Анн Бренон. Катарские женщины. Заключение. Туманы Монтайю. Дух времени.
Дух времени
Я долгое время верила, что на самом деле катаризм был искоренен из истории не столько железом, огнем и процедурами королевского и инквизиторского порядка, сколько появлением еще одного измерения в истории менталитета, обновлением, которое вдохнул в средневековую христианскую духовность Франциск Ассизский и его братья, открыв наново - или даже вообще открыв - человеческий, страдающий, кровавый аспект природы Христа. Действительно, новая францисканская мистика, основанная на любви Сына и Его трагическом воплощении, мистика, символом и живым призывом которой стал сам Франциск, первым получивший стигматы в готические времена, внесла огромный вклад в переориентацию средневекового христианства. Ведь в романские времена, как ортодоксия, так и ересь, ориентировались на далекого Отца, на Святой Дух, который был голубкой, Параклетом, и более интеллектуальным, чем чувственным просветлением.
Под конец XIII века, несмотря на томизм, средневековая духовность стала плотской. Она превозносила мучимое, обнаженное тело Христа на кресте, она страдала вместе с Ним и поклонялась Его ранам, она искала прокаженных, чтобы с ними обниматься, она писала романы для благочестивого поучения, посвященные святому сосуду, в который собрали кровь Христову - Граалю, и начала, в просветленном экстазе, созерцать видения Святого Сердца в божественном теле. Конечно, это сосредоточение на втором персонаже Троицы, Сыне, Богочеловеке, придало католицизму все его величие христианской религии, принимающей во внимание скорбное человеческое существование и сострадание Бога, Который согласился его разделить.
Но достаточно ли этого было, чтобы забыть послание христианской надежды, которое нес с собой катаризм? Признаюсь, что сегодня я сомневаюсь в этом. Действительно, окситанские женщины под конец XIII - начало XIV столетия, когда и Добрые Мужчины встречались редко, бросались сломя голову в движение бегинок. Последние реестры Инквизиции Каркассона дают нам только имена и удивительный опыт бегинок, перенявших эстафету у Совершенных женщин, и их тоже сжигали и бросали в тюрьмы, но они все равно декларировали свое мистическое смятение и безрассудство. Был ли это дух времени?
Я далека от идеи уменьшать глубинную ценность рассуждений Южных францисканцев спиритуалов, в частности, Пьера Дежана Олею, писавшего прекрасные тексты благочестивых размышлений на окситан, и на могиле которого происходили чудеса. Мистические эксцессы некоторых членов их третьего ордена, как, впрочем, и весь мрачный характер второй половины Средневековья, о котором я уже упоминала, - не были ли они признаком этого ежедневного ужаса, когда институция Инквизиции распространилась на огромные территории; ужаса, к которому вскоре добавилась и великая чума XIV века, а потом длительные терзания Столетней войны? Но возможно, мы просто путаем здесь причину и следствие?
Был ли катаризм в первые годы XIV века, после столетия войны и систематических преследований, устаревшей догмой, выродившейся доктриной, отошедшей в прошлое идеей, умершей религией? Наоборот, мы видим его нетронутым, но словно бы сжавшимся. Небольшой искры апостольского служения братьев Отье было достаточно для того, чтобы разжечь сильный пожар и завоевать весь край, от Керси до Пиренеев. Просто он был бесконечно более хрупким и беззащитным, чем сто лет назад, и если верующих было еще много, то чрезвычайно уменьшилось количество служителей. Достаточно было арестовать горстку подпольных проповедников, и пожар можно было потушить, словно задуть свечу. Катарский евангелизм не был народной религией, способной распространяться путем спонтанного просветления верующих. Он не был бунтом, он был Церковью. Это была религия катехизиса, обучения, послушничества, четкой евангельской проповеди, традиций и таинства. Если прервать цепь крещений путем возложения рук, если не дать обучать новых служителей, это значит осудить катаризм на смерть. Даже если его будет поддерживать достаточное количество верующих. Именно это сделала Инквизиция.
Конечно, в ходе своей короткой реконкисты братья Отье и их друзья делали все, что могли, чтобы умножить количество послушников и посвящений, побуждали к призваниям и порождали их, несмотря на усиление опасности, потому что это было единственно возможным будущим их предприятия. Потрясающий результат их работы в течение нескольких лет показал, что они могли достичь успеха. Если бы Инквизиция просто дала им хоть какую-то передышку. Я больше не считаю, что катаризм был осужден на исчезновение как форма христианства, превзойденная историей. Он исчез просто потому, что люди, обладающие властью (если мы вспомним, что власть - это значит сила) применили все средства для того, чтобы он исчез.
И я больше не верю, что если бы катаризм выжил, это было бы антиисторично. Ведь интенсивное изучение инквизиторских источников, которыми я занималась в течение этих нескольких месяцев, привело к тому, что мне пришлось понемногу верифицировать и пересматривать идеи, к которым я пришла, и особенно более живо и правдиво представлять себе образы катаризма. Меня очень впечатлило качество реконкисты последней Церкви между Центральным Массивом и Пиренеями в мире верующих, который все еще остался нетронутым. И потом, что немаловажно, столько людей вышло из этих толстых книг, со столькими женскими судьбами я столкнулась, столько имен и лиц, которые я не могу забыть и которые, возможно, будут казаться мне через некоторое время - да и уже кажутся - воспоминаниями о старых друзьях, прежних знакомствах, словно в ореоле света забытого детства.
Что еще можно сказать об их способе выражения, если попытаться очень просто перевести его на наш язык? Что в начале XIV века было не более трудно, не более немодно, не более абсурдно или анахронично быть катарским верующим, чем сегодня практикующим католиком или протестантским верным. Они вовсе не предавались в меньшей степени радостям этого мира, если духовные лица их Церкви проповедовали, что мир Божий - другой, невидимый мир: в конце концов, все христианские конфессии - католическая, протестантская и православная - помещают будущее человека в раю. Или в аду. А в этом и состоит разница. Катарский христианин или христианка в разгар Средневековья просто-напросто считали, что вечный ад является выдумкой попов, чтобы с ее помощью легче было управлять паствой. Инструментом социального регулирования, основанном на теологическом подлоге.
Катарская верующая была просто средневековой женщиной, которая явно не имела ни желания, ни какой-либо причины проклинать Бога за все ужасы этого мира, видя торжество несправедливости и глупости, когда умирали их маленькие дети. Она рассматривала монашеский путь как обычный путь по завершении обычной жизни. Она знала, что Бога не заботит иерархия пола или рождения; и она никогда не рассматривала духовных лиц своей Церкви как особых и привилегированных, но как проводников на дороге.
Иллюзорна ли сама попытка написать книгу только о катарских женщинах? Целью этой книги фактически является описание истории катаризма в целом, как он виделся и воспринимался изнутри. Как можно исключить или даже просто пренебречь мужской частью его человеческого укоренения? Но нельзя отрицать, что на всем жизненном пути катаризма, до смерти последней Церкви, женщины приносили ему все свое рвение и преданность; что они всегда отдавали ему ключи от своего сердца, глубины своего существования и вовлечения. А катаризм - и это правда - видя в них настоящие божественные души, заключенные во временных материальных телах - не имеющих другого значения и ценности - возвращал им в ответ все веселое и неописуемое достоинство человеческого бытия.
После столетий забытья, обрушившихся со времен последней сожженной верующей по имени Гильельма Турнье, ставшей в 1325 году жертвой инквизитора Каркассона, с конца XIX века безумные силуэты Эксклармонд, не то белых голубок, не то нареченных тьмы [1], множились и парили над гротескными реконструкциями катаризма - мифического, бестолкового, путанного, коммерционализованного. Кое-какие из этих порывов даже достигли определенного поэтического уровня. Остальные выродились в простой плагиат в карикатурных дев в белых одеждах или священниц из папье-маше в одеждах черных [2], хранительниц скобяных Граалей.
Может, маленькая Гильельма, скромная Раймонда, робкая Филиппа, никак не желающие засыпать между страницами реестров Инквизиции, сметут эти тщетные конструкции иллюзорного мира. И поглядят прямо на вас, упрямо улыбаясь.
Виллегли, 13 июня 1991 года.
[1] «Нареченная тьмы» - известный роман французского писателя эзотерического направления Мориса Магра.
[2] Разумеется, родоначальником этого направления был Наполеон Пейра с его персонажем Эксклармонды де Фуа, катарской принцессы и диаконисы, «великой Эксклармонды», которой он приписал идею величия Монсегюра. Он вообразил, что ее монументальный мавзолей скрывается в глубинах подземелья, и к нему ведет лестница из трех тысяч ступеней, пересекающих скалу изнутри…Все последующие Эксклармонды уже не вызывали такого интереса. Это явление послужило темой для интересного исследования в области социологии и литературы..
Я долгое время верила, что на самом деле катаризм был искоренен из истории не столько железом, огнем и процедурами королевского и инквизиторского порядка, сколько появлением еще одного измерения в истории менталитета, обновлением, которое вдохнул в средневековую христианскую духовность Франциск Ассизский и его братья, открыв наново - или даже вообще открыв - человеческий, страдающий, кровавый аспект природы Христа. Действительно, новая францисканская мистика, основанная на любви Сына и Его трагическом воплощении, мистика, символом и живым призывом которой стал сам Франциск, первым получивший стигматы в готические времена, внесла огромный вклад в переориентацию средневекового христианства. Ведь в романские времена, как ортодоксия, так и ересь, ориентировались на далекого Отца, на Святой Дух, который был голубкой, Параклетом, и более интеллектуальным, чем чувственным просветлением.
Под конец XIII века, несмотря на томизм, средневековая духовность стала плотской. Она превозносила мучимое, обнаженное тело Христа на кресте, она страдала вместе с Ним и поклонялась Его ранам, она искала прокаженных, чтобы с ними обниматься, она писала романы для благочестивого поучения, посвященные святому сосуду, в который собрали кровь Христову - Граалю, и начала, в просветленном экстазе, созерцать видения Святого Сердца в божественном теле. Конечно, это сосредоточение на втором персонаже Троицы, Сыне, Богочеловеке, придало католицизму все его величие христианской религии, принимающей во внимание скорбное человеческое существование и сострадание Бога, Который согласился его разделить.
Но достаточно ли этого было, чтобы забыть послание христианской надежды, которое нес с собой катаризм? Признаюсь, что сегодня я сомневаюсь в этом. Действительно, окситанские женщины под конец XIII - начало XIV столетия, когда и Добрые Мужчины встречались редко, бросались сломя голову в движение бегинок. Последние реестры Инквизиции Каркассона дают нам только имена и удивительный опыт бегинок, перенявших эстафету у Совершенных женщин, и их тоже сжигали и бросали в тюрьмы, но они все равно декларировали свое мистическое смятение и безрассудство. Был ли это дух времени?
Я далека от идеи уменьшать глубинную ценность рассуждений Южных францисканцев спиритуалов, в частности, Пьера Дежана Олею, писавшего прекрасные тексты благочестивых размышлений на окситан, и на могиле которого происходили чудеса. Мистические эксцессы некоторых членов их третьего ордена, как, впрочем, и весь мрачный характер второй половины Средневековья, о котором я уже упоминала, - не были ли они признаком этого ежедневного ужаса, когда институция Инквизиции распространилась на огромные территории; ужаса, к которому вскоре добавилась и великая чума XIV века, а потом длительные терзания Столетней войны? Но возможно, мы просто путаем здесь причину и следствие?
Был ли катаризм в первые годы XIV века, после столетия войны и систематических преследований, устаревшей догмой, выродившейся доктриной, отошедшей в прошлое идеей, умершей религией? Наоборот, мы видим его нетронутым, но словно бы сжавшимся. Небольшой искры апостольского служения братьев Отье было достаточно для того, чтобы разжечь сильный пожар и завоевать весь край, от Керси до Пиренеев. Просто он был бесконечно более хрупким и беззащитным, чем сто лет назад, и если верующих было еще много, то чрезвычайно уменьшилось количество служителей. Достаточно было арестовать горстку подпольных проповедников, и пожар можно было потушить, словно задуть свечу. Катарский евангелизм не был народной религией, способной распространяться путем спонтанного просветления верующих. Он не был бунтом, он был Церковью. Это была религия катехизиса, обучения, послушничества, четкой евангельской проповеди, традиций и таинства. Если прервать цепь крещений путем возложения рук, если не дать обучать новых служителей, это значит осудить катаризм на смерть. Даже если его будет поддерживать достаточное количество верующих. Именно это сделала Инквизиция.
Конечно, в ходе своей короткой реконкисты братья Отье и их друзья делали все, что могли, чтобы умножить количество послушников и посвящений, побуждали к призваниям и порождали их, несмотря на усиление опасности, потому что это было единственно возможным будущим их предприятия. Потрясающий результат их работы в течение нескольких лет показал, что они могли достичь успеха. Если бы Инквизиция просто дала им хоть какую-то передышку. Я больше не считаю, что катаризм был осужден на исчезновение как форма христианства, превзойденная историей. Он исчез просто потому, что люди, обладающие властью (если мы вспомним, что власть - это значит сила) применили все средства для того, чтобы он исчез.
И я больше не верю, что если бы катаризм выжил, это было бы антиисторично. Ведь интенсивное изучение инквизиторских источников, которыми я занималась в течение этих нескольких месяцев, привело к тому, что мне пришлось понемногу верифицировать и пересматривать идеи, к которым я пришла, и особенно более живо и правдиво представлять себе образы катаризма. Меня очень впечатлило качество реконкисты последней Церкви между Центральным Массивом и Пиренеями в мире верующих, который все еще остался нетронутым. И потом, что немаловажно, столько людей вышло из этих толстых книг, со столькими женскими судьбами я столкнулась, столько имен и лиц, которые я не могу забыть и которые, возможно, будут казаться мне через некоторое время - да и уже кажутся - воспоминаниями о старых друзьях, прежних знакомствах, словно в ореоле света забытого детства.
Что еще можно сказать об их способе выражения, если попытаться очень просто перевести его на наш язык? Что в начале XIV века было не более трудно, не более немодно, не более абсурдно или анахронично быть катарским верующим, чем сегодня практикующим католиком или протестантским верным. Они вовсе не предавались в меньшей степени радостям этого мира, если духовные лица их Церкви проповедовали, что мир Божий - другой, невидимый мир: в конце концов, все христианские конфессии - католическая, протестантская и православная - помещают будущее человека в раю. Или в аду. А в этом и состоит разница. Катарский христианин или христианка в разгар Средневековья просто-напросто считали, что вечный ад является выдумкой попов, чтобы с ее помощью легче было управлять паствой. Инструментом социального регулирования, основанном на теологическом подлоге.
Катарская верующая была просто средневековой женщиной, которая явно не имела ни желания, ни какой-либо причины проклинать Бога за все ужасы этого мира, видя торжество несправедливости и глупости, когда умирали их маленькие дети. Она рассматривала монашеский путь как обычный путь по завершении обычной жизни. Она знала, что Бога не заботит иерархия пола или рождения; и она никогда не рассматривала духовных лиц своей Церкви как особых и привилегированных, но как проводников на дороге.
Иллюзорна ли сама попытка написать книгу только о катарских женщинах? Целью этой книги фактически является описание истории катаризма в целом, как он виделся и воспринимался изнутри. Как можно исключить или даже просто пренебречь мужской частью его человеческого укоренения? Но нельзя отрицать, что на всем жизненном пути катаризма, до смерти последней Церкви, женщины приносили ему все свое рвение и преданность; что они всегда отдавали ему ключи от своего сердца, глубины своего существования и вовлечения. А катаризм - и это правда - видя в них настоящие божественные души, заключенные во временных материальных телах - не имеющих другого значения и ценности - возвращал им в ответ все веселое и неописуемое достоинство человеческого бытия.
После столетий забытья, обрушившихся со времен последней сожженной верующей по имени Гильельма Турнье, ставшей в 1325 году жертвой инквизитора Каркассона, с конца XIX века безумные силуэты Эксклармонд, не то белых голубок, не то нареченных тьмы [1], множились и парили над гротескными реконструкциями катаризма - мифического, бестолкового, путанного, коммерционализованного. Кое-какие из этих порывов даже достигли определенного поэтического уровня. Остальные выродились в простой плагиат в карикатурных дев в белых одеждах или священниц из папье-маше в одеждах черных [2], хранительниц скобяных Граалей.
Может, маленькая Гильельма, скромная Раймонда, робкая Филиппа, никак не желающие засыпать между страницами реестров Инквизиции, сметут эти тщетные конструкции иллюзорного мира. И поглядят прямо на вас, упрямо улыбаясь.
Виллегли, 13 июня 1991 года.
[1] «Нареченная тьмы» - известный роман французского писателя эзотерического направления Мориса Магра.
[2] Разумеется, родоначальником этого направления был Наполеон Пейра с его персонажем Эксклармонды де Фуа, катарской принцессы и диаконисы, «великой Эксклармонды», которой он приписал идею величия Монсегюра. Он вообразил, что ее монументальный мавзолей скрывается в глубинах подземелья, и к нему ведет лестница из трех тысяч ступеней, пересекающих скалу изнутри…Все последующие Эксклармонды уже не вызывали такого интереса. Это явление послужило темой для интересного исследования в области социологии и литературы..