22. Как катаризм исчез в Окситании?
Окситанский катаризм не умер хорошей смертью. Достиг ли он счастливого конца? В любом случае, его исчезновение не было неизбежно и генетически запрограммированно: Церковь Добрых Христиан имела призвание жить и спасать души. Возможно, начиная с середины XIII столетия, она стала демонстрировать некоторый архаизм, могущий негативно повлиять на динамику ее развития. Однако, я ни в коем случае не хочу возвращаться к ревизионизму некоторых утверждений, более или менее прямо исходящих из старых тезисов Арно Борста, о самоубийственном или нежизнеспособном характере катаризма или о его врожденных изъянах, о том, что это был плохо сформированный недоносок, практически мертворожденный, ирреалистическая и неосуществимая религия, заранее осужденная на быструю деградацию. История показывает, что христианство Добрых Людей на определенных территориях прекрасно вписалось в систему западноевропейского христианского общества, не обрекая себя при этом ни на утопичность, ни на регресс.
Очевидно, потому и по этой причине папа Иннокентий III так обеспокоился прогрессом этой контр-Церкви, признаки которой появлялись все больше и больше по всему западноевропейскому христианству в течение вот уже двух столетий, и призвал к крестовому походу против нее. Очевидно, потому и по этой причине, Григорий IX разработал эту суперсовременную и бюрократическую Инквизицию. Конечно, ересь была до определенной степени предлогом для удовлетворения аппетитов понтификальной теократии и французской короны. Потому, чтобы уничтожить катаризм на тех территориях, где он укоренился, как минимум нужен был союз династии Капетингов и Святого Престола. И именно потому, что он очень сильно укоренился в этом обществе, потребовалось целое столетие для его уничтожения. И причиной этого уничтожения был король, Церковь и Инквизиция.
Имея эти очевидные факты, разумеется, остается проанализировать, на исторический и критический манер, то есть ясно и беспристрастно, механизмы процесса уничтожения катаризма на христианском Западе. И чтобы это сделать, следует посмотреть на факты светским взглядом и выявить, не делая из этого личной драмы, что эти репрессии были связаны с характером наших Средних Веков, и что одна христианская Церковь уничтожила другую. Пытаться, во что бы то ни стало, замалчивать или минимизировать за пределами правдоподобия ответственность средневековой католической Церкви за этот процесс - это не более чем исторический демарш. А попытка призвать к ответу сегодняшнюю католическую Церковь и подавно. История обществ и человеческих институций очень часто бывает неумолимой и жестокой. Она полна крови, слез, несправедливости. Хотя ментальные категории эволюционировали вместе с Историей, но жестокость и смерть остались. Наш ХХ век, возможно, намного более безжалостный и опасный, чем ужасы Средневековья, хотя сознание людей кажется более чувствительным. Попробуем быть только свидетелями, а не судьями, тем более, пристрастными судьями. С моей стороны, я глубоко надеюсь, что я не ранила чувствительность своих коллег, католических ученых. Моей целью является просто рассказать о том, что было, не игнорируя, как это делается слишком часто, точку зрения тех, кого вынудили исчезнуть из Истории, еретиков, у которых сейчас есть всего лишь несколько текстов, дошедших до нас, чтобы защитить свой способ существования.
Надеюсь, мне простят эти оправдания, поскольку всё это меня глубоко задевает, а тема эта деликатная и чувствительная, и читатель попытается просто по-человечески и искренне выслушать рассказ о смерти окситанского катаризма
[1].
Понадобилось целое столетие, чтобы убить его. Падение Монсегюра весной 1244 года, после договора в Лорре, положило конец политическим и военным надеждам графа Тулузского. Отныне игра была окончена. Виконтство Тренкавель было превращено в два королевских сенешальства; само графство Тулузское вело искусственное существование до смерти Жанны де Пуатье. После костра 16 марта 1244 года окситанский катаризм пришел к точке невозврата. Всякая политическая поддержка была теперь определенно невозможна. Иерархия и все живые силы Церквей Тулузен, Разес и Ажене были практически уничтожены. Отныне подпольная жизнь последних Добрых Мужчин и Добрых Женщин, которые все еще скрывались, не имела ни смысла, ни надежды. Грандиозные кампании инквизиторских расследований 1242-1247 гг. в Лаурагэ, Альбижуа, Тулузен и графстве Фуа прочесывали все приходы. Это поколение катаров, еретиков и запутавшихся верующих середины XIII века, жило в атмосфере отчаяния, отречений и бегства в Ломбардию.
Между 1250 и 1260 годами Добрые Женщины исчезают из показаний. Они были одна за другой пойманы, сожжены живьем или обратились, но больше они не появлялись. Женщины бургов и деревень, добрые верующие, часто более мужественные и верные, чем их мужья, посвятили себя тому, чтобы поддерживать беглецов в их укрытии: Добрых Людей и отряды фаидитов, утративших все и пытавшихся выжить. Единственной надеждой, которая у них оставалась, было путешествие в Италию, дорогостоящее и рискованное. Оплачиваемые и решительные проводники смогли - хорошо ли плохо ли - установить контакт между общинами в изгнании и общинами, остававшимися в стране. В Италии понемногу восстановилась небольшая структура церковной организации, которая не уставала поддерживать базовое теологическое образование и продолжала линию посвящений, орден. Но победа Карла Анжуйского в пользу гвельфов стала сигналом систематических репрессий и в Италии.
Смертельный удар был нанесен в Сирмионе, на берегах озера Гарда, в 1277 году. Это дало возможность Инквизиции арестовать большинство членов общин итальянских Церквей, как альбаненсов, так и гаратистов, которые вместе ушли в подполье, не думая больше о своих бывших разногласиях. Так их и сожгли вместе, сотнями, на аренах Вероны в 1278 году. Но окситанские Церкви в изгнании, имевшие долгий опыт подполья и преследований, ускользнули из петли и избежали последнего массового костра в истории катаризма. Под конец XIII века только отдельные Добрые Люди, Гийом Прунель и Бернард Тиньоль в Лантарес и Тулузен, или Гийом Пажес в Каркассес и Кабардес, сумели избежать инквизиторских лап. Окситанский орден - диаконы, Сыновья, возможно, епископ, все еще жили в подполье в Италии, в Ломбардии и на Сицилии. Возможно, они обращали исполненные надежды взгляды на Адриатику, к Боснии, остававшейся вне зоны преследования, несмотря на несколько францисканских миссий?
Именно из Италии вернулись двое братьев, двое именитых окситанцев, двое нотариусов города Акс, в высокогорном графстве Фуа, Пьер и Гийом Отье. Их семья была издавна известна как верующая в еретиков, но это вовсе не мешало им занимать значительные должности. Пьер был известной личностью. Нотариус, близкий к графу Роже Бернару де Фуа, он должен был редактировать акт о пареаже Андорры между графом Фуа и епископом Уржейль. Известно, что Генрих IV, наследник династии Фуа-Беарн, передал это право французской короне, от которой оно перешло президентам Французской Республики. Но уже много времени прошло с тех пор, как акт, подписанный Пьером Отье, вышел из употребления… В последние годы XIII века Пьер был уже немолод. У него была жена, подарившая ему семеро сыновей и дочерей, и подруга, родившая ему двоих детей. Его брат Гийом, бывший намного младше, был женат на женщине из рода Бенет из Монтайю и являлся отцом двух мальчиков.
Их старые друзья рассказывали, что однажды, в последние годы XIII века, Пьер и Гийом открыли книгу в «катарской» библиотеке, принадлежащей их семье, и, читая ее, поняли, что им следует кое-что сделать для спасения своей души, а также душ других людей. Движимые этим глубоким и искренним призванием, они продали часть своего имущества и отправились в Италию в 1295 или 1296 году, чтобы получить обучение и посвящение окситанской Церкви в изгнании. Это двойное обращение не осталось частным деянием, неким анекдотическим феноменом: на самом деле, по возвращении в край зимой 1299 года, Пьер и Гийом Отье, ставшие Добрыми Христианами, вместе с небольшой группой товарищей - Амиелем из Перль, Праде Тавернье, Пьером Раймондом из Сен-Папуль, в течение десяти лет смогли показать, насколько катаризм еще жив, насколько он может сопротивляться смерти. Это была настоящая духовная реконкиста на территории всех бывших владений окситанского катаризма. И старый нотариус из Акса смог этого добиться.
Прежде всего, маленькая группа нашла помощь в высокогорном графстве Фуа, где она могла рассчитывать на поддержку всего огромного семейства Отье, состоявшего из множества нотариусов и врачей по всей высокогорной долине Арьежа, между Аксом и Тарасконом, а также их друзей, близких, связанных с ними различными обязательствами, клиентов, особенно из высшего общества. В 1301 году Пьер крестил своего сына Жака вместе с его другом Понсом Бэйлем из Акса. Затем маленькая группа из соображений безопасности, а еще более - эффективности, разделилась на множество более мелких групп, состоящих из двоих Добрых Людей, а сам Пьер Отье отправился в Тулузу. Но прежде чем отправиться, он, скорее всего, уделил утешение на ложе смерти графу Роже Бернару де Фуа в его замке в Тарасконе-на-Арьеже. О последних пастырях окситанского катаризма нам частично известно по тому, что осталось от архивов великих инквизиторов, боровшихся против них: фрагмента следственных дел Жоффре д'Абли, инквизитора Каркассона, в графстве Фуа (1308 год), книги приговоров Бернарда Ги, инквизитора Тулузы (1307-1323), и, наконец, реестра показаний, добытых Жаком Фурнье в его епархии Памье, через десять лет после уничтожения маленькой Церкви братьев Отье (1318-1325).
Если расследования, проводимые в графстве Фуа Жоффре д'Абли и Жаком Фурнье естественным образом фокусировались на деятельности еретиков в регионе Пиренеев - и особенно в Монтайю
[2] - то реестр приговоров Бернарда Ги просто ошеломителен, поскольку он показывает нам, что катаризм был все еще популярен и жизнеспособен, присутствуя, хоть и разбросанными очагами между Лаурагэ и Нижним Керси. Подпольные и преследуемые Добрые Люди, к которым даже присоединилась последняя Добрая Женщина, жившая в Тулузе между 1305 и 1307 годами, могли рассчитывать на рвение и поддержку множества семейств, как скромных, так и зажиточных, в разных деревнях, бургадах и городах бывшего виконтства Тренкавель, бывшего графства Тулузского и графства Фуа. Катарские проповедники сумели раздуть жар огня, который еще горел. И тогда настало время настоящего, но трагического соревнования на скорость, развернувшегося в первое десятилетие XIV века между Добрыми Людьми и инквизиторами.
Маленькая Церковь, душой и сердцем которой был, несомненно, Пьер Отье, несмотря на то, что он никогда не поднимался по иерархической лестнице выше ранга Старшего - диакон, Бернар Одуэ, тайно приехал из Италии в Тулузу около 1306 года - была самой настоящей Церковью. С точки зрения самих Добрых Людей, она и должна была быть Церковью, и они знали, что у них есть епископ в Италии или в Боснии. Она хранила таинство и власть связывать и развязывать, по прямой духовной линии от апостолов. Ее верующие, несмотря на террор и опасности, прятали и поддерживали травимых служителей, просили у них счастливого конца для спасения своей души и представляли собой необходимый потенциал для призваний. Но Церковь, какой бы безупречной и способной к сопротивлению она ни была, являлась чрезвычайно хрупкой из-за структурного характера своего клира. В самые лучшие времена всех их вместе было не более дюжины, и они постоянно передвигались по территории двух современных регионов Франции с одного конца на другой, чтобы проповедовать, утешать, снова и снова ускользать от агентов Инквизиции, но пытаться поддерживать веру у верных. Пьер Отье и его братья отчаянно пытались усилить Церковь, возбудить призвание, обучить и посвятить послушников: будущее их инициатив зависело от этого. И они смогли, ценой долгих усилий и пренебрежения опасностями, крестить новых Добрых Людей - Филиппа д'Алайрака, Понса де На Рика, Пьера Санса, Раймонда Фабра, Гийома Белибаста, Арнота Марти, Санса Меркадье. Однако, Инквизиция арестовала как старых, так и новых членов их команды, не ослабляя давления на связи солидарности между верующими.
Разумеется, Инквизиция вышла победительницей из этой неравной игры. Расследования шли своим путем. Агенты и ищейки нападали на след подпольщиков. Живых верующих арестовывали, мертвых эксгумировали и сжигали, население целых деревень - как Верден-на-Гаронне, Борн или Монтайю - приводили в Каркассон и Тулузу солдаты Инквизиции, чтобы они давали показания перед Жоффре д'Абли или Бернардом Ги. Все или почти все Добрые Люди были арестованы. В 1309 году в Каркассоне были сожжены Жак и Гийом Отье, а Амиель из Перль и Раймонд Фабр в Тулузе. В 1310 году Арнота Марти сожгли в Каркассоне, а самого Пьера Отье в Тулузе. Гийом Белибаст и Филипп д'Алайрак ушли за Пиренеи, но Филипп вернулся по своим следам, и его схватили. Его сожгли. Мы ничего не знаем о судьбе Пьера Санса, который, возможно, перебрался в Гасконь, так же, как и Понс Бэйль. Что до Гийома Белибаста, то его разоблачил двойной агент Инквизиции в Морелье, в Арагоне, где он жил в маленькой окситанской общине в изгнании. Приведенный в графство Фуа, он был схвачен агентами Инквизиции, допрошен в Каркассоне, а затем сожжен в Виллеруж Терменез своим светским сеньором, архиепископом Нарбонны, в 1321 году.
Так исчезла последняя окситанская катарская Церковь. В день, когда в огне погиб последний Добрый Человек, как заметил Жан Дювернуа, «даже если вера была еще жива, Церковь погибла». Потому что с последним облеченным в Дух исчез орден святой Церкви, нить, связывавшая Добрых Людей с Церковью апостолов. И эту связь никто искусственно не мог восстановить, как бы многочисленна и ревностна ни была община верующих, оставшихся без пастырей. Прежде всего, катаризм погиб из-за этого: структура его Церкви - сложная, жесткая, хрупкая, абсолютно неприспособленная к подполью, в которой не могло появиться никакого спонтанного пастыря.
Будь катаризм простым революционным или реформационным движением, он мог бы приспособиться и пережить несчастья подполья, охоту за людьми. Но Церковь могла только пытаться жить в укрытии, связанная и стесненная хрупкостью и одновременно жесткостью своей структуры, которая, в конце концов, была сломана. Движение вальденсов смогло пережить инквизиторские Средние века; в 1533 году общины вальденсов были еще достаточно сильны и религиозно мотивированы, чтобы торжественно присоединиться к протестантской Реформации на синоде в Шарфоранс. Но когда вальденса Раймонда де ля Котэ сжигали живьем перед кафедральным собором в Памье в 1320 году, и пламя достигло веревок, которыми были связаны его руки, он протянул руки перед собой, чтобы помолиться Богу и благословить толпу из жара огня, толпа зароптала. Потому что тогда из этих людей мог восстать любой тронутый праведностью и заявить, что этот человек, которого сожгли, был добрый христианин и святой, и в свою очередь пойти по его следам, распространяя его евангельское послание. «Всякий праведник, даже мирянин, даже женщина, имеет больше прав проповедовать и уделять таинства, чем недостойный священник…», - заявляли вальденсы. И мирское движение бедных пережило преследования.
Но структурированная Церковь Добрых Людей не пережила этого. Когда Пьера Отье сжигали перед кафедральным собором Сен-Этьен в Тулузе в апреле 1310 года, то говорят, что он заявил, что если бы ему дали возможность проповедовать толпе, то она бы вся обратилась в его веру. Возможно, это было бы и так, но мы никогда не узнаем. Он всегда проповедовал: «Есть две Церкви, одна бежит и прощает, другая владеет и сдирает шкуру…». До нас дошел текст его приговора, вынесенного Бернардом Ги:
«Ты, Пьер, ты заявлял (…), что есть две Церкви; одна благая, то есть твоя собственная секта, о которой ты говорил, что она - Церковь Иисуса Христа и придерживается истинной веры, в которой можно спастись и без которой никто не может быть спасен; а другая на самом деле злобная Церковь Римская, которую ты беззастенчиво называл Вавилонской блудницей, Церковью дьявола и синагогой Сатаны, и клеветнически оскорблял ее иерархию, порядки, посвящения и статуты, и наоборот, называл еретиками и заблуждающимися тех, кто следует ее вере, и ты заявлял, равно нечестивым и преступным образом, что никто не может спастись в вере Церкви Римской…»
[3] Глядя на казнь Пьера Отье, толпа могла мрачно роптать и сжимать кулаки, а верные могли плакать, но никто из них не мог подняться и спонтанно поднять упавший факел, следуя дорогой Добрых Людей. Чтобы продолжить прерванную проповедь, нужно было знать и, несмотря на большую опасность, обнаружить еще не разоблаченные Инквизицией подпольные связи, встретить Доброго Человека - еще не пойманного!, завоевать его доверие, жить рядом с ним, став тем самым мишенью охоты на людей, по крайней мере в течение времени, достаточного для теологического образования, и, наконец, получить таинство посвящения. Практический же процесс уничтожения катаризма, превратившийся в конвейер, привел к тому, что преследования сделали невозможным обновление клира.
Такой процесс уничтожения, разумеется, стал возможен после военного поражения «естественных» защитников катаризма, и ускорился в результате разработки различных методов репрессий и католической реконкисты. Трудно оценить реальный вес в этой ситуации «новой пастырской деятельности» нищенствующих орденов в духовном отвоевании сознания населения Юга, поскольку в то же время еретические проповеди были искусственным образом прерваны. Но нет никакого сомнения в том, что этот новый способ ортодоксальной проповеди, инспирированный еретическими примерами, был лучше адаптирован для народных ушей, чем абстрактные слова цистерцианцев, в основном предназначенные для того, чтобы популяризовать новые нормы христианства. Фактически, если процесс окончательного уничтожения окситанского катаризма мог быть завершен Инквизицией в начале XIV века, несмотря на отчаянное и блестящее предприятие маленькой Церкви братьев Отье, и, несмотря на все еще живую народную поддержку, так это потому, что в течение столетия европейский катаризм стал приходить в упадок.
Прежде всего, динамика его развития была остановлена в начале XIII века вторжением крестоносцев в христианские земли и в связи с новыми нормативными и репрессивными методами, разработанными папством. На заре этой эпохи религиозного «умиротворения» ересь была достаточно быстро уничтожена, с помощью этих новых средств, в странах, где она еще не достаточно глубоко укоренилась: во Франции и немецких землях. На территории Окситании ее экспансия была внезапно остановлена массовыми казнями на кострах 1209-1211 гг.; после окситанской реконкисты 1220-х годов катарская Церковь еще смогла восстановиться, занять исходные позиции и залечить раны. Однако, покорение графа Тулузского и установление французской королевской власти в Лангедоке с 1230-х гг. и создание Инквизиции стало вехой необратимого упадка катаризма, что закрепилось поколением позже победой гвельфов и Капетингов в Италии. Конечно, катаризм защищался и сопротивлялся как мог, но выживал он только благодаря верности и преданности населения верующих. Модель общества, где катаризм могли принять и относиться к нему толерантно, общества, в которое он мог бы вписаться и влиться, не имело исторической перспективы.
Но еще более серьезной причиной являлось то, что интеллектуально, теологически, религиозно катарский клир и его проповедники не могли привнести и предложить ничего большего, ничего нового и ничего лучшего окружающим их людям в изменяющемся мире.
С середины XII и первых лет XIII века катаризм, несомненно, участвовал в интеллектуальной жизни своего времени, в теологической рефлексии над Писаниями, особенно относительно проблемы зла; он не стоял на месте, развивался, то есть жил. Где-то к середине XIII века, когда мир замкнулся вокруг них, и когда Церковь мира сего, которой они противостояли, стала еще более репрессивной по отношению к ним, теологическая рефлексия катаров достигла, с написанием схоластической работы Джованни де Луджио, определенной точки невозврата. Теология двух начал представляла собой окончательный интеллектуальный результат многих столетий развития и рационализации дуализма. Что еще можно вообразить нового, следуя в духовном поиске всеблагости Божьей? Что касается практики Церкви, то катаризм уже больше не мог проповедовать ничего, кроме абсолютной верности апостольской жизни и литургического жеста спасения и счастливого конца из рук Добрых Людей. Модель катаризма утрачивала всякую ценность без ориентации на образец апостолов. Всякая новация разрушила бы ее. И эта неподвижность привела катаризм к гибели.
Вокруг завершенного духовного поиска катаризма, вокруг его архаических Церквей, замкнутых в проблемах выживания, мир стремительно изменялся. Глубинное обновление христианской религиозности, потрясшее XIII век, и толкнувшее Средневековье к современности, свершилось без катаризма и даже вопреки ему. Проводником обновления был не Джованни де Луджио, блистательно завершивший цикл катарской теологии; это был Франциск Ассизский, открывший нечто новое. Новая францисканская мистика фактически дала глубинную и духовную основу теологии евхаристии и воплощения, которая отныне сфокусировалась на человеческой и страдающей личности Христа и надеждах на христианское Спасение. Принадлежа к христианской духовности романского и монашеского типа, катаризм был низведен к забытью новой готической религиозностью конкретного и телесного. Теология светоносного и далекого бытия Отца, Спасение Духом Святым оказалось теперь позади вездесущего образа Сына, евхаристии Его тела и крови.
Таковыми являются элементы, совокупность которых привела к уничтожению катаризма в исторических областях его распространения, особенно в Окситании, но также и в остальной Европе. Что следует нам думать об этом? Можно рискнуть и выдвинуть гипотезу в области альтернативной истории, спросив себя, а что бы случилось, если бы не хватило одной из причин исчезновения катаризма? Был бы он в любом случае осужден на смерть по причине естественного развития истории духовности, или еще более конкретно, если бы Инквизиция с ним так тщательно не расправилась бы? Лично я так не думаю. Если бы катаризм не преследовали бы, то вряд бы он пришел в такой упадок. Конечно, он, скорее всего, застыл и утратил бы свою доминирующую идеологическую позицию в Окситании, но он, без сомнения, выжил бы, как выжили разные рассеянные по истории формы религиозной жизни, которые не были окончательно уничтожены. Возможно даже, что в некоторых местах в определенные эпохи - хотя бы временно - он мог бы найти благоприятные для себя территории. Ведь существуют же до сих пор мандеи, копты, несториане, мормоны, квакеры, моравские братья - почему бы и катарам не существовать так же - если бы катаризм не был бы убит?
[1] О подробностях событий, о которых рассказывается в этой главе, Вы можете узнать в последней части моей книги Les femmes cathares, cit. И особенно рр. 274-353.
[2] Прекрасная книга, представляющая более этнологических и социологический, чем исторический интерес, Эммануеля Ле Рой Лядюри, Монтайю, окситанская деревня (первое французское издание вышло в Париже в 1976 году), основанная на реестре Жака Фурнье, парадоксальным образом смогла придать последнему катаризму несколько фольклорный облик, который, без сомнения, существовал в высокогорье через десять лет после исчезновения последних Добрых Людей, но его не стоит генерализировать.
[3] Латинский текст в Philippe a Limboch, Historia Inquisitionis, cit, pp. 92-93. Цит по Anne Brenon, Les femmes cathares, cit, р. 343.