Анн Бренон. Жизнь и смерть христианской Церкви.
Вместо предисловия.
Параллельно с переводами Дювернуа, предлагаю Вашему вниманию следующую книгу Анн Бренон, написанную в виду вопросов и ответов на них - что-то вроде небольшой энциклопедии о катаризме с документальными приложениями.
Анн Бренон
КАТАРЫ
Жизнь и смерть христианской Церкви
Беверли и Эдварду Кинзли
(Для Истории) катаризм был той Церковью,
которой дано было время только простить и исчезнуть
Брис Ларгод
Предисловие
Можно сказать, что о катаризме, средневековом историческом и религиозном феномене, знают все и не знает никто. Слово «катары» у всех на устах; оно поэтизирует туристические проспекты и служит неожиданным коммерческим интересам; оно может стать источником художественного или духовного вдохновения, чего-то среднего между Окситанизмом и Нью Эйдж; оно может мотивировать личные поиски правды разных достаточно искренних людей; оно ассоциируется с жарким солнцем Южных пейзажей и их живых камней; его применяют для оправдания странных эзотерических фантазий с сектантским уклоном; в недавнем прошлом на нем спекулировали не лучшие идеологии; но о каком катаризме будем говорить мы?
Сорок лет назад историки, слегка раздраженные этой все усиливающейся безмерной славой катаризма, считали, что они разрешили его проблему. Они пользовались известными тогда документальными источниками: особенно антикатарскими трактатами, написанными в XIII столетии в скрипториях доминиканской Инквизиции. Катаризм был определен ими как средневековое возрождение античного персидского манихейства. Мало приспособленный к менталитету христианского Запада, он никогда бы по-настоящему там не привился, и рано или поздно исчез; крестовый поход против Альбигойцев и Инквизиция только ускорили процесс.
В то же время события крестового похода против альбигойцев вызвали обратный процесс: воспетый в печальной «Эпопее катаров» (название прекрасной коллекции книг Мишеля Рокберта), в «Агонии Лангедока» (название возможно наилучшего диска Клода Марти), они вызвали к жизни «романскую Родину» (ключевое слово из огромной и лирической «Истории альбигойцев» Наполеона Пейра) и образы «катарских замков» в современном романтическом воображении.
Но оба эти процесса, как это ни парадоксально, подпитывались из источника фикции. Мечтали о таинственной восточной духовности, владевшей, быть может, секретом бессмертия; оплакивали утраченную свободу Окситании. О самом же катаризме не особенно заботились, поскольку он считался вопросом решенным и о нем предпочитали говорить как о каком-то неопределенном инициатическом движении. И только совсем недавно, в свете новых документов, открытых в европейских библиотеках, и благодаря общему развитию медиевистики, особенно средневековой археологии, катаризм наконец начал по-настоящему появляться из забытья. И, к тому же, освобождаться от многочисленных карикатурных оболочек, которые уродовали его еще с тех старых времен, когда он преподносился как ошибка и изобретение дьявола, как преступление против величества Бога, и определялся таким словом, как «ересь».
Но последнее и, возможно, самое ужасное проклятие, наложенное на ересь, вдобавок к физическому уничтожению ее сторонников, вдобавок к анафеме и позору, которым был покрыт ее способ мышления, это безоговорочное осуждение ее памяти с точки зрения будущего. Являясь выбором меньшинства и подавленная доминирующей властью, отравившей ее живое свидетельство (ведь с точки зрения Истории эта ересь на самом деле была Церковью…), она вдвойне была осуждена на смерть. Великий французский медиевист Жорж Дюби высказал это с поразительной точностью:
«Историк всегда исследует лишь осколки, но эти обломки слишком часто лежат возле монументов, возведенных властью… Мы ничего не знаем о ереси, разве что от тех, кто ее преследовал и травил, только по актам ее осуждения и опровержения…»
(Три Сословия или воображаемый феодализм)
Всякие споры были закончены, и мнение победителей сформировало мнение будущих поколений. Ведь в эпоху настолько скупую на письменные источники, как наше Средневековье, рука, держащая перо, была рукой власти. И только после открытия и публикации, начиная с середины ХХ века, нескольких документов аутентично катарского происхождения[1], чудесным образом сохранившихся посреди архивов репрессий, исторические исследования этой великой средневековой ереси начали переориентироваться и разрастаться. В то же время, архивы самих репрессий, в особенности протоколы окситанской и итальянской Инквизиции, стали относительно доступны для новых публикаций и переводов[2].
Потому сегодня, основываясь на анализе и критике достаточно многочисленных текстов, точных и разнообразных, стало возможным основать настоящую научную историю катаризма[3]. Конечно же, темные места и перспективы для исследований всегда были и всегда будут. Но теперь у нас есть средства, чтобы достаточно хорошо понять катаризм, его надежды, мотивы, теологические основания и образ жизни, благодаря двойному взгляду - тех, кто с ним боролся, и тех, кто был ему верен.
Что может быть более оправданным, чем попытаться описать тех, которых мы сегодня немного лучше знаем и немного лучше понимаем, предложить со всей осторожностью и уважением более полноценную и правдоподобную интерпретацию средневековых катаров, и даже восстановить эхо их голоса из существующих документов, оставив в прошлом их сомнительную известность. Только пустив в ход средства Истории, мы можем осуществить хоть какую-то справедливость по отношению к ним, даже попытавшись представить их интересы, восстановив их человеческий облик, образ изуродованный, высмеянный, ставший жертвой отвратительных мифов, фальсифицированный лживой поэтикой, которая, пользуясь их именем, добивается своих туристических и коммерческих интересов…
Но это также и чудесное приключение, открывающее нам двери в исчезнувший мир, в повседневную жизнь улочек окситанских бургад шесть или семь столетий тому. Мир, где мы можем видеть жесты, взгляды, слушать обрывки слов, все еще несущих смысл. И действительно, из-за этого застывшего Средневековья, из-за покрова того, что мы сегодня называем его странностями или его формализмом, катаризм все еще может говорить с нами, по-человечески просто. Освобожденная отныне от хлама мифов о Мани и Зороастре, одетая в свои романские монашеские одежды и несущая свое, можно сказать, банальное послание христианского Спасения, эта контр-Церковь без церквей во времена кафедральных соборов, фактически заставляет нас, с ласковой, но упорной настойчивостью, прислушаться к ее отказу использовать средства зла - как насилие, так и страдание - во имя Бога и Евангелия.
[1] В основном, два трактата и три ритуала. Их перевод находится в книге Рене Нелли Писания катаров, Le Rocher, 1995.
[2] Упомянем здесь хотя бы публикацию Жаном Дювернуа Реестра Жака Фурнье, инквизитора Памье (1318-1325), в трех томах, издание Toulouse, Privat, 1965; и французский перевод в трех других томах Mouton, Paris-La Haye, 1977-1978.
[3] Первая и самая главная книга подобного рода принадлежит Жану Дювернуа: La religion des cathares и L’Histoire des cathares, Toulouse, Privat (1977, 1978).