Ч.3. Христианство Добрых Людей 2
9. Как можно быть дуалистом и христианином?
С исторической перспективы Добрые Люди были, конечно же, дуалистами и христианами, прежде всего потому, что они, очевидно, были вначале христианами, а потом уже дуалистами. Кроме того, вся культура, к которой они принадлежали и которую они практиковали, разделяли и проповедовали в своем христианском окружении, была христианской.
Вопрос этот вроде бы не относится к тем, которые следует здесь ставить. Это исторический труд, то есть настаивающий на светскости своего выступления и интеллектуальной независимости от всякого церковного духа, и он не может и не должен делать выводов догматического характера. Терминология, употребляемая мною здесь, смею вас уверить, не претендует на навешивание ярлыков или формулирование исключений. Ни с личной, ни с какой-либо иной точки зрения, у меня нет никаких причин отказывать в определении христианина лицу или движению, которые так назывались и выявлялись, под предлогом того, что они не верили в Троицу, евхаристию или папскую власть, или даже придерживались дуалистических воззрений. Особенно если аргументы этого лица или движения взяты исключительно из христианских Писаний. А это и есть случай катаров.
Можно быть дуалистом и христианином по той простой причине, что дуалистическое прочтение Нового Завета, возможно, и допустимо. Но правдой является и то, что начиная с нашего инквизиторского и теократического Средневековья, с того времени, когда дуализм еретиков, на упрощенный манер ассоциирующийся с манихейством, стал означать преступление, исключение, смертную казнь, вечное проклятие и ужасный стыд в этом мире, религиозное и философское сознание Западной Европы, сложившееся в эту матрицу, стало демонстрировать живейшую идеологическую подозрительность к подобной форме рефлексии. Даже протестантские историки и теологи, когда этот дуалистический характер катаризма выявился в работах XIX века [1], отвернулись от этой темы и, озабоченные сохранить свой собственный имидж христиан, свободных от всяких дуалистических подозрений, перестали видеть в альбигойцах Великих Предков Реформы, как это делали их первые историографы...
Мир, сей мир, князем которого есть Сатана, не от Бога. Человеческое бытие привлечено Христом и вдохновлено Царством Божьим, которое не от мира сего. Такова основа, корень дуалистического христианского движения. Христианские иоаннические общины, насколько мы знаем, определенно вписались в это дуалистическое движение. Большое количество гностических движений первых веков христианства тоже могли туда вписаться, но они прибегали к слишком сложной мифологии и выражались символическим языком, не очень доступным для нас и сегодня.
В любом случае, доминирующая христианская община, возглавившая борьбу с другими течениями, а именно Церковь Петрова, Римская Церковь, наоборот, приняла жестко монистический подход, и через решения Соборов и труды Отцов Церкви понемногу обрезала все дуалистические тенденции официальной интерпретации Писаний, разработав образ «Бога, всемогущего Отца, Творца неба и земли» (Никейский Собор, 325 год).
Появление и развитие манихейства в III веке, а также идеологическая борьба таких Отцов Церкви, как святой Августин, против этой дуалистической восточной и синкретической религии, естественно, только укрепили и ужесточили монистическую позицию католической Церкви и полностью демонизировали какие-либо проявления дуалистической тенденции, навесив на них ярлык ереси. Для средневековых романских христиан дуализм был несомненным злом, он был ересью по определению, манихейством; при этом всем, как это ни парадоксально, очень даже дуалистически в нем искали руку дьявола!
Попробуем сбросить все эти навязанные идеи и просто увидим в катаризме средневековое христианство с четко выраженными дуалистическими рефлексиями, то есть попыткой дать внятный ответ на болезненную проблему происхождения зла, вторжения зла в творение. Тем более, что таинственная аура восточной мифологии рассеивается, и дуализм, в конце концов, понемногу теряет свои дьявольские рога и копыта.
Сами катары признавали себя апостолами, прямыми наследниками апостолов Христовых. Они доказывали Эвервину из Штайнфельда свою уверенность в том, что они непосредственно происходят от ранней христианской Церкви, преследуемой Римом, и «укрывавшейся в Греции со времен апостолов». Возможность их раннехристианского происхождения исторически вполне допустима. Конечно, лакуны в письменных документах вряд ли позволят нам сформулировать нечто большее, чем гипотезу относительно происхождения катаризма: это средневековое, и весьма средневековое, диссидентское христианство, укорененное в стремлениях и противоречиях средневековой духовности и религиозной практике, принесло с собой, в разгар Средневековья, архаические черты самого настоящего раннего христианства.
Прежде всего об этом говорит их ритуал крещения, прекрасно описанный в дошедших до нас литургических книгах. Он выявляет явное сходство с наиболее ранними христианскими ритуалами крещения, согласно анализу доминиканского эрудита Антуана Дондейна, который первым стал их изучать. Кроме того, прочтение катарами Нового Завета, в определенных аспектах рационалистическое и спиритуальное, напоминает очень древнюю традицию евангельской экзегетики. Явственно видно, что гипотеза о преемственности катаризма и манихейства не имеет под собой фундамента, и возможно, более верно искать его следы в некоторых иоаннических христианских и гностических Церквях первых веков. Именно у них интерпретация Писаний могла приобрести несколько дуалистическую форму. Следует также отметить возможность влияния Оригена на теологию катаров или даже учесть сходство василианских и богомильских монахов или фаудагиатов, а также катаров, как это сделал Жан Дювернуа.
Как бы там ни было, монахи Переблетоса, священники из Фландрии, Орлеанские каноники и другие, эти средневековые еретики в основном были выходцами из лона Церкви. Они были христианами еще до того, как сделали свой еретический выбор, и этот еретический выбор вовсе не имел целью удалить их от христианства, а наоборот, приблизить, через лучшее соответствие образу жизни апостолов. Их, как, в общем, и всю средневековую религиозность, вдохновляло возвращение к истокам, а не какое-то внешнее влияние. Был ли катаризм настоящим средневековым возрождением уснувших ростков раннехристианской духовности, или представлял собой заостренное и завершенное выражение изучения текстов Писания романских времен, это ничего не меняет. Феномен катаров - это прежде всего средневековый феномен, хотя их сознание было выпестовано в убеждении в их апостольском наследии.
Ничего иного они и не требовали. Это мы - истинная Церковь Христова, говорили рейнские апостолы Эвервину. Они использовали двойную аргументацию: они были Церковью благодаря соответствию образа жизни («Мы являемся истинными учениками апостолов, ибо мы не ищем ничего от мира и не владеем…»); но также и благодаря легитимности наследия («Мы и отцы наши - наследники апостолов, мы остаемся ими по благодати Христовой, и останемся ими до скончания века»). Но эта аргументация не ограничивается этими утверждениями. Если «они являются Церковью, потому что они одни следуют Христу», и что будучи «бедняками Христовыми, бегут из города в город, как овцы посреди волков», страдая от «гонений вместе с апостолами и мучениками», то в их глазах Эвервин и его братья из Церкви Римской представляют собой лживую Церковь: «Но вы, любящие мир, вы заключили пакт с миром, ибо вы - от мира»…
Речь рейнских катаров середины XII века, передаваемая Эвервином, ясно выражает тезис, который с еще большей силой возвращается в собрании всей позднейшей катарской литературы: о существовании двух антагонистических Церквей, Церкви Божьей и Церкви мира сего. «Есть две Церкви», проповедовал Добрый Человек Пьер Отье, пока не погиб на костре в 1310 году. «Одна бежит и прощает, а другая владеет и сдирает шкуру». [2] Разделенные двумя столетиями, еретики повторяли друг друга практически слово в слово, цитируя тот же отрывок из Евангелия от Матфея («Когда же будут гнать вас в одном городе, бегите в другой», Мт. 10, 23), и используя против злой Церкви аргументы, основывающиеся на не слишком апостольском ее богатстве и на ее совсем не евангельском насилии. Но если смотреть по сути, то противоположность между Церковью Божьей и Церковью мира сего основывалась, согласно анализу еретиков, на противоположности Бога и этого мира, выраженной в Новом Завете.
Теперь мы подошли к самым истокам катарского дуализма, как историческим, так и теологическим. Поскольку Добрые Люди представляли собой ни много ни мало, средневековых наследников раннехристианских Церквей, противопоставлявших Новый Завет - Ветхому, Благую Весть Христа о том, что Бог есть Отец, что Он благ - жестокому Закону Моисееву, они следовали той же логике, исходящей из христианских Писаний, особенно из Евангелия и Первого Послания Иоанна. Они настаивали на ключевом значении того, что Царствие Отца - не от мира сего - и что доказательств этому в Писании множество. Вот например:
«Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел. Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое; а как вы не от мира, но Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир. (Ио. 15,18-19)».
Заявляя о том, что они - истинная Церковь Божья, та, которая «не от мира сего, ибо и Христос не от мира», еретики отвергали Церковь Римскую, как Церковь мира сего, хорошо устроившуюся в этом мире и потворствующую делам мира сего. Но нужно сказать, что в то же самое время, и даже еще за столетие до этого, Римская Церковь сама стала обличать ересь как Церковь зла и Антихриста, стремящуюся погубить христианство и использующую худшие методы борьбы против истинной христианской Церкви, то есть против нее самой, Церкви Петровой и ее сторонников. Ведь собственно в этом контексте еретики появляются в рассказах хронистов эпохи Тысячелетия: как лжепророки, провозвестники Страшного Суда и конца времен, но также как слуги зла и воины дьявола в великой битве адских легионов с воинством Божьим за господство в христианском мире.
Жорж Дюби в 1967 году бросил шокирующее, но ключевое заявление: «Христианство XI века было полностью, спонтанно манихейским». [3] Клюнийские монахи, видевшие в этом мире поле боя для воинства Божьего, как они сами себя называли, и призывавшие рыцарей выступить против слуг зла, к которым они причисляли и манихейских служителей дьявола, были не менее манихейскими, чем еретики, которых они обличали… Эта клюнийская и реформаторская идеология, приведшая к заявлению о том, что вполне дозволенным и христианским является уничтожение врагов Божьих и неверных, в конце XI столетия расцвела духом крестовых походов, который, поддержанный в XII веке орденом Сито - и прежде всего Бернаром из Клерво - надолго определил ориентацию Римского католицизма.
Столетие, знаменовавшееся появлением ереси, было полностью и глубоко объято болезненным христианским дуализмом, имеющим подпитку в клюнийской идеологии отвращения к миру и ее стремлении канализировать современное насилие в русло борьбы между воинством Божьим и слугами Антихриста. Эта борьба, с их точки зрения, была земным отражением великой битвы, упоминаемой апостолом Иоанном в Апокалипсисе (Откр. 12, 7-9). В те времена Апокалипсис был очень популярным текстом: его исследовали, изучали и комментировали со страхом и рвением. За стенами небесного Иерусалима святой архангел Михаил сбросил во тьму внешнюю легионы великого дракона, древней змеи, дьявола, образ которого выкристаллизовался и стал устрашающе гримасничать на капителях монастырей. Падение ангелов, увлеченных хвостом врага, которым он яростно замахнулся на небеса, было одним из самых любимых христианских мифов, появляющихся в многочисленных комментариях к Апокалипсису, круживших по ученому миру - особенно Беатуса, аббата Льебана - и воплотившихся в удивительных иллюстрациях монастырских scriptoria.
Таков был контекст - чрезвычайно дуалистический, - в котором выявили еретиков манихейцев или апостолов Сатаны. Нет сомнения, что этот дуализм еретиков вырос на той же почве, что и дуализм их противников, вскормленный той же апокалиптической культурой насилий феодальной революции, и обостренный стремлением соответствовать Евангелию. Еретики переняли аргумент о двух Церквях, вездесущий, неотвязный и порожденный осуждениями, мишенью которых эти еретики являлись. Противопоставляя Бога и этот мир, как евангелист Иоанн, противопоставляя Бога Любви Евангелий Богу гнева Ветхого Завета, они старались жить буквально по примеру апостолов и проповедовать Царствие Отца, который от Иного Мира. Так, будучи христианами, они понемногу развивали, в определенных благоприятных условиях, скрытый дуализм, содержащийся в христианских Писаниях.
Напомним, что катаров не называют дуалистами до второй половины XII века: это означает, что именно в это позднее время они наиболее четко и систематически сформулировали дуализм, уже содержавшийся в их предыдущих теориях, который не был замечен Эвервином, поскольку их тогдашние аргументы о противостоянии двух Церквей имели слишком много общего с его собственной религиозной культурой.
Что до остального, то даже после первого точного упоминания в свидетельстве Экберта из Шёнау в 1163 г., дуализм катаров никогда не приобретал жесткости догмата. Можно даже попытаться схематически обрисовать эволюцию дуалистической рефлексии Добрых Людей - начиная с болезненных христианских вопросов антропологического характера: почему существует зло, если Бог является Отцом, о Котором говорил Христос? - переходя к стадии выработки ответа только наполовину дуалистического - того самого, который стали называть умеренным дуализмом - и заканчивая формулировками абсолютного дуализма, пытающегося успешно разрешить внутренние противоречия всех предлагаемых решений.
Первым предлагаемым ответом на вопрос, почему Зло появилось в благом Божьем творении, возможно, была попытка найти решение, основанное на прочтении Нового Завета и различных христианских мифов, например, о падении Люцифера. Констатируя преобладание в этом мире глупости, несправедливости, насилия и смерти, еретики, прежде всего, просто нашли ответ в Евангелии: Царствие Отца не от мира сего. Значит, этот мир, сей мир, мир, который во зле лежит, не от Бога. Он - уродливое дело другого творца, злого творца. Зло не может исходить от Бога. Его творение - это Царствие, Иной Мир, благой, светлый и вечный. Этот, собственно говоря, дуализм, отвергнутый католическим христианством (а также православным и протестантским), был основан на противопоставлении двух творцов и двух творений.
Один из главных аргументов катарских теологов базировался на евангельской метафоре о дурных и благих деревьях, которую мы уже слышим из уст рейнских апостолов XII века: благое дерево может приносить лишь благие плоды, так же, как дурное - дурные, ибо «по плодам их узнаете их» (Мт. 7, 16 и т.д.). Плоды видимого мира горьки, и творец, давший им созреть, не может быть благим деревом. Добрые Люди интерпретировали в таком же смысле и притчу о дурном управителе. Это злой творец, которого они, самым естественным образом ассоциировали с Люцифером, светоносцем, падшим ангелом, согрешившим из гордыни, из желания сравняться с Богом, своим Творцом. Этот полу-дуализм или псевдо-дуализм, называемый еще умеренным дуализмом, на самом деле был настоящим монизмом, очень близким к романским интерпретациям Писания: единственным настоящим Творцом всего, что есть, видимого и невидимого, является Бог, прямо или опосредованно, поскольку демиург, ответственный за этот мир, сам является творением Божьим, Ангелом, свободно избравшим грех и зло.
Эта форма легкого дуализма встречается под конец Х века у богомилов, и известна нам по трактату попа Козьмы, который первым дал его точное определение. Богомильский апокриф Вопросы Иоанна, датируемый приблизительно 1100 годом, как и документы, относящиеся к процессу еретика Василия, сожженного в то же время на ипподроме Константинополя по приказу базилевса Алексиса I Комнина, говорят нам о том, что и через сто с лишним лет дуалистическая интерпретация богомилами Писания особых изменений не претерпела. Кажется даже, что богомилы оставались умеренными дуалистами до конца своей истории, до XV века. Однако, в случае с западноевропейскими катарами было иначе.
До конца XII столетия собрание полу-дуалистических интерпретаций подобного типа часто порицается в текстах. Но в первые годы XIII века, по-видимому, большинство окситанских и итальянских Добрых Людей пошли на радикализацию своей рефлексии, ответив на вызов интеллектуальной необходимости разрешить некоторые внутренние противоречия ответов, данных умеренными дуалистами. Так дошло до разработки так называемого абсолютного дуализма, который, различаясь в некоторых деталях, завоевал практически всю Западную Европу. Он начал с постановки проблемы, как именно Ангел Божий смог обратиться ко злу, если Бог сотворил его благим. Кто же сотворил зло, которое добровольно избрал Люцифер? Кто автор гордыни, греха и смерти?
Итальянский катарский епископ Джованни де Луджио около 1230 года сформулировал наиболее завершенное определение абсолютного дуализма в прекрасном схоластическом труде под названием «Книга о двух началах». Переведя евангельские притчи в терминологию универсальных категорий, универсалий, популярных в диалектике его времени, он выдвинул тезис о том, что только Добру принадлежат универсальные категории Добра, то есть бытие и вечность, и что зло не может проявляться иначе, кроме как во временном и преходящем, то есть собственно во времени и небытии. Здесь мы вновь возвращаемся к Прологу Евангелия от Иоанна и к дискуссиям о слове nihil. Он также поставил вопрос о том, действительно ли по свободной воле Люцифер - и все падшие ангелы - сами выбрали зло:
«Становится абсолютно непонятным, каким образом ангелы, созданные благими, смогли возненавидеть благо, подобное им, и существовавшее в вечности, а также причину этого блага (то есть Бога), и принялись любить Зло, еще не существовавшее, и противоположное Добру. Если нет иной причины…» [4]
Главным философским вкладом Джованни де Луджио, без сомнения, является то, что он осмелился отрицать свободу воли, краеугольный камень католического ответа на проблему зла. Невозможно, чтобы создания Божьи - будь то Адам, Ева или Люцифер - сами выбрали и создали зло, поскольку, будучи созданными Богом, они по природе своей были благи. Зло под маской псевдо-свободы воли на самом деле являлось вторжением внешней и независимой от Бога силы: злое начало, мрачный корень зла и небытия попыталось с помощью коварства или насилия проникнуть в творение Божье, прекрасное, благое и созданное по образу Божьему. Теология двух начал, возможно, стала логическим завершением долгих поисков, осуществляемых в течение многих столетий катарскими общинами, стремившимися показать, что Бог Любви Евангелий не имеет отношения к злу. В XIII веке только одна итальянская катарская Церковь, Гаратисты из Конкореццо, кажется, исповедовали еще старый первоначальный умеренный дуализм.
Идя вслед за некоторыми доминиканскими полемистами XIII века, ученые часто любят порассуждать о теологических раздорах из-за разновидностей дуализма, сотрясавших итальянские катарские Церкви и особенно противопоставивших Церковь Гаратистов Церкви Альбанистов из Дезенцано. Джованни де Луджио был епископом последней. Эти внутренние распри, возможно, на самом деле вылившиеся в дискуссии между школами, имели, очевидно, причины личных конфликтов и проблем передачи таинств.
Точно так же долго держалась гипотеза лютеранского теолога Карла Шмидта, которую он выдвинул в 1848 г., и которая, в неверном и плохо понятом виде, переписывалась кое-как, со все большими прикрасами, во всех книгах ХХ века, до Жана Дювернуа (1976): что именно Никита в 1167 г. обратил западноевропейских катаров из умеренного в абсолютный дуализм. Последующие авторы быстро клюнули на это и стали поддерживать другую гипотезу, будто умеренный и абсолютный дуализм были признаками двух разных религий; что наш умеренный западноевропейский дуализм еще мог быть с грехом пополам признан христианским, но абсолютный дуализм Никиты, восточный и сомнительный, уж точно не имел с христианством ничего общего и от него явно несло манихейством - а то и хуже… [5]
Мы уже видели, что историческая информация, содержащаяся в знаменитой Хартии Никвинты, не дает нам никаких поводов думать, что миссия Никиты содержала хоть какие-то доктринальные элементы. Абсолютный дуализм является точно таким же христианским, просто чуть более логичным - и соответствующим интеллектуальным тенденциям XIII века, чем умеренный дуализм. Современные исследователи уже свернули с этих ложных путей и возвратили личностный - а не фундаментальный - смысл итальянским дебатам о дуалистической теологии. Впрочем, пересмотрено и место самого дуализма в катарской теологии [6]. Будучи следствием прочтения текста Нового Завета Добрыми Людьми и их отцами, эволюционировавший, гибкий, со множеством нюансов, дуализм никогда не был для них идеологическим или доктринальным постулатом.
Остановимся просто на признании того, что вопрос о происхождении зла является чрезвычайно болезненным в христианском контексте. Христианское откровение, Благая Весть, Новый Закон, Новый Завет, принесенный Христом, впервые в истории заявляет, что Бог - благ, и любит Своё творение, как отец любит своих детей. Потому для религии, признававшей всеблагость Бога Любви, было особенно болезненно и невозможно чувствовать, что этот Бог Любви ответственен за столь несправедливое и брутальное творение. Не являясь верующей, но уважая христианскую этику, я могу прекрасно представить себе, как можно быть христианином и дуалистом.
[1]Особенно в книге лютеранского теолога Карла Шмидта, История и доктрина секты альбигойцев или катаров, Пaриж, 1848.
[2]Этот лейтмотив проповедей последних Добрых Людей множество раз повторяется в реестре Инквизиции Жака Фурнье, изданного Жаном Дювернуа.
[3]Georges Duby, Le Moyen Age. Adolescence de la Chretiente occidentale, 980-1140, Geneve, Skira, 1967, p. 73. Так же см. на эту тему упоминаемую статью Андре Вошез «Черти и еретики…».
[4]Пер. Rene Nelli, Ecritures cathares cit., p. 106.
[5]Например, этот тезис поддержан в книге, долгое время считавшейся очень авторитетной, Arno Borst, Die Katharer., Stuttgart, 1953.
[6]По этому вопросу см. мою статью «Ложная проблема абсолютного дуализма» в Heresis № 21, 1993, рр. 61-74.