Истинный образ. Р.3. Церковь в подполье. Продолжение 3
ПРАГМАТИЧЕСКИЙ ДУАЛИЗМ ГОР
Через сто лет после Гвиберта де Кастра в Фанжу, Пьер Отье предстает перед нами великим катарским проповедником, способным реставрировать и оживить настоящую Церковь во всей стране всего лишь с горсткой неустрашимых Добрых Людей. Между Гвибертом и Пьером пролегает столетие войн, массовых костров, разбитых надежд, систематических репрессий, доносов, пыток, вырванных признаний, страха, смертей в застенках, подпольных consolament и бегства. Но и через сто лет после Гвиберта, когда Пьер проходил послушничество в Ломбардии, вера и обряды остались теми же. Подпольная Церковь, после периода неуверенности и упадка середины XIII века вновь воспряла духом и обрела уверенность истинной Церкви Божьей. Бланш де Роде из Тараскона так описывает последних Добрых Людей в 1308 году перед инквизитором Жоффре д'Абли:
«Однажды вечером, в час, когда люди обычно ужинают и ложатся спать, Раймон Отье, брат означенных еретиков, и Бон Гийом, внебрачный сын означенного Пьера Отье, привели означенных еретиков Пьера и Гийома Отье в мой дом и дом моего мужа, расположенный возле замка, и там они оставались приблизительно пятнадцать дней, и там они ели и пили… Гийом, мой муж, покупал им всю необходимую провизию, но на их деньги. Три дня в неделю они постились на хлебе и воде, а именно: в понедельник, среду и пятницу; в другие дни они ели хлеб, вино, рыбу, фрукты и овощи… Они не ели ни мяса, ни яиц, ни сыра… Они сами готовили себе, и у них были сковородки и миски, из которых никто другой больше не ел…»
Братья Отье, как и все их товарищи, так же скурпулезно соблюдали правила, как и Добрые Христиане конца XII века. Малейшее нарушение обетов, данных при крещении, открывало доступ злу. Они ели из собственной посуды, чтобы избежать всякого соприкосновения с животным жиром, и соблюдали все ритуальные посты. Они проповедовали в домах друзей, где находили временное убежище, и не стоит сомневаться, что их проповеди были полностью основаны на Писании, согласно традиции Церкви; впрочем, кажется, некоторые вещи ускользали от понимания свидетельницы:
«На Гайа, жена Раймона Фабра, моя дочь Раймонда и я… мы слушали их проповеди и увещевания: они говорили много, но я почти ничего не помню, об апостолах и о Евангелии. А потом я им кланялась, встав на колени, трижды, и говорила: «Добрые Христиане, прошу благословения Божьего и Вашего». И они отвечали: «Пусть Бог Вас благословит и приведет Вас к счастливому концу!»
Гильельма Гарсен из Акса перед тем же Жоффре д'Абли и в том же 1308 году более подробно вспоминает проповеди совершенных:
«Эти еретики говорили, что Римская Церковь - это не Церковь, потому что она заперлась, и если кто туда ходит, то встречает только прах и тернии, и что она усохла. Они говорили, что они и есть истинная Церковь Божья, которая состоит из Добрых Мужчин и Добрых Женщин, как они. Они даже говорили, что никто, кроме них, не может спасать души, потому что они не причиняют вреда никому, не говорят и не делают никакого зла, в то время как Проповедники и минориты говорят и делают зло…»
Братья Отье не ограничивались проповедями против Церкви Римской. Гильельма Гарсен описывает на свой лад перед инквизитором, менее любопытным, чем Жак Фурнье десять лет спустя, дуалистические теории Добрых Людей:
«Я слыхала, как означенные еретики говорили, что есть два бога, один добрый, а другой злой, и что благой Бог не дает ни зерна, ни цветения, и ответственен только за духов; что духи или души были созданы уже очень давно, и они выходят из человеческих тел, чтобы сразу же войти в тела других мужчин и женщин; они мне говорили, что я, может быть, даже была королевой…»
Реестр инквизитора Жоффре д'Абли, который проводил допросы в высокогорном графстве Фуа людей из окружения Отье и даже членов их семьи, непосредственно перед поимкой последних Добрых Людей, передает нам главные и основные положения проповедей, общие для всех катарских доктрин, которые нам известны с конца XII века: полный дуализм, отрицающий то, что Бог несет хоть какую-то ответственность за создание и функционирование видимого мира и за воспроизводство жизни. Через десять лет, инквизитор Жак Фурнье, ведущий допросы в том же регионе, собирает более необычные показания. Жак Фурнье, который был епископом Памье перед тем, как стать Авиньонским папой под именем Бенедикта XII, и который был инквизитором своей епархии, систематически допросил, между 1318 и 1325 годами, население деревень графства Фуа и Сабартес, среди которых наиболее известны допросы людей из Монтайю. Дающие показания перед Жаком Фурнье в целом были более скромного происхождения, чем те, кого допрашивал Жоффре д'Абли в поисках братьев Отье. В течение десяти лет они не видели и не слушали совершенных, за исключением тех, кто совершил путешествие в Каталонию и встретил Белибаста в его изгнании. Они помнили, хорошо или плохо, отрывки проповедей того же Белибаста или Праде Тавернье. С другой стороны, инквизитор поощрял их, чтобы они говорили подробнее.
Если Жоффре д'Абли ограничивался тем, что ставил шаблонные вопросы, определяющие то, насколько дающий показания является катарским верующим, и что писцы терпеливо записывали надлежащими формулировками, выработанными опытом прежних десятилетий и зафиксированными в Учебнике инквизитора, авторства Бернарда Ги, Жак Фурнье, епископ Памье, демонстрировал интерес по поводу мнения и верований этих странных христиан с гор, хотел знать больше и пытался записать эту информацию более обстоятельно. Изучая его тщательно составленный реестр, переведенный и отредактированный Жаном Дювернуа, словно углубляешься в мир, полный жизни. Мы встречаем сильных личностей, в их речах видна индивидуальность, они придают личное толкование тезисам, квалифицируемым писарями Инквизиции как катарские. До того момента эти тезисы записывались несколько автоматически.
Кроме того, мы видим, что последним совершенным, с которым встречались эти верующие-горцы, был Белибаст, человек из их среды, сын крестьянина из Корбьер, в короткий срок обученный Филиппом д'Алайраком, и не имевший большого личного призвания. Добрый Человек и его верующие представляют собой универсум, отличающийся от образца Фанжу-1204, и даже более позднего, зафиксированного в реестре Жоффре д'Абли в качестве взглядов образованной паствы Пьера Отье.
По свидетельству Пьера Маури, пастуха из Монтайю, Гийом Белибаст, «покойный еретик», проповедовал, что после физической смерти тела душу жжет огонь Сатаны, «чужого бога», и она пытается воплотиться как можно быстрее, чтобы не страдать больше от этого огня:
«Она как можно быстрее вселяется в другое тело - первое попавшееся тело из плоти, которое ей представится; будь это тело другого человека, животного или птицы, чтобы найти какое-то отдохновение в этом теле…»
На другом допросе, через несколько дней, тот же пастух объясняет чуть подробнее концепцию Белибаста о переселении душ:
«Я слыхал, как Г.Белибаст говорил, что убивать каких-либо животных, кроме крыс, змей, жаб и им подобных, это грех, потому что в этих животных вселяются людские души…»
Кажется, что эта теория воплощения божественно-человеческой души в тела животных была специфической чертой «катаризма гор»: Пьер Отье говорил только о человеческих телах. Реестр Жака Фурнье доносит до нас, к примеру, размышления на эту тему Пьера Клерга, попа Монтайю. Об этом сообщает его любовница Беатрис де Планиссоль, на которую они произвели в свою время сильное впечатление:
«Еще он мне говорил, что Бог создал всех духов небесных. Эти духи согрешили грехом гордыни, желая сравниться с Богом, и по причине этого греха они пали с неба в пространство и на землю. Они живут, попадая в тела, которые встречают на пути, все равно какие, как получится, как в тела грубых животных, так и в тела людей. И эти духи, попав в тела грубых животных, все равно обладают разумом и сознанием, как и те, что попали в человеческие тела, разве что в телах грубых животных они не могут говорить. А то, что духи в телах грубых животных обладают разумом и сознанием, явствует из того, говорил он, что они бегут от того, что им вредно, и ищут то, что им полезно. Вот почему убивать какое-либо грубое животное является таким же грехом, как и человека, ибо и в том, и в другом есть дух, обладающий разумом и сознанием…»
В течение шести лет я пребывал в вере в то, что если Бог благ и прост, то от Него не может произойти никакое зло, и что это не Бог создал такое злое животное, как волк…
Пьер Клерг, человек более образованный, чем простой пастух, оригинальная, сильная личность, по-настоящему ни католик, ни катар, представляет здесь натуралистическую, донаучную рефлексию, основанную на опыте: животные наделены разумом, как и человек, и потому у них есть душа, хотя он не может этого полностью объяснить. Встречаемся ли мы здесь с отклонениями в катаризме, из-за отсутствия пастырей и служителей, приведшими к тому, что крестьянское население верующих стало рассуждать в категориях, чуждых средневековому христианству? Или же наоборот, антикатарские полемисты XIII века, по крайней мере, Петр Веронский, были правы, и из-за состояния источников, а также по причине сокрытия слишком компрометирующих тайн, только Белибаст и круг его последних верующих-горцев выдает нам верования в возможность воплощения божественно-человеческой души в телах животных? А, возможно, Петр Веронский, как и жители Монтайю, просто исходил из одного источника, из древних общих «коллективно-бессознательных предрассудков», еще несущих следы язычества, которых образованные катары, как и образованные католики, остерегались, но которые яркими красками расцвечивали народное христианство.
Эта возможность воплощения души в телах животных фактически породила систему взглядов на творение и функционирование видимого мира, уже мало похожую на катаризм: здесь, скорее, можно говорить о «прагматическом дуализме»… Как бы там ни было, остатки язычества и народного - и даже интеллектуального, в случае Пьера Клерга - здравого смысла прекрасно соединялись с остатками катарского христианства и близким к атеизму натурализмом, о котором, к примеру, свидетельствуют показания Раймона Делейра, из Тиньяка, о чем его сосед Бернар Жуфр сообщил инквизитору в 1322 году:
«Он говорил, что у человека нет иной души, кроме как крови, и что после смерти от человека более не остается ничего;
что у животных та же душа, что и у людей;
что Господь наш Иисус Христос был зачат вследствие соития мужчины и женщины, как это происходит с другими людьми;
что видимый мир - это и есть Бог, и нет иного Бога, кроме этого мира;
что ни месса, ни всё, что делается в храме, не имеет никакой ценности;
что нет ни ада, ни рая в другом мире;
что познавать женщин телесно не является грехом…»
Столь же удачные ответы и свидетельства мы наблюдаем у Гразиды Лизье, молодой крестьянки из Монтайю, у которой Жак Фурнье спрашивал, считает ли она, что совершает грех, предаваясь любви со священником - разумеется, Пьером Клергом - как до замужества, так и во время оного:
«Поскольку в то время это нам нравилось, мне и этому попу, то я не верила, и мне вовсе не казалось, что это грех. Но теперь, поскольку мне это уже не нравится, то если бы он познал меня телесно, у меня бы возникло чувство греха…
- Считаете ли Вы, что подобное поведение не нравится Богу?
- У меня чистая совесть, и я не считала, что это может кого-то оскорбить, то, что я спала с этим священником, потому что нам ведь это нравилось, мне и ему… Конечно, всякий телесный союз между мужчиной и женщиной Богу не нравится, однако я не считаю, что люди (которые соединяются телесно) грешат, если это приносит им взаимное удовольствие.
- Верите ли Вы в ад и рай?
- Я не знаю. Я слыхала, что есть рай, и я в это верю. Мне также говорили, что есть ад, но я не верю в это, хотя и отрицать не могу. Я верю в то, что есть рай, потому что это хорошая вещь, как я слыхала, но я не очень верю в ад, потому что это плохая вещь…
- Кто научил Вас этим заблуждениям?
- Никто, я сама додумалась.
- Учили ли Вы этому кого-либо другого?
- Нет, если меня никто не спрашивал…»
В этом оригинальном диалоге ответы Гразиды отдают провокацией. Однако, епископ-инквизитор покарал ее только тюремным заключением, откуда она очень скоро освободилась, сменив приговор на ношение креста. Естественно, она признала, что ее заявления были заблуждениями, и что она теперь верит, что есть ад, «где злые люди и злобные демоны будут наказуемы вечно». А кроме того, в другом показании, она предъявила Жаку Фурнье собственную интерпретацию творения:
«Те материальные вещи, которые являются хорошими и полезными для человека, созданы Богом, как, например, сами люди, животные, которых они едят или которые служат им для перевозок, как быки, козы, лошади, мулы, плоды земли и деревьев, которые они едят. Но я не верю, что Бог создал волков, мух, ящериц и другие вещи, вредные для людей. Я не верю, что Бог создал дьявола, потому что это очень плохое дело, а Бог не делает никаких плохих дел…»
Привкус язычества, укорененного как в здравом смысле, так и в предрассудках населения, христианизированного лишь поверхностно, и одновременно интеллигентность, жажда жизни и юмор, - все это придает особую колористику жизни горцев, свидетельством которой является страх, охвативший Белибаста - как рассказывают - в тот день, когда сорока трижды пересекла его дорогу: дурной знак! дурной знак! Или знаменитая притча о подкове и лошади, которой последний окситанский Добрый Человек доказывал существование переселения душ и в тела животных: душа, обитавшая в теле лошади, после смерти последней вселяется в человека, который становится Добрым Христианином; а этот Добрый Христианин, попав на то самое место, где он, будучи лошадью, потерял подкову, вспомнил об этом вслух, и на глазах своего совершенного товарища стал искать подкову и нашел ее.
Мы, фактически, видим, что в универсуме реестров Жака Фурнье исповедуемый катаризм переходит из метафизического плана в план конкретики. Двойное творение переносится в этот мир. То есть, не всё visibilia et corruptibilia, не весь видимый мир, воспринимается как творение зла, но в этом видимом мире различают доброе и дурное творение.
Как Гразида Лизье из Монтайю, Бернард Франк, из Гулье в Викдессус, объясняет, что благой Бог создал все благие творения (ангелов, души, тела, небо, землю, воды, огонь, воздух, полезных животных), а злое божество ответственно за лягушек, демонов, мух и змей. К этому он добавляет:
«Но это во власти человека - встать на сторону благого Бога или злого божества. Если он встанет на сторону злого божества, оно будет ему помогать; если же он встанет на сторону благого Бога, Он будет ему помогать, хотя злое божество не может помогать так, как благой Бог…»
Как Арнод Когуль из Лордата мог поверить, что Бог создал волка, который постоянно режет его овец и коров? Вредные животные явно происходят от демона: волки, крысы, змеи, мухи… Кстати, и Белибаст говорил, что божественная душа не может в них вселиться, потому убивать их не является грехом. Ну, а полезные животные - овцы, коровы и рыба - являются, конечно, дарами неба. Божественные души могут вселиться в кое-кого из них, что, впрочем, не мешало катарским верующим убивать их, для того, чтобы есть. Таким образом, прагматический дуализм как таковой, породил метафизику, больше не принадлежавшую катаризму, даже умеренному, поскольку допускал, что Бог вмешивается в этот мир, чтобы заселить его благими творениями, соседствующими с творениями зла, и что человек может свободно выбирать, становиться ему на сторону добра или зла… Прагматический дуализм противопоставляет хороших и полезных животных, созданных Богом, - вредным и ядовитым, созданных дьяволом, в то время, как метафизический дуализм катарских трактатов все телесное творение относил к творениям зла и ограничивал божественную часть мира человеческими душами, заключенными в дьявольские одежды кожаные.
И если Гвиберт де Кастр, которому однажды дама Каваерс из Фанжу принесла в дар угрей, не ел мяса, так это вряд ли из-за того, что он боялся, что в теплокровных животных могла найти приют душа его бабушки, но просто чтобы избежать слишком возбуждающей пищи: всякая плоть, в том числе и плоть рыб, была для него делом рук зла, как и все видимое. Потому ничего удивительного, что во времена Белибаста поп-анархист Пьер Клерг пылко сравнивал католических епископов с волками, а Братьев-Проповедников доминиканцев - с собаками; мы даже с некоторым злорадством, но без удивления, отмечаем, что Пьер де Нио, дворянин графа де Фуа из окружения братьев Отье, грубо назвал всех католических клириков (доминиканцев, францисканцев и священников вместе), по крайней мере, так рассказывают инквизитору, «мерзкими жирными гусеницами». Гусеницы были для него, без сомнения, творениями дьявола…
Однако и в XIII столетии катарские доктора без колебаний сравнивали Церковь Римскую с Церковью волков, по сравнению с малой отарой Христовой, которую составляли они сами. Катары, будучи в некотором отношении догматичными и формалистичными, тем не менее, представляли собой реальных, живых людей, совершенных и верующих, мужчин и женщин определенного средневекового периода. Периода, когда религиозные концепции решительно обновлялись, когда сплетались между собой основы языческой и раннехристианской культур, где новые идеи «заражались» духом времени и, как всегда, брали на вооружение вечный народный здравый смысл. В сказках о волке и ягненке, как писали последние катары конца XIV столетия, никогда не видано было, чтобы овцы пожирали волков…