Истинный образ. Раздел 3. Монсегюр.
XVIII
МОНСЕГЮР
Изгнанные из Тулузы и едва не ставшие жертвами самосуда в Альби и Нарбонне, первые инквизиторы, доминиканцы, усилили и систематизировали свои действия при поддержке францисканцев. Первое крупное следствие «зачистило» Лаурагэ, начиная с 1240 года. Уже с 1237 г. брат Феррье, имевший проблемы в Нарбонне в 1235 г., осел в Конес Минервуа, откуда посылал в тюрьмы Каркассона верующих в еретиков. Однако его следственный трибунал перемещался, и сначала он действовал из Брама, затем из Сайссака. А когда его коллеги в Лаурагэ были убиты в мае 1242 года - а их архивы уничтожены - ему пришлось придти им на смену, и до конца 1244 года он терпеливо готовил путь обширному расследованию Бернара де Ко и Жана де Сен-Пьер 1245-1246 гг.
Во время этого грандиозного следствия в Лаурагэ, Бернар де Ко и Жан де Сен-Пьер допрашивали подозреваемых из Тулузен, Аженэ и даже Керси.
Реестры брата Феррье и Бернара де Ко, копии которых (в фондах Доат Парижской Национальной Библиотеки) и даже оригиналы (рукопись 609 Муниципальной Библиотеки Тулузы) дошли до нас, свидетельствуют о первых процедурах инквизиторских процессов, которые постепенно становились все более изощренными и богатыми подробностями, вплоть до Practica Inquisitionis Бернарда Ги. Показания записывались небольшой группой писарей, в присутствии свидетелей, среди которых были даже квази профессионалы, и собственно членов трибунала. Таким образом, следствие неуклонно разворачивалось по заведомо установленному порядку: имя и приход, откуда происходил дающий показания; клятва говорить всю правду о ереси, как о себе, так и о других; вопросы: встречали ли Вы еретиков? каких? когда? где? с кем? Слушали ли Вы их проповеди? Поклонялись ли им согласно ритуалу melhorament? Разделяли ли Вы с ними трапезу и ели ли хлеб, благословленный ими? Сидели ли Вы с ними за одним столом? Участвовали ли Вы в consolament? И если да, опишите этот обряд. Сопровождали ли Вы еретика, пытались ли его защитить, увести в безопасное место? Делали ли Вы ему подношения или давали еду? Сговаривались ли Вы в другими подозреваемыми, чтобы укрыть правду? Исповедовались ли Вы уже перед другим инквизитором? Верили ли Вы, что еретики - это добрые люди, и их вера благая, и что в ней можно спастись? Встречали ли Вы вальденсов и верили ли в их заблуждения?
Разумеется, всякий утвердительный ответ вызывал следующую серию вопросов, где уже требовались точные имена и места (где? в чьем доме? в присутствии кого? и т.д.). Они запустили когти в самые потаенные места этого общества. Они вывернули наизнанку его сердце.
Одним из мест «интенсивной катарской жизни», которую наиболее ярко открывают нам реестры Бернара де Ко и Жана де Сен-Пьер, опосредованно, а реестры Феррье непосредственно - был Монсегюр, где в течение сорока лет население было исключительно катарским. Если в Фанжу или Ма-Сен-Пуэлль жили католические семьи, то Монсегюр был укрепленной деревней, где как религиозное, так и гражданское общество было полностью вовлечено в жизнь Церкви Добрых Христиан. И как таковое, оно вызывало особый интерес у инквизиторов. Когда, под конец 1244 года, брат Феррье закончил допрашивать выживших в Монсегюре верующих, которые видели костер своих совершенных, он отказался от должности инквизитора и стал приором монастыря доминиканцев в Каркассоне. Еще в течение двух лет Бернар де Ко и Жан де Сен-Пьер продолжали допрашивать подозреваемых из Лаурагэ и Тулузен, которые обрисовали красоту и силу связей солидарности и надежды, соединявших Монсегюр с катарскими архипелагами.
УБЕЖИЩЕ
Деревня-замок Монсегюр, наиболее целостно и аутентично катарский из всех мест обитания мелкой сельской окситанской знати, общество, история и повседневная жизнь которого известны лучше других, не был обычным castrum. Мало того, как это ни парадоксально, несмотря на точность и богатство источников, он подвергся наибольшему произволу поэтического и не совсем воображения, коммерции и фальшивых тайн. Но именно его Гвиберт де Кастр избрал как безопасное место для своей Церкви в годину бедствий, и место обитания стало духовным центром; кроме того, именно его тонкий силуэт является символом всех этих голубых гор.
Возвышаясь над цепью нагорий Плантаурель, над землей д’Ольме и территорией Мирпуа, скала Монсегюр контролирует дорогу, пересекающую массив святого Варфоломея через перевал Пейре и соединяющую Лавеланет с землями д’Айю и даже с Каталонией. На вершине этой скалы была наблюдательная башня, которая, так же как и Рокфиксад к западу, была одной из пограничных крепостей между Окситанией и Каталонией, цепью протянувшихся к морю через Корбьер. В 1200 году эта башня была уже разрушена.
Маленький разрушенный замок, возвышавшийся над отвесными склонами скалистой горы, принадлежал семье де Перейль, которая зависела от графа де Фуа, «за исключением должной верности графу Тулузскому», то есть его сюзереном был граф Тулузский. Около 1200 года титул его сеньора принадлежал совсем молодому человеку, Раймону де Перейлю, мать которого, Форнейра, дама де Перейль, решила стать совершенной в Мирпуа, забрав с собой самую младшую дочь, маленькую Адалаис. Ее старший брат, Арнод Роже, стал наследником имущества и прав их отца, Гийома Роже, совладельца Мирпуа. Раймон, сохранивший имя и имущество своей матери, владел, таким образом, собственно замком де Перейль (сегодня Перейль- д’Эн-Бас, возле Лавеланет), и всеми маленькими фортефицированными постами, зависящими от него - в том числе и Монсегюром.
В 1244 году Раймон де Перейль заявил инквизитору Феррье во время допроса, что «более сорока лет назад», то есть до 1204 года, два катарских иерарха, Раймон, диакон Мирпуа, и его socius Раймон Бласко, пришли просить его отстроить Монсегюр, и он удовлетворил их просьбу. Раймон де Перейль фактически отстроил castrum, и сразу же поселился там сам, а его мать Форнейра управляла там домом совершенных в небольшой монашеской общине. Можно задуматься над тем, зачем катарская Церковь, между 1200 и 1204 годом, когда ее общины гармонически жили в обществе маленьких городов-замков в низине, счастливых землях торговли и обмена Лаурагэ, Тулузен, Альбижуа, нуждалась в горном поселении на вершине дикой скалы. Некоторые современные историки, как Фернан Ниэль и Мишель Рокберт, сопоставили это заявление Раймона де Перейля и показания рыцаря графа де Фуа перед Бернардом де Ко и Жаном де Сен-Пьер в 1246 году: Пьер Гийом д’Арвинья видел в те же годы «более сорока лет назад», в Мирпуа, «большое собрание еретиков, до шестисот человек. Они пришли, чтобы разрешить между собой один вопрос…»
Конечно, мы никогда не узнаем, каким был этот вопрос, и говорили ли они о восстановлении поселения на вершине скалы Монсегюр. Как бы там ни было, замок Раймона де Перейль в начале XIII века не так уж отличался от любого места обитания «горной» окситанской знати: он просто по своей топографической конфигурации и силуэту был ближе к цитадели Ниортов или к Уссон, чем к «замку де Фанжу». Так же, как и они, он был семейным обиталищем, где жили члены аристократических кланов и располагались катарские дома и жили их близкие из той же среды. Ничего особо священного или религиозного не отличало Монсегюр от других мест.
Песнь о крестовом походе вкладывает в уста епископа Тулузы Фулько, во время спора с графом де Фуа на Латеранском Соборе 1215 года, лишившего собственности Тренкавелей и Сен-Жиллей, следующие слова:
«Господа… я говорю вам… что граф всегда любил, предпочитал и принимал еретиков/что все его графство переполнено и наводнено ими;
E.l pog de Montsegur fo per aital bastitz
Qu’el les pogues defendre, e.ls hi a cossentitz.
(«и что скала Монсегюр специально была застроена/чтобы служить им защитой, и чтоб допустить их туда…»)
Граф де Фуа просто ответил, что он не может нести никакой ответственности за все, что происходит в Монсегюре, поскольку он никогда не был его senher poestaditz (законным сеньором). Если эти слова действительно были произнесены в 1215 году, то они бросают интересный след на репутацию Монсегюра в достаточно раннюю эпоху. Но Песнь была отредактирована поэтом, принадлежавшим к «тулузской партии», незадолго до капитуляции 1229 года, в то время, когда все знали, что во время крестового похода 1209-1218 гг., а потом королевского крестового похода 1226-1228 гг., Монсегюр - как Ниорт или Уссон - служил убежищем как еретикам, так и фаидитам.
Наиболее скомпрометированные фаидиты Лаурагэ, дамы из Фанжу, совершенные и верующие, первыми нашли там приют, а иногда приходили, чтобы послушать проповеди Старшего Сына Гвиберта де Кастра и его епископа Госельма. Но во время окситанской реконкисты все вновь вернулись в бурги в низине и когда Гвиберт де Кастр реорганизовывал Тулузскую Церковь из Фанжу, а Пьер Изарн - Каркассонскую из Кабарец, Монсегюр оставался семейным гнездом Раймона де Перейля, который тем временем женился, у него стали рождаться дети, и они росли в окружении своих совершенных бабушек, вполне естественно для того мира.
Раймон женился на богатой наследнице из семьи верующих, Корбе Унод де Ланта, мать которой, Маркезия, поселилась как совершенная в Монсегюре, вместе с другой родственницей этой пары, свекровью Форнейрой де Перейль. У них родилось четверо дочерей и сын. Во времена крестового похода несколько совершенных женщин благородного происхождения оставались там в своих домах: Гарсенда дю Ма-Сен-Пуэлль и ее дочь Гайларда, Наварра де Сервиан, дочь Бланши де Лаурак. Кроме того, несколько представителей иерархии уже с того времени начали постоянно жить в Монсегюре: Бернард де Ламот, Старший Сын Гвиберт де Кастр, Раймон Мерсье, диакон Мирпуа, Жан Камбиаир, Младший Сын, и потому туда стекались верующие рыцари, чтобы их навещать, как сеньоры дю Ма, приходившие к своей бабушке и тете, Сикард де Дюрфор из Фанжу, сын совершенной Фэй, или Пьер де Фенуийет. Теперь мы подошли к тому моменту, когда была отредактирована Песнь о крестовом походе…
Королевский крестовый поход и его последствия привели в Монсегюр всех родственников Раймона де Перейля, лишенных собственности: его брата Арнода Роже де Мирпуа, с женой Сесиль и тещей, совершенной Брайдой де Монсервер; его шурина Бернарда дю Конгост, сеньора де Пюиверт и Парижа в Керкорб, вдовца его сестры Арпей де Перейль, умершей, получив утешение перед крестовым походом; отца его будущего зятя, Пьера Роже де Рабат; его кузена Беренгера де Лавеланет, и всю их семью. Около 1230 года церемония consolament другого шурина сеньора Монсегюра, Альзю де Массабрак, супруга Адалаис де Перейль, в замке самого Перейля, собрала вокруг Жана Камбиаира, который ее проводил, весь знатный катарский клан, спустившийся из Монсегюра. Из показаний перед братом Феррье перед нами словно вырисовывается последняя групповая фотография перед поворотными событиями 1232 года, несущая память обо всех этих парах верующих, соединенных узами крови, союзами, дружбой, до конца своего пути и судьбы. Раймон и Корба де Перейль, Арнод Роже и Сесиль де Мирпуа, Изарн де Монсервер, брат Сесиль, и Пелегрина, внучка Гарсенды дю Ма. Будучи местом обитания катарской знати и катарских семейств, Монсегюр очень естественно сыграл роль убежища, в какой-то степени определившуюся его исключительным положением орлиного гнезда в горах, и потому оказался в центре политических и военных событий. Его сеньор, Раймон де Перейль, не мог противостоять тому, что произошло вскоре.
МОНСЕГЮР
Изгнанные из Тулузы и едва не ставшие жертвами самосуда в Альби и Нарбонне, первые инквизиторы, доминиканцы, усилили и систематизировали свои действия при поддержке францисканцев. Первое крупное следствие «зачистило» Лаурагэ, начиная с 1240 года. Уже с 1237 г. брат Феррье, имевший проблемы в Нарбонне в 1235 г., осел в Конес Минервуа, откуда посылал в тюрьмы Каркассона верующих в еретиков. Однако его следственный трибунал перемещался, и сначала он действовал из Брама, затем из Сайссака. А когда его коллеги в Лаурагэ были убиты в мае 1242 года - а их архивы уничтожены - ему пришлось придти им на смену, и до конца 1244 года он терпеливо готовил путь обширному расследованию Бернара де Ко и Жана де Сен-Пьер 1245-1246 гг.
Во время этого грандиозного следствия в Лаурагэ, Бернар де Ко и Жан де Сен-Пьер допрашивали подозреваемых из Тулузен, Аженэ и даже Керси.
Реестры брата Феррье и Бернара де Ко, копии которых (в фондах Доат Парижской Национальной Библиотеки) и даже оригиналы (рукопись 609 Муниципальной Библиотеки Тулузы) дошли до нас, свидетельствуют о первых процедурах инквизиторских процессов, которые постепенно становились все более изощренными и богатыми подробностями, вплоть до Practica Inquisitionis Бернарда Ги. Показания записывались небольшой группой писарей, в присутствии свидетелей, среди которых были даже квази профессионалы, и собственно членов трибунала. Таким образом, следствие неуклонно разворачивалось по заведомо установленному порядку: имя и приход, откуда происходил дающий показания; клятва говорить всю правду о ереси, как о себе, так и о других; вопросы: встречали ли Вы еретиков? каких? когда? где? с кем? Слушали ли Вы их проповеди? Поклонялись ли им согласно ритуалу melhorament? Разделяли ли Вы с ними трапезу и ели ли хлеб, благословленный ими? Сидели ли Вы с ними за одним столом? Участвовали ли Вы в consolament? И если да, опишите этот обряд. Сопровождали ли Вы еретика, пытались ли его защитить, увести в безопасное место? Делали ли Вы ему подношения или давали еду? Сговаривались ли Вы в другими подозреваемыми, чтобы укрыть правду? Исповедовались ли Вы уже перед другим инквизитором? Верили ли Вы, что еретики - это добрые люди, и их вера благая, и что в ней можно спастись? Встречали ли Вы вальденсов и верили ли в их заблуждения?
Разумеется, всякий утвердительный ответ вызывал следующую серию вопросов, где уже требовались точные имена и места (где? в чьем доме? в присутствии кого? и т.д.). Они запустили когти в самые потаенные места этого общества. Они вывернули наизнанку его сердце.
Одним из мест «интенсивной катарской жизни», которую наиболее ярко открывают нам реестры Бернара де Ко и Жана де Сен-Пьер, опосредованно, а реестры Феррье непосредственно - был Монсегюр, где в течение сорока лет население было исключительно катарским. Если в Фанжу или Ма-Сен-Пуэлль жили католические семьи, то Монсегюр был укрепленной деревней, где как религиозное, так и гражданское общество было полностью вовлечено в жизнь Церкви Добрых Христиан. И как таковое, оно вызывало особый интерес у инквизиторов. Когда, под конец 1244 года, брат Феррье закончил допрашивать выживших в Монсегюре верующих, которые видели костер своих совершенных, он отказался от должности инквизитора и стал приором монастыря доминиканцев в Каркассоне. Еще в течение двух лет Бернар де Ко и Жан де Сен-Пьер продолжали допрашивать подозреваемых из Лаурагэ и Тулузен, которые обрисовали красоту и силу связей солидарности и надежды, соединявших Монсегюр с катарскими архипелагами.
УБЕЖИЩЕ
Деревня-замок Монсегюр, наиболее целостно и аутентично катарский из всех мест обитания мелкой сельской окситанской знати, общество, история и повседневная жизнь которого известны лучше других, не был обычным castrum. Мало того, как это ни парадоксально, несмотря на точность и богатство источников, он подвергся наибольшему произволу поэтического и не совсем воображения, коммерции и фальшивых тайн. Но именно его Гвиберт де Кастр избрал как безопасное место для своей Церкви в годину бедствий, и место обитания стало духовным центром; кроме того, именно его тонкий силуэт является символом всех этих голубых гор.
Возвышаясь над цепью нагорий Плантаурель, над землей д’Ольме и территорией Мирпуа, скала Монсегюр контролирует дорогу, пересекающую массив святого Варфоломея через перевал Пейре и соединяющую Лавеланет с землями д’Айю и даже с Каталонией. На вершине этой скалы была наблюдательная башня, которая, так же как и Рокфиксад к западу, была одной из пограничных крепостей между Окситанией и Каталонией, цепью протянувшихся к морю через Корбьер. В 1200 году эта башня была уже разрушена.
Маленький разрушенный замок, возвышавшийся над отвесными склонами скалистой горы, принадлежал семье де Перейль, которая зависела от графа де Фуа, «за исключением должной верности графу Тулузскому», то есть его сюзереном был граф Тулузский. Около 1200 года титул его сеньора принадлежал совсем молодому человеку, Раймону де Перейлю, мать которого, Форнейра, дама де Перейль, решила стать совершенной в Мирпуа, забрав с собой самую младшую дочь, маленькую Адалаис. Ее старший брат, Арнод Роже, стал наследником имущества и прав их отца, Гийома Роже, совладельца Мирпуа. Раймон, сохранивший имя и имущество своей матери, владел, таким образом, собственно замком де Перейль (сегодня Перейль- д’Эн-Бас, возле Лавеланет), и всеми маленькими фортефицированными постами, зависящими от него - в том числе и Монсегюром.
В 1244 году Раймон де Перейль заявил инквизитору Феррье во время допроса, что «более сорока лет назад», то есть до 1204 года, два катарских иерарха, Раймон, диакон Мирпуа, и его socius Раймон Бласко, пришли просить его отстроить Монсегюр, и он удовлетворил их просьбу. Раймон де Перейль фактически отстроил castrum, и сразу же поселился там сам, а его мать Форнейра управляла там домом совершенных в небольшой монашеской общине. Можно задуматься над тем, зачем катарская Церковь, между 1200 и 1204 годом, когда ее общины гармонически жили в обществе маленьких городов-замков в низине, счастливых землях торговли и обмена Лаурагэ, Тулузен, Альбижуа, нуждалась в горном поселении на вершине дикой скалы. Некоторые современные историки, как Фернан Ниэль и Мишель Рокберт, сопоставили это заявление Раймона де Перейля и показания рыцаря графа де Фуа перед Бернардом де Ко и Жаном де Сен-Пьер в 1246 году: Пьер Гийом д’Арвинья видел в те же годы «более сорока лет назад», в Мирпуа, «большое собрание еретиков, до шестисот человек. Они пришли, чтобы разрешить между собой один вопрос…»
Конечно, мы никогда не узнаем, каким был этот вопрос, и говорили ли они о восстановлении поселения на вершине скалы Монсегюр. Как бы там ни было, замок Раймона де Перейль в начале XIII века не так уж отличался от любого места обитания «горной» окситанской знати: он просто по своей топографической конфигурации и силуэту был ближе к цитадели Ниортов или к Уссон, чем к «замку де Фанжу». Так же, как и они, он был семейным обиталищем, где жили члены аристократических кланов и располагались катарские дома и жили их близкие из той же среды. Ничего особо священного или религиозного не отличало Монсегюр от других мест.
Песнь о крестовом походе вкладывает в уста епископа Тулузы Фулько, во время спора с графом де Фуа на Латеранском Соборе 1215 года, лишившего собственности Тренкавелей и Сен-Жиллей, следующие слова:
«Господа… я говорю вам… что граф всегда любил, предпочитал и принимал еретиков/что все его графство переполнено и наводнено ими;
E.l pog de Montsegur fo per aital bastitz
Qu’el les pogues defendre, e.ls hi a cossentitz.
(«и что скала Монсегюр специально была застроена/чтобы служить им защитой, и чтоб допустить их туда…»)
Граф де Фуа просто ответил, что он не может нести никакой ответственности за все, что происходит в Монсегюре, поскольку он никогда не был его senher poestaditz (законным сеньором). Если эти слова действительно были произнесены в 1215 году, то они бросают интересный след на репутацию Монсегюра в достаточно раннюю эпоху. Но Песнь была отредактирована поэтом, принадлежавшим к «тулузской партии», незадолго до капитуляции 1229 года, в то время, когда все знали, что во время крестового похода 1209-1218 гг., а потом королевского крестового похода 1226-1228 гг., Монсегюр - как Ниорт или Уссон - служил убежищем как еретикам, так и фаидитам.
Наиболее скомпрометированные фаидиты Лаурагэ, дамы из Фанжу, совершенные и верующие, первыми нашли там приют, а иногда приходили, чтобы послушать проповеди Старшего Сына Гвиберта де Кастра и его епископа Госельма. Но во время окситанской реконкисты все вновь вернулись в бурги в низине и когда Гвиберт де Кастр реорганизовывал Тулузскую Церковь из Фанжу, а Пьер Изарн - Каркассонскую из Кабарец, Монсегюр оставался семейным гнездом Раймона де Перейля, который тем временем женился, у него стали рождаться дети, и они росли в окружении своих совершенных бабушек, вполне естественно для того мира.
Раймон женился на богатой наследнице из семьи верующих, Корбе Унод де Ланта, мать которой, Маркезия, поселилась как совершенная в Монсегюре, вместе с другой родственницей этой пары, свекровью Форнейрой де Перейль. У них родилось четверо дочерей и сын. Во времена крестового похода несколько совершенных женщин благородного происхождения оставались там в своих домах: Гарсенда дю Ма-Сен-Пуэлль и ее дочь Гайларда, Наварра де Сервиан, дочь Бланши де Лаурак. Кроме того, несколько представителей иерархии уже с того времени начали постоянно жить в Монсегюре: Бернард де Ламот, Старший Сын Гвиберт де Кастр, Раймон Мерсье, диакон Мирпуа, Жан Камбиаир, Младший Сын, и потому туда стекались верующие рыцари, чтобы их навещать, как сеньоры дю Ма, приходившие к своей бабушке и тете, Сикард де Дюрфор из Фанжу, сын совершенной Фэй, или Пьер де Фенуийет. Теперь мы подошли к тому моменту, когда была отредактирована Песнь о крестовом походе…
Королевский крестовый поход и его последствия привели в Монсегюр всех родственников Раймона де Перейля, лишенных собственности: его брата Арнода Роже де Мирпуа, с женой Сесиль и тещей, совершенной Брайдой де Монсервер; его шурина Бернарда дю Конгост, сеньора де Пюиверт и Парижа в Керкорб, вдовца его сестры Арпей де Перейль, умершей, получив утешение перед крестовым походом; отца его будущего зятя, Пьера Роже де Рабат; его кузена Беренгера де Лавеланет, и всю их семью. Около 1230 года церемония consolament другого шурина сеньора Монсегюра, Альзю де Массабрак, супруга Адалаис де Перейль, в замке самого Перейля, собрала вокруг Жана Камбиаира, который ее проводил, весь знатный катарский клан, спустившийся из Монсегюра. Из показаний перед братом Феррье перед нами словно вырисовывается последняя групповая фотография перед поворотными событиями 1232 года, несущая память обо всех этих парах верующих, соединенных узами крови, союзами, дружбой, до конца своего пути и судьбы. Раймон и Корба де Перейль, Арнод Роже и Сесиль де Мирпуа, Изарн де Монсервер, брат Сесиль, и Пелегрина, внучка Гарсенды дю Ма. Будучи местом обитания катарской знати и катарских семейств, Монсегюр очень естественно сыграл роль убежища, в какой-то степени определившуюся его исключительным положением орлиного гнезда в горах, и потому оказался в центре политических и военных событий. Его сеньор, Раймон де Перейль, не мог противостоять тому, что произошло вскоре.