Анн Бренон. Жизнь и смерть. Ч.2. Как катаризм появился в истории ?
Вторая часть
СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ЕРЕТИКИ
3. Как катаризм появился в Истории?
Современное состояние документов позволяет нам предположить, что катаризм появляется в Болгарии в середине Х века. После первого выявления еретиков патриархом Феофилактом, болгарский поп по имени Козьма, пишет в 970 году Слово против богумилов, подробное и аргументированное, и в этих богомилах мы распознаем восточных братьев катаров. Он жалуется, что эти фальшивые монахи, лицемерно соблазняющие простые души по всему Болгарскому царству, являются адептами попа по имени Богомил, что по- гречески переводится как Теофил, то есть Друг Божий.
Через тридцать лет слово еретик возникает и под пером западных хронистов. Начиная с эпохи Тысячелетия и почти всю первую четверть XI века, когда появляются новые документы, свидетельствующие о том, что суровая религиозность богумилов потихоньку завоевала почти всю Византийскую империю, от монастырей в Константинополе до высот Анатолии, в далекой Галлии клюнийский монах Рауль Глабер из Бургундии, или Адемар де Шабаннес, монах из Ангулема в Аквитании, стали бить тревогу, заявляя о нарушении божественного порядка творения, возмутителях спокойствия, казавшихся им знаками, возвещающими приход конца света. Это были еретики, которых они называли также колдунами, агентами Зла и Антихриста, слугами дьявола и всякого беззакония.
Хронисты Церкви, носители идеологии своего времени, периода гнетущего страха и ожидания конца света и Страшного Суда через тысячу лет после Рождества Христова (1000 год) или Страстей (1033 год), естественно, ассоциировали еретиков с лживыми пророками последних времен, обещанными Апокалипсисом. Главной темой этих хроник являются «Ужасы Тысячелетия», когда хронисты пытаются связать воедино происходящие события и случаи, приписывая им апокалиптическое значение: пожары, бури, затмения, кометы, появление еретиков, персонажей одновременно грозных и гротескных, врагов Бога.
Так, «под конец Тысячелетия» некий Лиотар, крестьянин из Вертюс в Шампани, неграмотный и неотесанный, отравленный укусами жал странного пчелиного роя (проникшего в него через задний проход и вылетевшего через рот), прогнал свою жену в абсурдной претензии на целомудрие, ворвался в церковь своей деревни и разбил распятие, а также возбудил толпу проповедями Евангелия и неблагочестивыми выступлениями против десятины, церковного налога. Другой крестьянин, на этот раз из Перигора, подул на прохожих волшебным порошком, приготовленным из пепла рожденных в инцесте детей, и эти прохожие немедленно превратились в еретиков, в манихеев. Хронисты пытаются уверить нас в плохом конце всех этих историй с еретиками, карикатуризируя и описывая с явным и безжалостным наслаждением этот поучительный и ужасный конец. Лиотар, самодеятельный проповедник, был уличен епископом Шалона в плохом знании Писаний. Униженный, он бросился в колодец, еще раз доказав своим самоубийством принадлежность к Лукавому. В 1022 году дюжина каноников кафедрального собора королевского города Орлеана, «по видимости более набожных, чем другие», и превращенных в манихейцев волшебством крестьянина из Перигора или старухи из Италии, была торжественно сожжена живьем.
Костер в Орлеане, насколько нам известно, это первый костер Средневековья. Первый, но положивший начало бесконечной череде других костров. Это была также первая казнь за ересь за семь столетий, прошедших после того, как в 385 году обезглавили Присциллиана из Авилы. Западноевропейское христианство положило начало практике религиозных репрессий на заре феодализма. Эти систематические физические репрессии являются чертой исключительно римо-католического христианства: греческое христианство, называемое православным после великого раскола 1053 года, и находящееся под влиянием Константинопольского патриарха, их не организовывало (несколько известных нам костров богомилов были казнями по приговору имперских византийских властей, а не церковных судов).
О присутствии еретиков сообщают в Шампани, в Аквитании, в Перигоре, в стране Луары, но также в Аррасе, где епископ Камбре, Жерар, выявил важный очаг ереси в 1025 году и примирил их с Церковью. В Северной Италии активная группа еретиков была арестована в замке Монтефорте и целиком сожжена в Турине в те же годы. Сообщается также о кострах в Тулузе. Мы видим, что по всей Западной Европе проявляется какое-то движение религиозного сопротивления, причем с некоторым антиклерикальным оттенком.
Нужно заметить, что все эти группы и индивидуумы, называемые еретиками, были выявлены в очень богатом, сложном и бурлящем историческом контексте. Этот период называется эпохой Тысячелетия, преисполненной как апокалиптическими страхами, так и стремлениями к полному обновлению. Античный мир, еще существовавший в каролингском порядке, был опрокинут феодальной революцией. Империя существовала только в германском мире: постепенно и повсюду бывшие высокопоставленные имперские функционеры, герцоги и графы, становились великими князьями, которым по наследству передавалась территория. Новое капетингское королевство фактически не располагало никакой реальной властью. Существенные элементы государственной власти - налоги, правосудие - были просто приватизированы, попав в руки грандов, территории были раздроблены и повсеместно стало господствовать право сильного. Тогда наступило время насилия военных вождей, которые, верхом и с мечом в руке, навязали свою власть и «дурные обычаи» крестьянскому населению.
Этот универсум насилия, который потихоньку закабалял население и втягивал его в орбиту обычных сеньоральных отношений, иерархизуя воителей в феодальную пирамиду, как это ни парадоксально, становился расцветающим миром. Миром, из которого била жизненная энергия, вылившаяся в настоящий демографический взрыв. Миром, давшим «великие открытия» новых сельскохозяйственных техник: мельница, плужное земледелие и так далее. Все это принесло увеличение благосостояния, когда отступили ужасы древнего голода, а общий экономический взлет привел к появлению новых деревень в необжитых ранее местах и развитию городов. Началось настоящее культурное обновление, выразившееся в появлении молодых романских языков, а также в беспримерном порыве к поискам аутентичной христианской духовности.
Тогда же стала исчезать и модель каролингского порядка христианского государства, основанная на религиозных царствах Ветхого Завета. И ужасы Тысячелетия способствовали фокусированию внимания на Новом Завете, на послании Евангелия и - постепенно - на примере апостольской жизни, идеале практик ранней Церкви, истинной Церкви Христовой. Церковь же того времени, раздираемая борьбой между папством и Германским императором, богатыми, могущественными прелатами - светскими властителями и приходским клиром, часто не умеющим читать, достаточно сильно удалилась от первоначального образца. Ее грандиозные зрелищные литургии и латинское пение на грегорианский манер больше отрезали людей от сакрального универсума, чем вовлекали в него.
Вершиной этого духовного порыва в XI столетии был монашеский идеал. Престижные аббатства, такие, как, например, Клюни, Флери-сюр-Луар или Монтекассино, со своими многочисленными отделениями и монастырями, постепенно приобретали все больший духовный авторитет в Западной Европе: отказавшись от мира, чтобы молиться за него, клюнийские монахи соблюдали реформированный бенедиктинский устав за стенами своих монастырей. В глуши средневековых лесов аббатства и монастыри, блистающие золотом и освещенные свечами среди возвышенных песнопений, бесконечных молитв и запаха воскурений представляли собой прообраз райских чудес.
Однако, эти райские уголки, эти двери в иной мир были закрыты для огромных масс христианского народа. А христианский народ восхищался и завидовал монахам, благородным и образованным, которых не касалась земная жизнь, и которые проводили жизнь в молитвах, что само по себе было гарантией небесного Спасения. Религиозная идеология того времени была насквозь монашеской. Считалось, что в этом мире целомудренные люди намного больше превосходят в глазах Бога своей моралью женатых людей; а быть посвященным девственником, то есть монахом, это значит размещаться намного выше на священной лестнице, чем просто целомудренные люди[1]…
А христианский народ, живший в заботах и насилии мира, телесных привязанностях, и не допущенный в ангельский и привилегированный монашеский круг, сомневался в своем Спасении. Все, что ему приходилось слышать, все утешение, которое ему приходилось испытывать, - это ужасные, тоскливые слова о конце света и Страшном Суде, о гневе Божьем и вечном аде - из уст какого-нибудь необразованного священника в маленькой сельской церкви.
Христианский народ, который, начиная с эпохи Тысячелетия, утолил свой голод и жил не только заботами о выживании, тоже участвовал в этих потрясениях и надеждах духовных революций: он думал о Боге и своем Спасении.
XI столетие, век монахов и рыцарей, по известному выражению Жоржа Дюби, это также и век спонтанных проповедников, за которыми следовали толпы в лохмотьях, век народных движений, высмеивавших предрассудки и насилия феодальной Церкви, жаждущих Евангелия, и обличавших идолопоклонство и культ реликвий, этих кусочков костей, обрамленных в золото и каменья, или статуй из раскрашенного дерева в часовнях. Над этим смеялись, это критиковали и требовали иного. XI столетие - это также век религиозного сопротивления, одновременно духовного и антиклерикального: это век еретиков.
На протяжении этого столетия, по инициативе папства, постепенно освобождавшегося от тяжелой имперской руки, Церковь реформировалась снизу доверху. Великая грегорианская Реформа, обязавшая прелатов и каноников жить согласно определенным правилам жизни и нравов, казалось, хотя бы временно, удовлетворила некоторые надежды христианского народа. Бывшие бродячие проповедники на переломе XI и XII веков основали новые монашеские ордена: святой Бруно - Шартрёз, Робер д’Абриссель - Фонтенвро, а Робер де Молесме - Сито. Теперь они заботились только о том, чтобы правила жизни их монахов соответствовали апостольским идеалам, закрывались от мира и строили новые монастыри.
Остается вопрос: эти еретики, обличаемые церковными хронистами, как враги, безумцы, колдуны, слуги дьявола и Антихриста, - если очистить это все от словесной шелухи - не были ли они обычными христианами, озабоченными своим Спасением и желавшие жить, как монахи, но в миру, жить жизнью святой и посвященной, устроенной по образцу апостолов?
[1] Это сравнение находится на «Лестнице добродетелей» Аббона, аббата Флери. Более подробно см. книгу Жоржа Дюби Три ордена или воображаемый феодализм, Paris, Gallimard, 1978.