Истинный образ. Р 2. Ч. 10. Экономика, общество, культура. Окончание
КАТАРСКИЙ БАНК
Рыцари, которые учились ткать или шить; великие дамы, как сестра графа де Фуа, обязанные прясть, чтобы зарабатывать на жизнь; бродячие проповедники, которые были розничными торговцами и посещали рынки и ярмарки… Нет сомнений, что религиозное общество катаров открывалось миру нарождающейся торговой буржуазии. Этот социальный слой, особенно в Окситании конца XII века, переживал политический взлет с помощью городских консулов и экономический взлет благодаря окольным путям крупной международной торговли, и особенно новым банковским техникам. Этот мир должен был чувствовать некоторое «родство» с монахами, которые не закрывались в крупных земельных владениях или scriptoria, но посещали те же места, что ломбардцы или кагорцы, встречались с ними то тут, то там, в торговых городских центрах или лавке ремесленника, а иногда были «товарищами пути», присоединяясь к торговым караванам, сопровождаемым пилигримами…
Но связи этого класса буржуазии с катарской Церковью нельзя свести ни к «снобизму», по сравнению с аристократическим обществом, ни к евангелизации, которую совершенным-розничным торговцам легче было проводить среди купцов. Возможно, дело было в частоте социальных контактов и симпатиях купцов и ремесленников к клиру «из их среды». Для класса развивающейся буржуазии намного привлекательнее была христианская Церковь, которая не считала получение процента ростовщичеством, и не грозила никакими отлучениями тем, кто получал этот процент. А ведь именно так поступала Римская Церковь после постановления Первого Латеранского Собора 1097 года, в ключевую эпоху развития крупной международной торговли, начавшей склоняться в сторону движимости, а не святейших земельных владений феодального порядка. В любом случае, катарская Церковь не требовала десятины и никого не отлучала…
В одном из реестров итальянской Инквизиции, цитируемом Дёллингером, впрочем, указывается, что Добрые Христиане якобы имели собственную доктрину в вопросе о получении процентов:
«Сверх того, они говорят, что не является грехом получать процент, по крайней мере, если это не мошенничество, потому что мошенничество в этом случае уже является грехом…»
Однако, можно заметить, что приравнивание получения процента к ростовщичеству не является особо «евангельским», потому что известная притча о талантах довольно-таки отличается от концепций Латеранского Собора 1097 года. Катарская Церковь не имела ни метафизических, ни практических причин презирать получение процента, и конечно же, купечество часто избирало для своего Спасения ту христианскую Церковь, которая давала ему мирно процветать. Но следует ли заходить слишком далеко, делая обычные для современности выводы, и видеть в катарской Церкви «транснациональную» банковскую институцию средневековой Западной Европы (какой чуть позже стал Орден тамплиеров, который фантазеры ХХ столетия любят разукрашивать витиеватыми «катарскими» арабесками…)?
Хотя, подобно евреям, катарские совершенные не боялись отлучения от Церкви, они, тем не менее, не играли роли ни получателей процентов, ни ростовщиков, по крайней мере, не лично. Конечно, они работали, и их Церковь была богатой: богатой плодами этой «регулярной» работы; богатой дарами и благочестивыми завещаниями, как всякая Церковь, и, несмотря на бедную жизнь своих служителей, эта Церковь имела нужду в деньгах. В период преследований она должна была иметь средства, чтобы оплачивать подпольных проводников, провожавших совершенных в безопасное место, или солдат и рыцарей, которые их защищали. В мирное время деньги нужны были для управления домами-мастерскими, закупки первоначального сырья или издания книг (каждый посвященный имел книгу, что в этот период Средневековья сравнимо с массовой «библиотекой», а это большие расходы).
«Имущество» катарской Церкви никогда не «застывало» в земельную собственность, а всегда оставалось в рыночном обороте. Само собой, что диаконы, осуществляя священническую и пастырскую миссию, обходя «дома» на своей территории, должны были проверять управление каждым домом его Старшим, и, конечно же, «сопровождать фонды». Деловой мир обычно работал на них: им доверяли денежные суммы на хранение, потому что всем была известна честность Добрых Христиан, и Церковь распоряжалась этими деньгами вместе с собственными средствами, возможно, приумножая их. Вряд ли можно представить какого-нибудь катарского совершенного как настоящего ростовщика вроде еврея или ломбардца, но нельзя отрицать, что в Окситании и Северной Италии Церковь как коллективная институция играла определенную роль банка. Она делала это очень скурпулёзно, всегда заботясь о том, чтобы вернуть вклады даже в период большой опасности - мошенничество в области ссуд и управления всегда относились к разряду «грехов». Потому она не только оказывала услуги тому или иному местному ремесленнику или даже классу торговой буржуазии в целом, но прекрасно вписывалась в экономический подъем эпохи. Особенно это было заметно в Северной Италии, где, как мы уже видели, крупные «банкирские» семьи (ломбардцы…) таких городов, как Флоренция, в массе своей, очевидно, были «катаро-гиббелинскими».
Катарская Церковь очень естественно вписалась и в нарождающуюся денежную экономику. Однако, это не означает, что весь класс буржуазии склонялся к христианству Добрых Людей: если так было в Окситании, то в таких торговых центрах, как Нарбонна или Безье, процесс был иным. Это просто означает, что не было ни явного, ни скрытого антагонизма, который мог бы помешать распространению в этом обществе новых религиозных идей.
ОБЩЕСТВО, ПРЕДРАСПОЛОЖЕННОЕ К ЕРЕСИ?
Документы и сам ход Истории, бесспорно, демонстрируют, что Окситания была европейским регионом, с наиболее благоприятным для укоренения катарского христианства социально-культурным и экономическим климатом. Это христианство без труда вписалось во все социальные слои, причем в очень «прогрессистской» манере, то есть будучи «в струе» новаторского экономического течения, за которым было будущее. Однако, в других крупных зонах исторической экспансии катаризма, в Шампани и Ломбардии-Тоскане, это слияние было более ограничено: ярмарки Шампани могли играть определенную роль в пропаганде доктрин и распространении проповедей, однако крупная буржуазия, так же, как и знать, не очень этим интересовалась, и как известно, жертвами Робера ле Бугра и мучениками Мон-Эме были в основном мелкие клирики и крестьяне. Наоборот, в Северной Италии патрицианская каста, состоящая из подеста и деловых людей крупных гиббелинских городов, конечно, имела некоторый интерес, связанный с катарской Церковью, но их склонность к дуалистическому христианству никогда не достигала размаха его социального внедрения в окситанское общество. В Италии катаризм был, скорее, интеллектуальным явлением, несколько элитарным и в любом случае патрицианским.
А вот в окситанской зоне влияния катаризм, во главе с правящими классами, знатью и нарождающейся буржуазией, превратился в «массовый» феномен целого общества. Документы Инквизиции, которые являются главными источниками социально-экономических исследований и «статистики» этого средневекового мира, достаточно многочисленны и точны, чтобы можно было вывести из них определенные цифры. В зависимости от территорий влияния той или иной крупной про-катарской семьи, территорий, охваченных проповедями того или иного известного служителя, в зависимости от игры экономических или политических интересов, а также от эпохи, пропорция катарских верующих среди всего населения может быть вычислена в процентном отношении от тридцати до пятидесяти процентов. К примеру, трудно представить себе, что между 1200 и 1210 годом в Фанжу или Ма-Сен-Пуэль было много чисто католических семей…
Разумеется, все эти проценты очень относительны. Кажется, в больших городах катаризм был менее распространен и появился там позже, чем, например, в небольших ремесленных бургадах Лаурагэ. Медленно, но верно, он завоевывал и крестьянские слои, которые оказались наиболее ему верными, и практически единственные, под конец истории катаризма, во времена окситанской реконкисты конца XIII - начала XIV века, защищали его. Но в интересующий нас период вовлечение крестьян очень сильно зависело от позиции сеньоральных семей, владевших землями, где они проживали. До эпохи репрессий катаризм преимущественно был религией именитых людей, политической элиты и культурных слоев. Этим он немного похож на итальянский катаризм, но окситанская знать была менее урбанизирована, чем итальянская. В Ломбардии и Тоскане катаризм был, между прочим, еще и одним из видов выражения гиббелинской гордости свободных городов; а в Окситании он был разбросан среди бедных рыцарских семей на аграрных территориях, куда потихоньку проникала новая монетарная и коммерческая экономика, и где в больших городах открывались ярмарки. Ни Каркассон, ни Лиму, ни Альби, ни даже Тулуза не были Флоренцией или Поджибонси. Но они имели призвание рано или поздно стать таковыми…
Фанжу (Од). Куртуазный замок и еретическое гнездо.
Потому очень показательно, что катарский епископ Альби в основном жил в Ломбере, Тулузский - в Лаворе или Сен-Поль-Кап-де-Жу, епископ Каркассона в Кабарец или Арагоне. Окситанский катаризм кажется феноменом бургов, где мелкие торговцы и ремесленники жили вместе с пастухами и работниками, бок о бок с обедневшими, но куртуазными семьями местной аристократии. На следующих страницах мы будем иметь возможность поближе познакомиться с обществом, которое принимало Добрых Людей. Но мы уже добрались до этапа, на котором стоило бы разрешить, без сомнения фальшивую проблему предрасположения к ереси окситанского общества, еще даже до того, как она будет поставлена. Ведь столько современных комментаторов на самом деле пытаются уверить нас в том, что катаризм был чем-то вроде неотъемлемой черты окситанской индивидуальности и общественного устройства. Однако, стоит тогда напомнить, что он развивался и в других европейских регионах, которые в целом имели общие черты в своей социальной и экономической структуре - особенно в Шампани и Северной Италии. Но яркий взлет торговой и деловой буржуазии в политический мир городского патрициата и в экономический мир новых банкирских технологий может только частично объяснить, особенно в случае с Окситанией, успех религии катаров, носивший там «общий», а иногда и «массовый» характер, часто благодаря благосклонности мелкой местной власти, а также особым политическим и культурным моделям смешения различных социальных слоев.
Конечно, в Окситании, как и везде, буржуазия была несколько больше заинтересована в христианстве, гарантировавшем Спасение и не запрещавшем денежные операции; конечно, обедневшая знать с удовольствием принимала тех, кто мог обеспечить жизнь в ином мире и не требовали ни десятины, ни церковных прав; конечно, в Окситании, да и не только в Окситании, в ту эпоху развивалась светская литература, где выражался критический дух элиты (поскольку, разумеется, крестьянство появлялось в поэзии трубадуров только в виде прекрасных пастушек, которые вежливо, но категорически, дают отпор не менее прекрасным рыцарям под пение птичек). Маленький народец городов, от Тулузы до Кельна, имел тенденцию еще в начале XII века бросать в огонь злобных еретиков; а через сто лет он же восставал против бесчестья Инквизиции, которая выкапывала трупы, чтобы их сжечь… Вот это был настоящий успех катаризма в Окситании, и возможно, решающим здесь было то, что и народ, по примеру элиты и именитых людей, понемногу втягивался в это дело, как в городах, так и в особенности в сельской местности. Специфический для Окситании дух толерантности, о котором (и не без причины) столько говорили, и который выражался и в том, что здесь могли свободно работать сарацинские жонглеры или еврейские профессора университетов, был просто одним из благоприятных элементов, составляющих культурный колорит хорошо структурированного общества, способного воспринять христианство Добрых Людей лучше, чем что-либо другое.