Истинный образ. Р.3. Искоренение из истории.
ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ
ИСКОРЕНЕНИЕ ИЗ ИСТОРИИ ПОД КОНЕЦ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
ОТСУТСТВИЕ ДОЛЖНЫХ АРГУМЕНТОВ?
«Он также говорил о чудесах, что никакое чудо, видимое глазу, не считается, и что ни святой Франциск, и никто иной не совершал никаких чудес. Что Бог не желает такой справедливости, когда кого-либо осуждают на смерть, и он порицал за это проповедника крестового похода, который добился того, что семь сотен человек взяли крест в Овилар, говоря, что вовсе не хорошо отправлять крестоносцев против Фридриха, или против сарацин, или еще против замка, как Монсегюр, когда он был против Церкви, или в какое-либо другое место, чтобы убивать там людей…»
Слова Пьера Гарсиаса, тулузского горожанина, жителя нового бурга, который в 1244 году спокойно обсуждал свои катарские убеждения в зале францисканской школы с одним из братьев, которому он полностью доверял, на самом деле подслушивались. За прикрытым доской отверстием находилась целая когорта монахов, которые, два или три года спустя, наперебой докладывали о ходе диалога инквизитору Бернарду де Ко, когда он проезжал через Тулузу (1246 и 1247).
Эти пацифистские аргументы доброго верующего, который, между прочим, прекрасно разбирался в дуалистической метафизике и предлагал своему католическому собеседнику личные, но хорошо осмысленные версии доктрин катаров, имеют особое звучание именно в 1244 году, когда они произносятся. В 1244 году, Монсегюр, осажденный французской армией сенешаля дез Арсес, не надеясь больше на помощь императора Фридриха, который тогда сам был под отлучением, и против которого папство собирало крестовый поход, Монсегюр, оставленный бессильным графом Тулузским, который все больше терял свой вес, пал. Уже тридцать пять лет шла медленная, тяжелая, тотальная война, обескровившая землю, князья которой отказывались быть нетолерантными к христианам, восстававшим против всякого человекоубийства.
Si ill han persegu mi, e vos persegran (Ио. 15, 20) (Если Меня гнали, будут гнать и вас)… Катарские проповедники демонстрировали на примере Евангелия, что преследования, выпавшие на долю их Церкви на протяжении стольких лет, наилучшим образом доказывают, что их Церковь - истинная Церковь Христова, и что Церковь Римская полностью утратила, из-за насилия, которое она совершала, всю легитимность апостольского наследия…
Католическая Церковь против логики евангельской аргументации катаров не имела ни готового теологического ответа, ни умелых проповеднических кадров, способных шаг за шагом, то в одном месте, то в другом, на площадях, в залах, на папертях церквей, противостоять Добрым Людям, проповедующим с Книгой в руках. Потому она ответила на эту проблему готовым имевшимся у нее решением - военным крестовым походом, который в течение предыдущих ста лет против сарацин с Востока или Испании, стал для нее привычным, а для христианского рыцарства был возведен в ранг обычая. К тому же, в конце концов, в ее недрах зародилось новаторское движение, способное ходить по дорогам со Словом Божьим и состоящее из клира, немного лучше подготовленного к подобной пастырской деятельности. Правда, они бродили по землям, разоренным войной, прочесываемой военными отрядами, и пользуясь помощью и защитой употребляющих принуждение властей. И если послания этих клириков было воспринято, то теперь трудно понять, что же стало решающим аргументом: убеждение или сила. Однако это послание было услышано, и тоже породило, в свою очередь, в сердце христианского народа, как и в недрах Церкви, новые движения и новые семена диссидентства. В XIV веке Инквизиция уничтожила окситанский катаризм, но, несмотря на новые проповеди нищенствующих орденов, появились францисканцы-спиритуалы, бегины и бегинки, апостолики, затем гуситы, и всегда вальденсы, отражая внутренние противоречия католического христианства и его вечные мутации.
ХVI
ОГНЁМ, МЕЧОМ И ПРОЦЕДУРАМИ: ВОЙНА И ЗАВОЕВАНИЯ
Общее мнение таково, что крестовый поход против альбигойцев был простым религиозным предлогом для завоевательной войны, порожденной аппетитами северных баронов, крупных клириков и даже короля Франции, их жаждой захватить богатые и процветающие окситанские земли, любовью грубых французских сеньоров к наживе и тонкими расчетами власть имущих. Это - грубая и преувеличенная карикатура, лживая во всех смыслах. Эта война не была простым следствием алчности и жадности, помноженных на нетолерантность. Действительность, разумеется, была бесконечно более сложной.
Средневековая Франция на север от Луары была не менее богатой и не менее процветающей, и даже не менее культурной, чем основные территории окситанского языка, как уже в ту эпоху называли Окситанию (in partibus lingue occitanice, в этой земле языка ок…) Разумеется, существовали нюансы и культурные особенности этих цивилизаций. Но ничего подобного, чтобы оправдать фундаментальную ненависть между некими двумя несовместимыми типами, не существовало. Когда Бушар де Марли, знаменитый сеньор Иль-де-Франс, товарищ Монфора, попал в плен из-за превратностей войны и содержался в замке Кабарец, принадлежавшем Пьеру Роже и его брату Журдену - все они были людьми одного мира, рыцарями, носившими шелковые одеяния под кольчугами. Сир де Куси писал любовные песни. Кастелянку де Вержи любили как Фламенку. Кретьен де Труа придал Ланселоту, «лучшему рыцарю в мире», преувеличенно куртуазный облик - ради своей дамы он не поколебался ни подняться на повозку бесчестья, ни пройти по мосту, являвшемуся переброшенным через пропасть мечом. Потому следует учесть то, что если эти «грубые северные бароны» позволяли своим дамам наслаждаться подобной литературой, то это значит, что в основном обычаи в замках Шампани, Бургундии, Пуату, Вексена или Урпуа тоже сочетались с законами любви и юмора.
Война, к которой всё шло с 1200 года, была крестовым походом, священной войной, религиозной войной. Не стоит сомневаться в искренности ужаса, охватившего папу Иннокентия III, когда он понял, что целые куски христианского мира готовы выскользнуть из-под Римской гегемонии - именно в тот момент, когда император тоже выступил против него, или, по крайней мере, делал вид, что выступает. Конечно же, Иннокентий III был папой во времена стремления институции Римской Церкви к «империализму», если мне вновь простят не очень подходящий и достаточно анахроничный термин (я уже осмелилась на этих страницах говорить о «предкапитализме»). Однако это не мешало ему быть человеком веры, и если он все же решил воззвать к священной войне против князей христианской земли, то это далось ему не без труда. Ни одна миссия - легатов, контрпроповедей, запугивания, принуждения и репрессий, не дала результата, на который он надеялся. На трех крупных территориях, причем не самых бедных, ересь придала дополнительный аргумент яростному и распространенному антиклерикализму местных сеньоров: права Церкви высмеивались, нарушались, отнимались, церковная десятина не поступала в церковную казну, а самое главное, эта ересь претендовала на то, чтобы организоваться в контр-Церковь, и ее проповедники знали Евангелие лучше, чем большинство католических клириков. Чтобы противостоять им в окружении поддерживающего их общества, не было никакой возможности с помощью клира, аргументы которого не были приспособлены к дискуссии, а их практика, от приходского ректора до цистерцианского прелата, не соответствовала евангельским требованиям, популярным среди народа.
Если папа Иннокентий III призвал к крестовому походу против крупных феодалов, отказавшихся бороться с ересью на собственных землях, то это на самом деле было потому, что он не видел другой возможности защитить свою Церковь, Церковь католическую, апостольскую и Римскую, от большой опасности. Не менее ясно, что на его призыв откликнулись бароны, которые, взяв крест, видели в этой экспедиции заодно и способ обогатиться - но в какой пропорции? Однако, война, которая разразилась, была все же священной войной, войной с религиозной мотивацией, целью которой было защитить святую Веру.
Разумеется, поскольку мы имеем возможность перенестись через время, можно констатировать, что война всегда является только военными действиями, а средства войны всегда приводят только к военным результатам: нужно нечто большее, чем война, чтобы искоренить веру, и папство изобрело для этого другие инструменты и механизмы. На этом переломе XII-XIII веков Иннокентий III еще не понимал, что будущее его Церкви подобно будущему Церкви Добрых Христиан, которую он собирался уничтожить, и что придут новые люди, к примеру, Лионские Бедные, Франциск Ассизский или Доминик де Гусман. Нет сомнений, что вряд ли он предвидел, что через несколько десятилетий король Франции, который в 1209 году остерегался скомпрометировать себя подобным мероприятием, решит фактически воспользоваться плодами «примирения этой земли с верой». Аннексия земель виконтов Тренкавель и графа Тулузского французской короной не замышлялась преднамеренно ни Иннокентием III в 1209 году, ни Симоном де Монфором в 1215 году.