написАлось вот
Сидоров идет домой.
Рассказ.
Начальник вызвал Сидорова к себе в кабинет и сказал:
- Нужно тебе, Сидоров, в Москву съездить.
Сидоров тяжело вздохнул. Как любой настоящий житель Петербурга Москву он не любил.
- Надо, - сказал начальник. - Я бы сам поехал, но ведь поезда взрывают ингерманландско-ингушские сепаратисты, - а рисковать собой я не могу: без меня весь бизнес разладится и развалится.
Про сепаратистов он был прав: вчера в программе «Время» показали задержание одного такого - Вахи Хамидановича Кяюкияйнена. Сепаратист был зловещ, бородат и злобен - такому не то что поезд под откос пустить, такой отца родного зарежет и глазом не моргнет при этом. Сепаратист еще и ругался по-иностранному:
- Перкеле, паскаа, нохчи ду шу!
- Ладно, - сказал Сидоров начальнику, тяжело вздохнув. - Раз такое дело - то поеду.
Пришел домой, собрал вещи в свой дорожный чемодан, обнял на пороге жену и дочек - и уехал в Москву.
К счастью, в эту ночь поезда не взрывали, так что в столицу нашей Родины Сидоров приехал в целости и сохранности.
***
Остановился Сидоров в гостинице «Москва», на самом последнем этаже. После низкого, придавленного серым балтийским небом к земле и воде Петербурга было непривычно высоко, поэтому Сидоров задернул шторы и прилег на кровать. Пультом включил телевизор. Послышался шум, но изображение не появилось.
Сидоров лениво оторвался от кровати, подошел к телевизору, шарахнул по нему кулаком. В ящике кто-то ойкнул, но экран зажегся. За стеклом сидел какой-то человечек и тер ушибленную голову.
- Совсем офигел? - спросил человечек у Сидорова. - Больно же.
- Ну, извини, - сказал Сидоров. - Я вообще-то телевизор не смотрю.
- Ну и зря, - сказал человечек. - У нас есть чего посмотреть. Обхохочешься.
Он обернулся и позвал кого-то. Рядом с ним появился маленький - сантиметров сорок от края экрана - президент.
- Ну, гном, - сказал человечек, - расскажи электорату про модернизацию.
Гном-президент хмуро посмотрел на Сидорова, потом на человечка.
- Издеваешься, да? - спросил обиженным тонким лилипутским голоском - Ты еще про нацпроекты попроси рассказать, приколист хренов. Или про наши победы на Олимпиаде в Ванкувере.
- Да уж чего не надо, того не надо, - сказал Сидоров. - Кстати, давно хотел спросить - а как так получается, что вот вы, ребята, в каждом телевизоре есть? Где не включишь - а везде то Путин, то Медведев?
- Секретные технологии, - ответил за него человечек. - Еще при Ельцине придумали. В каждом телевизоре есть свой президент, есть свой премьер-министр. Власть должна быть с народом. Приглядывать за вами, несмышлёнышами. Чтобы чего не натворили.
- А сам-то ты кто? - спросил Сидоров.
- Телевизорный, - сказал человечек. - Есть домовые, есть лешие, а я - телевизорный.
- Нечистая сила, значит? - спросил Сидоров.
- Обидное какое слово, однако, - вздохнул телевизорный. - Вот нечистая сила - он, - показал на гнома-президента, который от скуки ковырял пальцем в носу, доставал козявки, долго разглядывал, а потом отправлял их в рот.
- Ну и ладненько, однако устал я с дороги, поспать мне надо, - сказал Сидоров и телевизор выключил.
С этого вечера Сидоров и телевизорный коротали темные московские вечера за долгими разговорами о том и о сём. Сидоров покупал ему бублики к чаю, который заваривал с помощью запрещенного в гостинице кипятильника, а телевизорный угощал Сидорова салом, которое ему присылала тётка, тоже телевизорная, но только на Украине.
***
Москва сильно изменилась с тех пор, как он побывал здесь последний раз несколько лет назад.
Особенно явственно это ощущалось на контрасте со столицей бывшей.
Чем больше родной город Сидорова пытались превратить в Санкт-Петербург, тем меньше это удавалось.
Переименуют, скажем, улицу Марата в улицу Прав человека, - а по ночам все равно на домах проступают старые надписи - и даже слышен голос Друга народа, кашляющим голосом призывающего резать, как свиней, врагов Республики и Свободы.
Поставят памятник поэту Бродскому - а ночью прохожие видят, что с памятником беда какая-то, и что он уже не Бродскому, а Троцкому!
Устроят на «Авроре» светскую вечеринку с губернаторшей, олигархами и проститутками, - а следующей ночью испуганные прохожие вдруг увидят, как орудия крейсера, ржаво скрипя, направляются на важнейшие в городе здания, и призрачные канониры поют при этом отнюдь не новую песенку Димы Билана, а очень старую песню Эжена Потье.
Не то Москва. Москва росла вширь и вверх, словно огромная яйцеклетка, при этом не собирающаяся делиться, и не понимающая, что делиться когда-нибудь придется. И тогда будет больно. Но это будет потом.
Символом новой Москвы могла бы служить гигантская статуя «Россия, поднимающаяся с колен» скульптора Церетели - в качестве модели России была выбрана дочка бывшего петербургского мэра, а заодно учителя-наставника нынешних главных российских начальников, живших, в силу своих скромных размеров, в каждом телевизоре. Поэтому «Россия» больше напоминала девицу, сделавшую минет клиенту и ожидавшую, что получит сейчас причитающиеся ей за работу 50 долларов.
Улицы, забитые машинами - при этом одни машины периодически врезались в другие, и потом из машин, которым повезло меньше, вырезали автогенами тела водителей и пассажиров, а те машины, которым повезло больше, радостно сигналя, улетали по своим важным делам. Проходящие снимали происходящее на мобильные телефоны: оторванные головы, клюющих кровавую пищу стервятников, задумчивых страховых агентов, брезгливо ковыряющихся в том, что было когда-то людьми и достижениями корейского автопрома.
Подмосковные людоеды, вампиры и просто ликантропы в милицейской форме с пистолетами и дубинками, зорко высматривающие в толпе добычу.
Рекламные растяжки с надписями «מְנֵא מְנֵא תְּקֵל וּפַרְסִין», что в переводе с иврита на великорусский значило «мене, текел, упарсин», и на которые никто не обращал внимания, хотя скидки предлагались до 50 процентов.
Витрины, пугающие даже не ценами, а тем, что на них написано теоретически невидимыми, но очень ясно различимыми буквами: «Во время мятежа или революции камнем кидать сюда».
Нет. Москва Сидорову не понравилась. Как, впрочем, и он ей, так как после первой же поездки в метро Сидоров лишился часов, снятых изумительно-незаметно ловким московским воришкой.***
Раз Сидоров возвращался с какого-то длинного и явно бесцельного обсуждения, которое кончилось ровно так же, как и все обсуждения в Москве, - то есть пришлось позвонить начальнику в Петербург, и начальник лично договорился о сумме взятки.
На какой-то площади собралось много народу. Народ делился строго на три одинаковых части - на людей с плакатами, на милиционеров и на журналистов с камерами.
- Это чего тут такое? - спросил Сидоров у нищего в униформе попа, который собирал деньги на восстановление Храма всех святых на Фамагусте Покровского благочиния Истинной Автокефальной Православной церкви Антиохского Патриархата.
- Это «несогласные» митингуют. Хотят, чтобы все было как при дедушке, - ответил нищий поп, а потом радостно воскликнул. - Опаньки, а вот и сам дедушка!
Над толпой возникла призрачная тень Бориса Николаевича Ельцина, первого Президента Свободной России. Тень бормотала:
- Лягу на рельсы, да, да… Мешок, понимаешь, на голову одели, и с моста… Что тот генерал, что этот…
Потом что-то неразборчиво. А затем запел явно очень нетрезвым голосом, дирижируя при этом невидимому оркестру:
- Калинка-калинка-калинка моя…
Толпа «несогласных» тут же дружно подхватила:
- В саду ягода малинка-малинка-моя!
Милиция, словно дожидаясь этого момента, начала «несогласных» бить. «Несогласные» красиво, как подстреленные браконьерами лебеди, падали на землю и бились в конвульсиях.
К Сидорову подскочили два дюжих ОМОНовца.
- «Несогласный»? Получи! - И замахнулись дубинками.
- Не надо! - воскликнул Сидоров, - Питерский я!
Дубинки упали бессильно вниз. Как и оба дюжих омоновца, которые повалились к ногам Сидорова, стали хватать его за щиколотки и причитать в один голос:
- Прости нас! Мы же не знали! Прости нас, окаянных!
Сидорову стало крайне неловко, он кое-как оторвал ноги от двух рыдающих милиционеров и поспешил к метро.
Навстречу ему бежал человек с бородкой. За ним гнался целый отряд сержантов, офицеров и даже генералов милиции, при этом все дули в свистки. Лицо человека было неуловимо знакомое.
Бегущий явно уловил немой вопрос в глазах Сидорова, потому что притормозил свой бег на мгновение:
- Не узнаешь, человек? Это же я, Эдичка! - и побежал дальше. Приостановившиеся тоже на секунду-другую милиционеры гурьбой побежали за ним.
***
Наконец, все дела в Москве были закончены. Сидоров легко купил билет на поезд - и по дороге вместо сна на верхней полке всю ночь проговорил с каким-то стареньким ученым, ехавшим в Северную столицу аж из самого Академгородка, что в Новосибирске.
Кроме обычных историй про то, как все кругом разворовано и разворовывается, ученый рассказал, как недавно в Академгородке построили гигантский суперкомпьютер - самый большой в стране - и запустили на нем отечественную программу Искусственного Интеллекта.
Компьютер два дня мигал всеми своими лапочками, а потом выплюнул из принтера листок всего с двумя строчками:
-"Вам хана! Вся власть Советам!" - и отключился - при этом так, что перезапустить его не смогли.
В Петербурге жил один головастый еврей-математик, который был последней надеждой новосибирских ученых на то, что суперкомпьютер удастся оживить - к нему сибиряк и ехал.
- Хотя надежды на это крайне мало, - честно добавил в конце своего рассказа ученый старик.
Возможно, это и послужило последней каплей, потому что прямо с вокзала Сидоров заехал на работу, отдал все подписанные московскими начальниками бумаги своему начальнику, а оттуда, даже не заскочив домой, - по адресу, который получил от одного своего старого школьного друга.
***
Сидоров вошел в рюмочную «У Бухарина», что располагалось на набережной Мойки. Кафе было обставлено в советском стиле - портреты Генеральных секретарей на стенах, вымпелы и знамена победителей социалистического соревнования. Возле туалета висел серый обшарпанный телефон-автомат с монетоприемником - тоже из тех времен.
- Позвонить-то можно? - спросил Сидоров у молодого человека за барной стойкой. Тот посмотрел на него странно, потом кивнул и вернулся к протиранию рюмок полотенцем.
Сидоров вынул из кармана найденные несколько лет назад под плинтусом две копейки, кинул в автомат, набрал Заветный номер.
- Справочная, - раздался из трубки приятный женский голос.
Сидоров спросил то, чего спросить хотел.
- Минуточку, - ответила женщина, пошуршала какими-то бумажками, потом продиктовала: - перекресток Народовольцев и Обуховской обороны, дальше по проспекту Пролетарской диктатуры, выйти на Красноармейский проспект, первый дом по Третьей Коммунистической. Во двор. Повторить?
- Не надо, сказал Сидоров. - У меня исключительно хорошая память. Спасибо!
- Пожалуйста, - ответила женщина и отключилась.
***
Жена и дочки смотрели на Сидорова, укладывающего в чемодан самое основное.
- Как на месте обустроюсь, так вам сразу передам весточку.
- А вдруг там так, как говорят по телевизору?
- Сколько я тебе говорил - не смотри телевизор! - в сердцах сказал Сидоров. - Мне один мужик рассказывал - он в телевизоре живет, телевизорный - врут они там все. Ни слова правды. Даже когда время на часах показывают, - и то, это не наше время, а ихнее.
Жена все равно не верила и украдкой вытирала слёзы.
***
Сидоров прошел мимо Финляндского вокзала - сам-то вокзал был уже много лет закрыт: в силу какой-то странного историко-географического парадокса через него из соседней маленькой северной страны приезжали время от времени в Питер, в частности, и в Россию вообще, люди, приносившие властям российским немало седых волос, - а то и вообще необходимость, переодевшись в женское платье и на машине с американскими дипломатическими номерами, срочно бежать в Гатчину. Поэтому от греха подальше начальники приняли волевое решение вокзал закрыть.
Пройдя мимо вокзала, Сидоров нашел подходящую маршрутку и на ней отправился по адресу, который ему продиктовали по телефону-автомату.
Хотя все улицы в городе давно уже переименовали - еще в те времена, когда городом управлял человек, который любил белые костюмы и великосветские тусовки - вроде визитов английской или нидерландской королевы, или, например, венчания Пугачевой с Киркоровым, но одновременно крайне не любил заниматься вопросами жизни своих горожан и воспитанием своей дочери, - с наступлением темноты, как уже отмечалось, старые названия проступали кровавыми краснокоричневыми надписями на облупившихся стенах.
***
Войдя в нужный двор и пройдя мимо мусорных баков, украшенных надписями «Движение сопротивления им. Евно Азефа», Сидоров прошел через другой двор и оказался на пустыре. Пустырь был огромный, его рассекала длинная прямая дорога, а по обеим сторонам ее стояли статуи. Лампы на фонарных столбах не горели, но луна в небе была такая яркая, что Сидоров, который шел по рассекающей пустырь дороге, мог легко видеть лица статуй. Некоторые он узнавал, некоторые - нет. Но на каждом памятнике была медная табличка, которую Сидоров почему-то считал своим долгом прочитать: «Бурбулис», «Шахрай», «Починок», «Грачев», «Чичваркин», «Новодворская», «Кудрин», «Сердюков», «Горбачев», «Смоленский», «Яковлев», «Старовойтова», «Коротич», «Собчак», «Фридман», «Юшенков», «Березовский, «Дерипаска», «Дудаев», «Гусинский», «Ющенко», «Латынина», «Потанин», «Боннэр», «Масхадов», «Медведев», «Жириновский», «Басаев», «Сахаров», «Авен», «Грызлов», «Тимошенко», «Степашин», «Карякин», «Евсюков», «Абрамович», «Радзиховский», «Исмаилов», «Черниченко», «Ходорковский», «Ансип», «Япончик», «Путин», «Юмашев», «Саакашвили», «Альбац», «Ландсбергис», «Петросян», «Фурсенко»… У некоторых статуй были отбиты нос, рука или даже голова - и их было много, в прямом смысле до горизонта - знакомых и незнакомых, - и при этом казалось, что они живые, и сейчас сойдут со своих бетонных тумб и набросятся на него, - и вот только тогда Сидоров побежал.
***
На страже Государственной границы Союза Советских Социалистических Республик стоял Пограничник-с-собакой.
Увидев запыхавшегося Сидорова, он снял с плеча карабин и громко крикнул:
- Стой! Кто идёт?
- Сидоров идёт, - ответил Сидоров.
- И куда идём? - спросил Пограничник-с-собакой строгим голосом.
- Домой иду.
Пограничник-с-собакой надел карабин обратно за плечо и спросил уже человеческим голосом:
- Что, достали?
- Да уж не то слово, - ответил Сидоров.
- Тогда проходи, - сказал Пограничник-с-собакой. Собака, казалось, тоже хотела что-то сказать, но потом передумала.
И Сидоров прошел через Государственную границу СССР.
Огляделся.
Люди здесь работали на заводах и на колхозных полях, запускали луноходы и марсоходы, исследовали океанское дно и свойства элементарных частиц, читали книги и занимались спортом, растили детей и ухаживали за стариками, по телевизору показывали концерты молодых рок-музыкантов и все симфонии Бетховена, в передаче «Ленинский университет миллионов» бородатые марксистские философы спорили о прошлом, настоящем и будущем, в фильмах про школу детей ненавязчиво учили быть добрыми, а в фильмах про войну - любви к своей Родине и к своей народной армии. В общем, люди жили обыкновенной нормальной человеческой жизнью.
Впервые за много лет Сидоров улыбнулся. Он, наконец, был дома.
(с) kommari, 2010
Рассказ.
Начальник вызвал Сидорова к себе в кабинет и сказал:
- Нужно тебе, Сидоров, в Москву съездить.
Сидоров тяжело вздохнул. Как любой настоящий житель Петербурга Москву он не любил.
- Надо, - сказал начальник. - Я бы сам поехал, но ведь поезда взрывают ингерманландско-ингушские сепаратисты, - а рисковать собой я не могу: без меня весь бизнес разладится и развалится.
Про сепаратистов он был прав: вчера в программе «Время» показали задержание одного такого - Вахи Хамидановича Кяюкияйнена. Сепаратист был зловещ, бородат и злобен - такому не то что поезд под откос пустить, такой отца родного зарежет и глазом не моргнет при этом. Сепаратист еще и ругался по-иностранному:
- Перкеле, паскаа, нохчи ду шу!
- Ладно, - сказал Сидоров начальнику, тяжело вздохнув. - Раз такое дело - то поеду.
Пришел домой, собрал вещи в свой дорожный чемодан, обнял на пороге жену и дочек - и уехал в Москву.
К счастью, в эту ночь поезда не взрывали, так что в столицу нашей Родины Сидоров приехал в целости и сохранности.
***
Остановился Сидоров в гостинице «Москва», на самом последнем этаже. После низкого, придавленного серым балтийским небом к земле и воде Петербурга было непривычно высоко, поэтому Сидоров задернул шторы и прилег на кровать. Пультом включил телевизор. Послышался шум, но изображение не появилось.
Сидоров лениво оторвался от кровати, подошел к телевизору, шарахнул по нему кулаком. В ящике кто-то ойкнул, но экран зажегся. За стеклом сидел какой-то человечек и тер ушибленную голову.
- Совсем офигел? - спросил человечек у Сидорова. - Больно же.
- Ну, извини, - сказал Сидоров. - Я вообще-то телевизор не смотрю.
- Ну и зря, - сказал человечек. - У нас есть чего посмотреть. Обхохочешься.
Он обернулся и позвал кого-то. Рядом с ним появился маленький - сантиметров сорок от края экрана - президент.
- Ну, гном, - сказал человечек, - расскажи электорату про модернизацию.
Гном-президент хмуро посмотрел на Сидорова, потом на человечка.
- Издеваешься, да? - спросил обиженным тонким лилипутским голоском - Ты еще про нацпроекты попроси рассказать, приколист хренов. Или про наши победы на Олимпиаде в Ванкувере.
- Да уж чего не надо, того не надо, - сказал Сидоров. - Кстати, давно хотел спросить - а как так получается, что вот вы, ребята, в каждом телевизоре есть? Где не включишь - а везде то Путин, то Медведев?
- Секретные технологии, - ответил за него человечек. - Еще при Ельцине придумали. В каждом телевизоре есть свой президент, есть свой премьер-министр. Власть должна быть с народом. Приглядывать за вами, несмышлёнышами. Чтобы чего не натворили.
- А сам-то ты кто? - спросил Сидоров.
- Телевизорный, - сказал человечек. - Есть домовые, есть лешие, а я - телевизорный.
- Нечистая сила, значит? - спросил Сидоров.
- Обидное какое слово, однако, - вздохнул телевизорный. - Вот нечистая сила - он, - показал на гнома-президента, который от скуки ковырял пальцем в носу, доставал козявки, долго разглядывал, а потом отправлял их в рот.
- Ну и ладненько, однако устал я с дороги, поспать мне надо, - сказал Сидоров и телевизор выключил.
С этого вечера Сидоров и телевизорный коротали темные московские вечера за долгими разговорами о том и о сём. Сидоров покупал ему бублики к чаю, который заваривал с помощью запрещенного в гостинице кипятильника, а телевизорный угощал Сидорова салом, которое ему присылала тётка, тоже телевизорная, но только на Украине.
***
Москва сильно изменилась с тех пор, как он побывал здесь последний раз несколько лет назад.
Особенно явственно это ощущалось на контрасте со столицей бывшей.
Чем больше родной город Сидорова пытались превратить в Санкт-Петербург, тем меньше это удавалось.
Переименуют, скажем, улицу Марата в улицу Прав человека, - а по ночам все равно на домах проступают старые надписи - и даже слышен голос Друга народа, кашляющим голосом призывающего резать, как свиней, врагов Республики и Свободы.
Поставят памятник поэту Бродскому - а ночью прохожие видят, что с памятником беда какая-то, и что он уже не Бродскому, а Троцкому!
Устроят на «Авроре» светскую вечеринку с губернаторшей, олигархами и проститутками, - а следующей ночью испуганные прохожие вдруг увидят, как орудия крейсера, ржаво скрипя, направляются на важнейшие в городе здания, и призрачные канониры поют при этом отнюдь не новую песенку Димы Билана, а очень старую песню Эжена Потье.
Не то Москва. Москва росла вширь и вверх, словно огромная яйцеклетка, при этом не собирающаяся делиться, и не понимающая, что делиться когда-нибудь придется. И тогда будет больно. Но это будет потом.
Символом новой Москвы могла бы служить гигантская статуя «Россия, поднимающаяся с колен» скульптора Церетели - в качестве модели России была выбрана дочка бывшего петербургского мэра, а заодно учителя-наставника нынешних главных российских начальников, живших, в силу своих скромных размеров, в каждом телевизоре. Поэтому «Россия» больше напоминала девицу, сделавшую минет клиенту и ожидавшую, что получит сейчас причитающиеся ей за работу 50 долларов.
Улицы, забитые машинами - при этом одни машины периодически врезались в другие, и потом из машин, которым повезло меньше, вырезали автогенами тела водителей и пассажиров, а те машины, которым повезло больше, радостно сигналя, улетали по своим важным делам. Проходящие снимали происходящее на мобильные телефоны: оторванные головы, клюющих кровавую пищу стервятников, задумчивых страховых агентов, брезгливо ковыряющихся в том, что было когда-то людьми и достижениями корейского автопрома.
Подмосковные людоеды, вампиры и просто ликантропы в милицейской форме с пистолетами и дубинками, зорко высматривающие в толпе добычу.
Рекламные растяжки с надписями «מְנֵא מְנֵא תְּקֵל וּפַרְסִין», что в переводе с иврита на великорусский значило «мене, текел, упарсин», и на которые никто не обращал внимания, хотя скидки предлагались до 50 процентов.
Витрины, пугающие даже не ценами, а тем, что на них написано теоретически невидимыми, но очень ясно различимыми буквами: «Во время мятежа или революции камнем кидать сюда».
Нет. Москва Сидорову не понравилась. Как, впрочем, и он ей, так как после первой же поездки в метро Сидоров лишился часов, снятых изумительно-незаметно ловким московским воришкой.***
Раз Сидоров возвращался с какого-то длинного и явно бесцельного обсуждения, которое кончилось ровно так же, как и все обсуждения в Москве, - то есть пришлось позвонить начальнику в Петербург, и начальник лично договорился о сумме взятки.
На какой-то площади собралось много народу. Народ делился строго на три одинаковых части - на людей с плакатами, на милиционеров и на журналистов с камерами.
- Это чего тут такое? - спросил Сидоров у нищего в униформе попа, который собирал деньги на восстановление Храма всех святых на Фамагусте Покровского благочиния Истинной Автокефальной Православной церкви Антиохского Патриархата.
- Это «несогласные» митингуют. Хотят, чтобы все было как при дедушке, - ответил нищий поп, а потом радостно воскликнул. - Опаньки, а вот и сам дедушка!
Над толпой возникла призрачная тень Бориса Николаевича Ельцина, первого Президента Свободной России. Тень бормотала:
- Лягу на рельсы, да, да… Мешок, понимаешь, на голову одели, и с моста… Что тот генерал, что этот…
Потом что-то неразборчиво. А затем запел явно очень нетрезвым голосом, дирижируя при этом невидимому оркестру:
- Калинка-калинка-калинка моя…
Толпа «несогласных» тут же дружно подхватила:
- В саду ягода малинка-малинка-моя!
Милиция, словно дожидаясь этого момента, начала «несогласных» бить. «Несогласные» красиво, как подстреленные браконьерами лебеди, падали на землю и бились в конвульсиях.
К Сидорову подскочили два дюжих ОМОНовца.
- «Несогласный»? Получи! - И замахнулись дубинками.
- Не надо! - воскликнул Сидоров, - Питерский я!
Дубинки упали бессильно вниз. Как и оба дюжих омоновца, которые повалились к ногам Сидорова, стали хватать его за щиколотки и причитать в один голос:
- Прости нас! Мы же не знали! Прости нас, окаянных!
Сидорову стало крайне неловко, он кое-как оторвал ноги от двух рыдающих милиционеров и поспешил к метро.
Навстречу ему бежал человек с бородкой. За ним гнался целый отряд сержантов, офицеров и даже генералов милиции, при этом все дули в свистки. Лицо человека было неуловимо знакомое.
Бегущий явно уловил немой вопрос в глазах Сидорова, потому что притормозил свой бег на мгновение:
- Не узнаешь, человек? Это же я, Эдичка! - и побежал дальше. Приостановившиеся тоже на секунду-другую милиционеры гурьбой побежали за ним.
***
Наконец, все дела в Москве были закончены. Сидоров легко купил билет на поезд - и по дороге вместо сна на верхней полке всю ночь проговорил с каким-то стареньким ученым, ехавшим в Северную столицу аж из самого Академгородка, что в Новосибирске.
Кроме обычных историй про то, как все кругом разворовано и разворовывается, ученый рассказал, как недавно в Академгородке построили гигантский суперкомпьютер - самый большой в стране - и запустили на нем отечественную программу Искусственного Интеллекта.
Компьютер два дня мигал всеми своими лапочками, а потом выплюнул из принтера листок всего с двумя строчками:
-"Вам хана! Вся власть Советам!" - и отключился - при этом так, что перезапустить его не смогли.
В Петербурге жил один головастый еврей-математик, который был последней надеждой новосибирских ученых на то, что суперкомпьютер удастся оживить - к нему сибиряк и ехал.
- Хотя надежды на это крайне мало, - честно добавил в конце своего рассказа ученый старик.
Возможно, это и послужило последней каплей, потому что прямо с вокзала Сидоров заехал на работу, отдал все подписанные московскими начальниками бумаги своему начальнику, а оттуда, даже не заскочив домой, - по адресу, который получил от одного своего старого школьного друга.
***
Сидоров вошел в рюмочную «У Бухарина», что располагалось на набережной Мойки. Кафе было обставлено в советском стиле - портреты Генеральных секретарей на стенах, вымпелы и знамена победителей социалистического соревнования. Возле туалета висел серый обшарпанный телефон-автомат с монетоприемником - тоже из тех времен.
- Позвонить-то можно? - спросил Сидоров у молодого человека за барной стойкой. Тот посмотрел на него странно, потом кивнул и вернулся к протиранию рюмок полотенцем.
Сидоров вынул из кармана найденные несколько лет назад под плинтусом две копейки, кинул в автомат, набрал Заветный номер.
- Справочная, - раздался из трубки приятный женский голос.
Сидоров спросил то, чего спросить хотел.
- Минуточку, - ответила женщина, пошуршала какими-то бумажками, потом продиктовала: - перекресток Народовольцев и Обуховской обороны, дальше по проспекту Пролетарской диктатуры, выйти на Красноармейский проспект, первый дом по Третьей Коммунистической. Во двор. Повторить?
- Не надо, сказал Сидоров. - У меня исключительно хорошая память. Спасибо!
- Пожалуйста, - ответила женщина и отключилась.
***
Жена и дочки смотрели на Сидорова, укладывающего в чемодан самое основное.
- Как на месте обустроюсь, так вам сразу передам весточку.
- А вдруг там так, как говорят по телевизору?
- Сколько я тебе говорил - не смотри телевизор! - в сердцах сказал Сидоров. - Мне один мужик рассказывал - он в телевизоре живет, телевизорный - врут они там все. Ни слова правды. Даже когда время на часах показывают, - и то, это не наше время, а ихнее.
Жена все равно не верила и украдкой вытирала слёзы.
***
Сидоров прошел мимо Финляндского вокзала - сам-то вокзал был уже много лет закрыт: в силу какой-то странного историко-географического парадокса через него из соседней маленькой северной страны приезжали время от времени в Питер, в частности, и в Россию вообще, люди, приносившие властям российским немало седых волос, - а то и вообще необходимость, переодевшись в женское платье и на машине с американскими дипломатическими номерами, срочно бежать в Гатчину. Поэтому от греха подальше начальники приняли волевое решение вокзал закрыть.
Пройдя мимо вокзала, Сидоров нашел подходящую маршрутку и на ней отправился по адресу, который ему продиктовали по телефону-автомату.
Хотя все улицы в городе давно уже переименовали - еще в те времена, когда городом управлял человек, который любил белые костюмы и великосветские тусовки - вроде визитов английской или нидерландской королевы, или, например, венчания Пугачевой с Киркоровым, но одновременно крайне не любил заниматься вопросами жизни своих горожан и воспитанием своей дочери, - с наступлением темноты, как уже отмечалось, старые названия проступали кровавыми краснокоричневыми надписями на облупившихся стенах.
***
Войдя в нужный двор и пройдя мимо мусорных баков, украшенных надписями «Движение сопротивления им. Евно Азефа», Сидоров прошел через другой двор и оказался на пустыре. Пустырь был огромный, его рассекала длинная прямая дорога, а по обеим сторонам ее стояли статуи. Лампы на фонарных столбах не горели, но луна в небе была такая яркая, что Сидоров, который шел по рассекающей пустырь дороге, мог легко видеть лица статуй. Некоторые он узнавал, некоторые - нет. Но на каждом памятнике была медная табличка, которую Сидоров почему-то считал своим долгом прочитать: «Бурбулис», «Шахрай», «Починок», «Грачев», «Чичваркин», «Новодворская», «Кудрин», «Сердюков», «Горбачев», «Смоленский», «Яковлев», «Старовойтова», «Коротич», «Собчак», «Фридман», «Юшенков», «Березовский, «Дерипаска», «Дудаев», «Гусинский», «Ющенко», «Латынина», «Потанин», «Боннэр», «Масхадов», «Медведев», «Жириновский», «Басаев», «Сахаров», «Авен», «Грызлов», «Тимошенко», «Степашин», «Карякин», «Евсюков», «Абрамович», «Радзиховский», «Исмаилов», «Черниченко», «Ходорковский», «Ансип», «Япончик», «Путин», «Юмашев», «Саакашвили», «Альбац», «Ландсбергис», «Петросян», «Фурсенко»… У некоторых статуй были отбиты нос, рука или даже голова - и их было много, в прямом смысле до горизонта - знакомых и незнакомых, - и при этом казалось, что они живые, и сейчас сойдут со своих бетонных тумб и набросятся на него, - и вот только тогда Сидоров побежал.
***
На страже Государственной границы Союза Советских Социалистических Республик стоял Пограничник-с-собакой.
Увидев запыхавшегося Сидорова, он снял с плеча карабин и громко крикнул:
- Стой! Кто идёт?
- Сидоров идёт, - ответил Сидоров.
- И куда идём? - спросил Пограничник-с-собакой строгим голосом.
- Домой иду.
Пограничник-с-собакой надел карабин обратно за плечо и спросил уже человеческим голосом:
- Что, достали?
- Да уж не то слово, - ответил Сидоров.
- Тогда проходи, - сказал Пограничник-с-собакой. Собака, казалось, тоже хотела что-то сказать, но потом передумала.
И Сидоров прошел через Государственную границу СССР.
Огляделся.
Люди здесь работали на заводах и на колхозных полях, запускали луноходы и марсоходы, исследовали океанское дно и свойства элементарных частиц, читали книги и занимались спортом, растили детей и ухаживали за стариками, по телевизору показывали концерты молодых рок-музыкантов и все симфонии Бетховена, в передаче «Ленинский университет миллионов» бородатые марксистские философы спорили о прошлом, настоящем и будущем, в фильмах про школу детей ненавязчиво учили быть добрыми, а в фильмах про войну - любви к своей Родине и к своей народной армии. В общем, люди жили обыкновенной нормальной человеческой жизнью.
Впервые за много лет Сидоров улыбнулся. Он, наконец, был дома.
(с) kommari, 2010