О некоторых особенностях культуры позднего социализма, подготовивших почву для Перестройки
О некоторых особенностях культуры позднего социализма, подготовивших почву для Перестройки
Часто поднимают вопрос о том, почему после вроде бы сравнительно благополучного брежневского времени так быстро последовал обвал СССР в результате Перестройки. Нет, сейчас трудно отрицать, что экономические поводы для недовольства были, однако капитализм не рушится и при много более серьёзных экономических неурядицах, в чём мы регулярно убеждаемся на собственном опыте.
Именно поэтому так долго крах СССР объясняли не по-марксистски, а через чисто верхушечный переворот. Логика в этом есть - централизованная система к повреждениям в центре куда более уязвима, чем децентрализованная: разруби червя напополам, и половинки имеют неплохой шанс восстановиться до двух червей, а более сложные организмы так не могут.
Потому централизованная социалистическая система оказывается очень чувствительной к захвату власти прокапиталистами, да и даже просто оппортунистами. А вот капитализм к просоциалистическим силам у власти довольно устойчив, как показывают примеры правых переворотов в Латинской Америке. Однако данный факт не объясняет восприимчивость к перестроечной пропаганде среди широких народных масс. Конечно, некоторая особенно деловитая и предприимчивая часть населения думала, что станут миллионерами при рыночке, - но так думали далеко не все, даже не большинство.
Большинство же было просто парализовано пропагандой об ужасах репрессий, и, хотя они уже стали прошлым, это подрубало моральную готовность бороться за социализм. Как бороться за строй, при котором был - а значит, и возможен - такой ужас? Как даже признаться в пассивных симпатиях к нему? Стыдно.
Однако любой из нас может убедиться, что при буржуазном строе рассказ о прошлых ужасах капитализма так не работает. Да, многие прокапиталистически настроенные граждане нынче считают, что у нас капитализм неправильный, а правильный где-то в США. Однако сейчас не является проблемой найти хотя бы в сети поклонника США и спросить, не смущают ли его десятки миллионов жертв американской демократии (уморенные в рабстве негры, истреблённые индейцы, жертвы развязанных США войн по всему миру и т. д.) - только чтобы убедиться, что подобный анамнез у «правильной демократии» его нисколько не смущает. Хотя и отрицать данные факты он не может - это вам не высосанные из пальца “60 миллионов” Солженицына.
Всё становится на свои места, если вспомнить о такой идее как «культурная гегемония» у Антонио Грамши. Согласно Грамши, правящий класс не только обладает экономической властью, но и культурной гегемонией - навязыванием нужных ему представлений о жизни широким народным массам. Социальная революция возможна только в условиях, когда эта самая культурная гегемония по тем или иным причинам оказывается подорваной. Впрочем, о том, что в обществе за исключением революционной ситуации всегда доминирует сознание правящего класса, писали ещё классики марксизма.
Но Грамши рассматривал только эксплуататорские формации. Что касается СССР, то тут у него не было и не могло быть данных. Однако если теорию Грамши приложить к СССР, то получается, что эта самая культурная гегемония у коммунистов как авангарда пролетариата стала утрачиваться в 50-ые и ушла в 60-ые, и именно это делало обстановку на культурном фронте крайне напряжённой и неустойчивой.
Можно много говорить о причинах, приведших к такому печальному положению дел. Конечно, триггером стал пресловутый Хрущёвский доклад; отчасти же дело было и в том, что интеллигенция, которая сама не любит пачкать руки и предпочитает чистый и непыльный труд, куда охотнее ассоциирует себя с эксплуататорами прошлого и настоящего, чем с пролетариями.
Симптомы утраты культурной гегемонии были следующие.
Во-первых, в шестидесятые годы просто косяками шли пьесы об «отсталых полуразложившихся бюрократах», а вот положительных образов советских управленцев в позднесоветской культуре уже практически не было. В ранней по крайней мере был фильм «Великий Гражданин», но по понятным причинам такое кино после двадцатого съезда положили на полку. В позднесоветской культуре положительные герои-коммунисты были возможны лишь в контексте войн прошлого, а положительный образ коммуниста-современника, решающего современные ему задачи, практически исчез: скорее устоявшимся стереотипом было представление «все начальники - сволочи!». А ведь в советском обществе все начальники были из КПСС.… В общем, в такой обстановке неизбежно возникало ощущение, что «что-то в консистории не так» и «всю систему надо менять».
При этом в качестве положительного героя стал популярен образ рефлектирующего интеллигента-гуманиста с богатым духовным миром, но как раз в силу этого не способного действовать решительно. Противопоставление такого рода встречалось и раньше, например в романе «Города и Годы» К. Федина, или в «Разгроме» Фадеева, однако до того симпатии авторов были на стороне решительного бойца, а нюня-интеллигент неизбежно катился по наклонной. В позднесоветской литературе акценты уже были расставлены по-другому. В романе братьев Стругацких «Трудно быть богом» тоже есть противопоставление решительного бойца Араты Горбатого и протагониста, рефлектирующего интеллигента, Антона Руматы. Но дело подаётся так, что решительный боец обречён в силу своего недостатка знаний. А если этих знаний прибавить, то опять же получится рефлектирующий интеллигент, не способный к действиям из-за чистоплюйства, и вся надежда только на прогресс и мерную поступь истории, слабо зависящую от усилий отдельных личностей. Есть предположение, что в образе Араты Горбатого есть намёк в том числе и на Че Гевару, у которого с марксизмом было как раз всё в порядке - но понятно, что цензурные условия СССР не могли позволить описать как безнадёжное дело революционера уже марксистских времён, сражающегося на правильной с точки зрения советской идеологии стороне; нечто подобное описал Б. Пастернак в образе Антипина-Стрельникова, противопоставленного интеллигенту-пацифисту Юрию Живаго, но сам он говорил про свой роман: «Моя концепция для них неприемлема».
Но так обстояли дела, когда тема подавалась серьёзно и драматично. Ну а в комедийном варианте интеллигент-идеалист может вообще не понимать, что вокруг творится. Например, как в фильме «Спортлото- 82», где наивный студент так и не понял, что столкнулся со спекулянтами, а они умудрились обдурить себя сами и остаться с носом. Но понятно, что такой комедийный выход был невозможен в жизни. Перестав воспитывать борцов, дающих спекулянтам и прочим врагам по рукам, СССР был обречён.
Конечно, это не значит, что нельзя изображать косных бюрократов, или рефлектирующих интеллигентов. Любой типаж, встречающийся в жизни, имеет право быть отражённым в искусстве. И дело не в том, чтобы запретить какие-то типажи для изображения. Дело в соотношении образов.
Чтобы моя мысль была понятна, проведу такую аналогию. При феодализме, когда власть дворянского класса была прочна, искусство вполне могло изображать королей-тиранов и дворян-предателей. Но! Им всегда противостояли добрые короли и верные этим добрым королям герои-дворяне. Когда же культурная гегемония дворянства пошатнулась, то монархия стала рассматриваться как зло в принципе, а “мерзавцам-дворянам” стали противостоять благородные герои из третьего сословия.
Будущим соцстранам на заметку. Пока в литературе плохому коммунисту противостоит хороший коммунист, бояться нечего. Но если положительные образы коммунистов исчезли, а положительные герои сплошь выходят за рамки коммунистической системы ценностей, противопоставляя ей какую-то иную, якобы лучшую…. Тут уже надо бить тревогу, не дожидаясь дальнейшей катастройки - учитывая допущенные в СССР ошибки.
Кстати, иногда в качестве “ошибки” позднего СССР указывают на то, что даже в ревизионистском социализме запрещали откровенную антисоветчину типа «Архипелага-Гулага» или «Доктора Живаго». Я думаю, что тут ошибки нет. Но одних запретов реакционной литературы недостаточно. Запрет не может заменить недостающее. Как при недостатке тех или иных витаминов принимают витамины или продукты, которые их содержат, так и при недостатке тех или иных образов в культуре надо этими образами культуру дополнять. А кроме как “вроде по заказу” ничего качественного не получается… Но есть и способы помимо прямых приказов. Во-первых, возможно заимствование. В СССР сделали очень большую ошибку, ориентируясь в плане переводов художественной литературы по большей части на Европу и США, а литературу из стран третьего мира переводя по остаточному принципу. Между тем, повести о героической борьбе и героях-борцах могут появиться только у тех авторов, кто это понюхал вживую - значит, надо таких искать там, где идёт вооружённая борьба за социализм. Значит, надо переводить подходящих авторов оттуда. И искать их прицельно именно по теме, а не по признаку популярности на родине. Нет, популярность на родине - тоже неплохо, но среди популярного нужного может и не быть.
Что касается отсутствия положительных героев-управленцев, то тут самым разумным было бы дать такое задание авторам-коммунистам. Ибо с такой задачей только коммунист мог бы справиться. Кстати, был в СССР такой писатель, который мог бы справиться с этой задачей. «Поднятая целина» Михаила Шолохова как раз посвящена проблемам управления. Мог бы Шолохов и побольше написать, но увы… во-первых, будучи сталинистом, Шолохов не колебался вместе с ревизионистской линией партии; во-вторых, после истории с Даниэлем и Синявским он понял, какая пропасть его отделяет от собратьев-писателей. Тяжело писать, когда всё, что напишешь, будет заведомо принято в штыки. Уже независимо от содержания и просто потому, что ты стал персоной non grata.
Далее. Атмосфера позднесоветского общества была уже пропитана представлениями о «невиновности большинства жертв репрессий». Почему? Даже сейчас это легко понять, сталкиваясь с людьми, заставшими поздний СССР, в сетевом пространстве. Почти всегда демонстрируется одна и та же логика. Такой-то был учёным, писателем, поэтом, режиссёром, партийцем с большим стажем, и потому он невиновен. Хотя чисто логически одно из другого не следует никак - это апелляция к культурным стереотипам позднесоветского времени, когда отрицательный персонаж из учёных или деятелей культуры был непременно бездарем, завидующим чужим талантам. Как-то самим собой разумеющимся считалось, что просто не может быть виновен талантливый человек, - как там у Пушкина в «Моцарте и Сальери»: «Гений и злодейство - две вещи несовместные». В данном контексте идея понятная - тот, кто совершил подлое убийство ни в чём неповинного человека, убивает в себе художника: муки совести будут мешать творить. Однако злодейство и преступление - всё-таки разные понятия. Преступление определяется с точки зрения законов, и вполне бывают ситуации, когда тот, кто нарушает закон, с точки зрения собственной совести не делает ничего плохого. Когда антисоветчик свои антисоветские взгляды пропагандировал, так он не только свою совесть тем не отягощал, а наоборот - героем себя чувствовал. Но изображать столь сложные коллизии, со «своей правдой» у каждой из сторон, в позднем СССР как-то не рекомендовалось. Кстати, а ведь в буржуазной культуре при этом не было табуировано изображение талантливых учёных-злодеев. В раннесоветской тоже был «Гиперболоид инженера Гарина» и «Властелин Мира» А. Беляева. В последнем произведении злому гению Штирнеру противостоит советский учёный Качинский, и показано, что одна и та же технология при капитализме будет использоваться во зло, а при коммунизме - во благо. Что же касается «членов партии с большим стажем», возможность предательства со стороны которых многие отрицают априорно, то в позднесоветской культуре был также негласный запрет на «злодеев с хорошей репутацией» - то есть таких злодеев, которые долгие годы хорошо маскируются, и которых нелегко разоблачить. А в буржуазном мире такие злодеи допускались даже в детской литературе. Например, злодей с хорошей репутацией есть в повести Астрид Линдгрен «Братья Львиное Сердце». Кстати, смоделированная там ситуация (есть предатель, чья деятельность стоит жизни многим борцам подполья, но кто это - неизвестно, и поначалу подозрение падает не на того) как раз показывает ситуацию, в которых репрессии неизбежны, но и ошибки при этом вероятны... В позднем же СССР таких книг почти не было. Почти - потому что можно вспомнить книгу «Девочка и Птицелёт» украинского писателя Владимира Леонидовича Киселёва. Там дети как раз обнаруживают, что враг рядом, и его надо непременно найти и разоблачить. Правда, те, кого по наивности протагонистка принимает за шпионов, на деле оказываются спекулянтами. Впрочем, того факта, что злодеи способны убивать ради своих планов, это не отменяет - труп советского милиционера в наличии. А уж сон главной героини, где ей снится, что ей говорят А «твой папа - негр, его расисты облили бензином и подожгли!», сопровождающееся видом горящего человека - и вовсе кажется из нашего времени невольным пророчеством, пусть даже во сне она переносится из Украины в Америку.
Но такие книги были редкими исключениями - большинство же деятелей науки и культуры были озабочены, как бы не допустить даже частичной или косвенной реабилитации Сталина
И, видимо, был прав В. Е. Семичастный, указывавший, что смысл написания таких писем - не столько влияние на ЦК, сколько распространение этого документа среди интеллигенции и молодёжи. Во всяком случае по факту это удалось. А недопущение «даже частичной или косвенной реабилитации Сталина» означало недопущение даже мысли, что хотя бы часть репрессированных действительно виновата, и что рядом может быть серьёзный враг, убивающий из-за угла. Деятели культуры в этом плане были бдительны в отношении себя и друг друга - за такое можно было лишиться поддержки тусовки. И воспитанное такой интеллигенцией общество совершенно не имело иммунитета к перестроечному “разоблачилову”, что и обернулось впоследствии катастрофой. И об этом горьком опыте забывать нельзя.
Леа Руж
https://prometej.info/o-nekotoryh-osobennostyah-kultury-pozdnego-socializma-podgotovivshih-pochvu-dlya-perestrojki/ - цинк