Вот, например, возьмем такое знаковое произведение - «Конармию» И.Э.Бабеля. Классика советской литературы, а мозги ставит на место с первого же прочтения.
Прежде всего, несколько слов об авторе. Так сказать, штрихи к портрету. Выходец из еврейской семьи, при царском правительстве его пытались привлечь к ответственности за порнографию, да революция помешала. Власть большевиков поддержал, с декабря 1917 г. работал в ЧК. Можно сказать, был одним из первых чекистов, т.к. ВЧК была образована именно в декабре.
Весной 1920 г. во время советско-польской войны в качестве военного корреспондента был направлен в Первую Конную армию Буденного. В результате появилась книга "Конармия".
Надо отдать автору должное, в книге он показал первоконников такими, какими они были - бандой грабителей и убийц, уничтожающей на своем пути все живое.
Тем, кто считает это мое утверждение предвзятым - советую ознакомиться с архивными документами о бесчинствах первоконников на польском фронте. Так что Бабель в данном случае не погрешил против истины.
И не случайно «Конармия» возмутила командарма Первой конной, М.С. Буденного. В открытом письме к М. Горькому, опубликованным в газете «Правда», Буденный дал этой книге такую характеристику: «Бабель фантазирует и просто лжет. Фабула его очерков, услащенных обильно впечатлениями эротоманствующего автора, это - бред сумасшедшего еврея»
Буденному не понравилось то, какими показали в книге его бойцов и его самого.
Однако "Конармия" примечательна не только этим. Неоднократно подмечалось, что в книге Бабеля обращает на себя внимание следующее: поляки, русские (что жители России, что жители территорий нынешней "незалежной) и прочие показаны в книге существами низшего порядка. Единоплеменники же Бабеля же хотя и являются частью нарисованного автором уродливого пейзажа, показаны несчастными страдальцами, претерпевающими незаслуженные лишения и насилия от воюющих армий - что от поляков, что от красных.
Пример: глава под названием "Сын Рабби". Вначале описание русских:
«И чудовищная Россия, неправдоподобная, как стадо платяных вшей, затопала лаптями по обе стороны вагонов. Тифозное мужичье катило перед собой привычной гроб солдатской смерти. Оно прыгало на подножки нашего поезда и отваливалось, сбитое прикладами».
А далее мы видим контраст:
Автор встречает своего давнего знакомца, сына житомирского рабби Илью (который вступил в партию и пошел воевать вместе с красными). В книге он умирает от тифа, и Бабель, преисполненный скорби, так пишет о смерти собрата:
«он умер, последний принц, среди стихов, филактерий и портянок. Мы похоронили его на забытой станции. И я - едва вмещающий в древнем теле бури моего воображения, - я принял последний вздох моего брата».
Весьма символичный момент, который сразу бросается в глаза: описание фона, на котором происходит беседа автора с умирающим. Атрибуты большевистского функционера тесно соседствуют с еврейскими религиозными атрибутами.
"Здесь все было свалено вместе - мандаты агитатора и памятники еврейского поэта. Портреты Ленина и Маймонида лежали рядом. Узловатое железо ленинского черепа и тусклый шелк портретов Маймонида. Прядь женских волос была заложена в книжку постановлений шестого съезда партии, и на
полях коммунистических листовок теснились кривые строки древнееврейских стихов. Печальным и скупым дождем падали они на меня - страницы "Песни песней" и револьверные патроны".
И подобного рода контрастов в произведении Бабеля несметное множество.
Однако, вернемся к сценам жестокости:
В главе «Письмо» подробно описывается, как отец режет сына, а затем сын убивает отца, и после диктует Бабелю письмо своей матери, в котором, похваляясь, рассказывает об этом кровавом злодействе.
В главе «Соль» красноармеец стреляет в беззащитную женщину, имевшую неосторожность негативно отозваться о деятелях большевизма - Ленине и Троцком. А после обстоятельно излагает это в письме, адресованном автору:
«…И, увидев эту невредимую женщину, и несказанную Расею вокруг нее, и крестьянские поля без колоса, и поруганных девиц, и товарищей, которые много ездют на фронт, но мало возвращаются, я захотел спрыгнуть с вагона и себе кончить или ее кончить. Но казаки имели ко мне сожаление и сказали:
- Ударь ее из винта.
И сняв со стенки верного винта, я смыл этот позор с лица трудовой земли и республики
И мы, бойцы второго взвода, клянемся перед вами, дорогой товарищ редактор, и перед вами, дорогие товарищи из редакции, беспощадно поступать со всеми изменниками, которые тащат нас в яму и хотят повернуть речку обратно и выстелить Расею трупами и мертвой травой...»
В главе «эскадронный Трунов» красный командир ради потехи убивает пленного польского старика-солдата. Причем делает это весьма садистским способом.
« - Офицера ваши гады, - сказал эскадронный, - офицера ваши побросали здесь одежду... На кого придется - тому крышка, я пробу сделаю...
И тут же эскадронный выбрал из кучи тряпья фуражку с кантом и надвинул ее на старого. - Впору, - пробормотал Трунов, придвигаясь и пришептывая, - впору... - и всунул пленному саблю в глотку. Старик упал, повел ногами, из горла его вылился пенистый коралловый ручей. Тогда к нему подобрался, блестя серьгой и круглой деревенской шеей, Андрюшка Восьмилетов. Андрюшка расстегнул у поляка пуговицы, встряхнул его легонько и стал стаскивать с умирающего штаны. Он перебросил их к себе на седло, взял еще два мундира из кучи, потом отъехал от нас и заиграл плетью»…
Этого доблестному буденовцу показалось мало. Некоторое время спустя он убивает из карабина выстрелом голову еще одного пленного.
«Возясь с пленными, я истощил все проклятия и кое-как записал восемь человек, номера их частей, род оружия и перешел к девятому. Девятый этот был юноша, похожий на немецкого гимнаста из хорошего цирка, юноша с белой немецкой грудью и с бачками, в триковой фуфайке и в егеревских кальсонах. Он повернул ко мне два соска на высокой груди, откинул вспотевшие белые волосы и назвал свою часть. Тогда Андрюшка схватил его за кальсоны и спросил строго:
- Откуда сподники достал?
- Матка вязала, - ответил пленный и покачнулся.
- Фабричная у тебя матка, - сказал Андрюшка, все приглядываясь, и подушечками пальцев потрогал у поляка холеные ногти, - фабричная у тебя матка, наш брат таких не нашивал...
Он еще раз пощупал егеревские кальсоны и взял за руку девятого, для того чтобы отвести к остальным пленным, уже записанным. Но в это мгновение я увидел Трунова, вылезающего из-за бугра. Кровь стекала с головы эскадронного, как дождь со скирды, грязная тряпка его размоталась и повисла, он полз на животе и держал карабин в руках. Это был японский карабин, отлакированный и с сильным боем. С двадцати шагов Пашка разнес юноше череп, и мозги поляка посыпались мне на руки».
Итак, в 1920-е гг. советские литераторы были более откровенны в отображении истинного лица большевизма. Сами того не желая, они своим творчеством подтвердили его человеконенавистническую и русофобскую суть.
В предыдущем посте я разбирал одно из таких произведений, книгу А.Серафимовича «Железный поток», в котором заметное место занимают кровавые сцены насилия - причем, насилия, чинимого именно красными: резня на улицах портового города; рубка пленных; отвратительная по своей откровенности сцена убийства семьи станичного атамана, включая маленьких детей.
Можно еще в качестве примера привести повесть другого советского автора - В.Зазубрина «Щепка», в которой описан чекистский расстрельный конвейер, а сами чекисты представлены в роли ассенизаторов, делающих кровавое, но нужное и полезное для революции дело.
То есть, насилия и бесчинства в отношении «классово чуждых» в 1920-е гг. не только не прятали - о них охотно и говорили, и писали, считая эти зверства совершенно оправданными «классовым подходом». Что неудивительно - какая власть, такая у нее и «культура».
Это потом уже, спохватившись, советские «эффективные менеджеры» отправили большую часть литературы 1920-х гг. в архив, т.к. сочли кошмары и грязь, и которых и возникло «первое в мире государство рабочих и крестьян» неприглядными, и стали лакировать события недавней истории. Вместо рассказов и повестей с натуралистическими сценами жестокости и убийств, стали культивироваться другие произведения, где неприглядные вещи были сведены к минимуму, а приоритетом стала идейность.
И именно эту созданную в позднейшие годы при непосредственном участии «друга советских детей» товарища Сталина, отлакированную и выхолощенную трактовку событий нынешние поклонники Кара-Мурзы и Проханова пытаются преподнести как самое объективное отображение тогдашних реалий.
Поэтому на заметку тем, кто любит подискутировать в сети с правоверными адептами. Не ограничивайте себя цитированием антисоветских источников, будь они хоть сто раз объективны. Тем более что есть такое неплохое подспорье - ранняя советская проза.
Вот, например, возьмем такое знаковое произведение - «Конармию» И.Э.Бабеля. Классика советской литературы, а мозги ставит на место с первого же прочтения.
Прежде всего, несколько слов об авторе. Так сказать, штрихи к портрету. Выходец из еврейской семьи, при царском правительстве его пытались привлечь к ответственности за порнографию, да революция помешала. Власть большевиков поддержал, с декабря 1917 г. работал в ЧК. Можно сказать, был одним из первых чекистов, т.к. ВЧК была образована именно в декабре.
Весной 1920 г. во время советско-польской войны в качестве военного корреспондента был направлен в Первую Конную армию Буденного. В результате появилась книга "Конармия".
Надо отдать автору должное, в книге он показал первоконников такими, какими они были - бандой грабителей и убийц, уничтожающей на своем пути все живое.
Тем, кто считает это мое утверждение предвзятым - советую ознакомиться с архивными документами о бесчинствах первоконников на польском фронте. Так что Бабель в данном случае не погрешил против истины.
И не случайно «Конармия» возмутила командарма Первой конной, М.С. Буденного. В открытом письме к М. Горькому, опубликованным в газете «Правда», Буденный дал этой книге такую характеристику: «Бабель фантазирует и просто лжет. Фабула его очерков, услащенных обильно впечатлениями эротоманствующего автора, это - бред сумасшедшего еврея»
Буденному не понравилось то, какими показали в книге его бойцов и его самого.
Однако "Конармия" примечательна не только этим. Неоднократно подмечалось, что в книге Бабеля обращает на себя внимание следующее: поляки, русские (что жители России, что жители территорий нынешней "незалежной) и прочие показаны в книге существами низшего порядка. Единоплеменники же Бабеля же хотя и являются частью нарисованного автором уродливого пейзажа, показаны несчастными страдальцами, претерпевающими незаслуженные лишения и насилия от воюющих армий - что от поляков, что от красных.
Пример: глава под названием "Сын Рабби". Вначале описание русских:
«И чудовищная Россия, неправдоподобная, как стадо платяных вшей, затопала лаптями по обе стороны вагонов. Тифозное мужичье катило перед собой привычной гроб солдатской смерти. Оно прыгало на подножки нашего поезда и отваливалось, сбитое прикладами».
А далее мы видим контраст:
Автор встречает своего давнего знакомца, сына житомирского рабби Илью (который вступил в партию и пошел воевать вместе с красными). В книге он умирает от тифа, и Бабель, преисполненный скорби, так пишет о смерти собрата:
«он умер, последний принц, среди стихов, филактерий и портянок. Мы похоронили его на забытой станции. И я - едва вмещающий в древнем теле бури моего воображения, - я принял последний вздох моего брата».
Весьма символичный момент, который сразу бросается в глаза: описание фона, на котором происходит беседа автора с умирающим. Атрибуты большевистского функционера тесно соседствуют с еврейскими религиозными атрибутами.
"Здесь все было свалено вместе - мандаты агитатора и памятники еврейского поэта. Портреты Ленина и Маймонида лежали рядом. Узловатое железо ленинского черепа и тусклый шелк портретов Маймонида. Прядь женских волос была заложена в книжку постановлений шестого съезда партии, и на
полях коммунистических листовок теснились кривые строки древнееврейских стихов. Печальным и скупым дождем падали они на меня - страницы "Песни песней" и револьверные патроны".
И подобного рода контрастов в произведении Бабеля несметное множество.
Однако, вернемся к сценам жестокости:
В главе «Письмо» подробно описывается, как отец режет сына, а затем сын убивает отца, и после диктует Бабелю письмо своей матери, в котором, похваляясь, рассказывает об этом кровавом злодействе.
В главе «Соль» красноармеец стреляет в беззащитную женщину, имевшую неосторожность негативно отозваться о деятелях большевизма - Ленине и Троцком. А после обстоятельно излагает это в письме, адресованном автору:
«…И, увидев эту невредимую женщину, и несказанную Расею вокруг нее, и крестьянские поля без колоса, и поруганных девиц, и товарищей, которые много ездют на фронт, но мало возвращаются, я захотел спрыгнуть с вагона и себе кончить или ее кончить. Но казаки имели ко мне сожаление и сказали:
- Ударь ее из винта.
И сняв со стенки верного винта, я смыл этот позор с лица трудовой земли и республики
И мы, бойцы второго взвода, клянемся перед вами, дорогой товарищ редактор, и перед вами, дорогие товарищи из редакции, беспощадно поступать со всеми изменниками, которые тащат нас в яму и хотят повернуть речку обратно и выстелить Расею трупами и мертвой травой...»
В главе «эскадронный Трунов» красный командир ради потехи убивает пленного польского старика-солдата. Причем делает это весьма садистским способом.
« - Офицера ваши гады, - сказал эскадронный, - офицера ваши побросали здесь одежду... На кого придется - тому крышка, я пробу сделаю...
И тут же эскадронный выбрал из кучи тряпья фуражку с кантом и надвинул ее на старого. - Впору, - пробормотал Трунов, придвигаясь и пришептывая, - впору... - и всунул пленному саблю в глотку. Старик упал, повел ногами, из горла его вылился пенистый коралловый ручей. Тогда к нему подобрался, блестя серьгой и круглой деревенской шеей, Андрюшка Восьмилетов. Андрюшка расстегнул у поляка пуговицы, встряхнул его легонько и стал стаскивать с умирающего штаны. Он перебросил их к себе на седло, взял еще два мундира из кучи, потом отъехал от нас и заиграл плетью»…
Этого доблестному буденовцу показалось мало. Некоторое время спустя он убивает из карабина выстрелом голову еще одного пленного.
«Возясь с пленными, я истощил все проклятия и кое-как записал восемь человек, номера их частей, род оружия и перешел к девятому. Девятый этот был юноша, похожий на немецкого гимнаста из хорошего цирка, юноша с белой немецкой грудью и с бачками, в триковой фуфайке и в егеревских кальсонах. Он повернул ко мне два соска на высокой груди, откинул вспотевшие белые волосы и назвал свою часть. Тогда Андрюшка схватил его за кальсоны и спросил строго:
- Откуда сподники достал?
- Матка вязала, - ответил пленный и покачнулся.
- Фабричная у тебя матка, - сказал Андрюшка, все приглядываясь, и подушечками пальцев потрогал у поляка холеные ногти, - фабричная у тебя матка, наш брат таких не нашивал...
Он еще раз пощупал егеревские кальсоны и взял за руку девятого, для того чтобы отвести к остальным пленным, уже записанным. Но в это мгновение я увидел Трунова, вылезающего из-за бугра. Кровь стекала с головы эскадронного, как дождь со скирды, грязная тряпка его размоталась и повисла, он полз на животе и держал карабин в руках. Это был японский карабин, отлакированный и с сильным боем. С двадцати шагов Пашка разнес юноше череп, и мозги поляка посыпались мне на руки».
Итак, в 1920-е гг. советские литераторы были более откровенны в отображении истинного лица большевизма. Сами того не желая, они своим творчеством подтвердили его человеконенавистническую и русофобскую суть.