Лучше, чем зло. Доводы против теории искусства
Даже там, где не может быть ничего доброго, искусство, по крайней мере, становится на место зла, а это ведь лучше, чем зло. - Г. В. Ф. Гегель
Лекции по теории искусства Гегель начинает с доводов против такой теории, которые он в дальнейшем намеревается опровергнуть. Я оставлю их без авторского опровержения, чтобы читатель мог додумать опровержение за Гегеля и узнать, так ли легок хлеб философов.
Читателей, уже имевших неосторожность знакомиться с Феноменологией духа или Наукой логики, текст Лекций по эстетике приятно удивит.
Во-первых, достойно ли художественное творчество научного анализа.
Формы искусства находятся за пределами конечных целей жизни. Попытка рассматривать со всей серьезностью то, что само по себе несерьезно, может показаться странным педантством.
Перед лицом этой проблемы самому искусству часто приписывали серьезные цели. Его старались представить в качестве посредника между разумом и чувственностью, между склонностью и долгом - как примирителя этих элементов, сталкивающихся друг с другом в суровой борьбе и взаимном противодействии. Но если даже принять, что искусство имеет более серьезные цели, разум и долг, пожалуй, ничего не выиграли бы от этой попытки найти посредствующее звено, ибо они по своей природе не терпят никакой примеси и не могли бы вступить в подобную сделку, требуя той же чистоты, которой они обладают в себе.
Если искусство действительно подчиняет себя более серьезным целям, а влияние его приводит к более серьезным результатам, то достигается это посредством обмана: ведь искусство живет в видимости.
Истинная конечная в себе цель не должна достигаться посредством обмана. Только правда рождает правду. Так и наука должна рассматривать подлинные интересы духа в свете истинного хода действительности и согласно истинной форме представления о нем.
В этой связи может возникнуть иллюзия, будто искусство недостойно научного рассмотрения, так как оно остается приятной игрой и, даже преследуя более серьезные цели, противоречит самой природе этих целей.
Во-вторых, еще легче представить себе, что искусство - хотя и доступное философской мысли - не является все же подходящим предметом для научного исследования в собственном смысле слова. Ибо красота в искусстве обращается к чувству; у нее другая область, чем у мысли, и постижение художественного творчества требует иного органа, отличного от научного мышления.
Далее, красота в искусстве доставляет наслаждение свободным характером творчества и образных форм.
Что же касается науки, то по своей форме, как полагают, она связана с абстрактным мышлением, исключает воображение, всегда несущее на себе печать случайности и произвола. Если искусство должно примирить понятие с действительностью, то анализ искусства с точки зрения одной лишь мысли вновь устранит, уничтожит это созданное искусством средство взаимного дополнения и вернет понятие к его бескровной простоте и призрачной абстрактности.
По своему содержанию наука занимается чем-то в самом себе необходимым. А так как эстетика оставляет в стороне красоту природы, то может показаться, что в этом отношении мы ничего не выиграли, но, скорее, даже отдалились от необходимого.
Следовательно, во всех этих отношениях, как по источнику своему, так и по своему влиянию и границам, искусство кажется чем-то обособленным от науки, а не благодатной почвой для ее применения.
Лекции по теории искусства Гегель начинает с доводов против такой теории, которые он в дальнейшем намеревается опровергнуть. Я оставлю их без авторского опровержения, чтобы читатель мог додумать опровержение за Гегеля и узнать, так ли легок хлеб философов.
Читателей, уже имевших неосторожность знакомиться с Феноменологией духа или Наукой логики, текст Лекций по эстетике приятно удивит.
Во-первых, достойно ли художественное творчество научного анализа.
Формы искусства находятся за пределами конечных целей жизни. Попытка рассматривать со всей серьезностью то, что само по себе несерьезно, может показаться странным педантством.
Перед лицом этой проблемы самому искусству часто приписывали серьезные цели. Его старались представить в качестве посредника между разумом и чувственностью, между склонностью и долгом - как примирителя этих элементов, сталкивающихся друг с другом в суровой борьбе и взаимном противодействии. Но если даже принять, что искусство имеет более серьезные цели, разум и долг, пожалуй, ничего не выиграли бы от этой попытки найти посредствующее звено, ибо они по своей природе не терпят никакой примеси и не могли бы вступить в подобную сделку, требуя той же чистоты, которой они обладают в себе.
Если искусство действительно подчиняет себя более серьезным целям, а влияние его приводит к более серьезным результатам, то достигается это посредством обмана: ведь искусство живет в видимости.
Истинная конечная в себе цель не должна достигаться посредством обмана. Только правда рождает правду. Так и наука должна рассматривать подлинные интересы духа в свете истинного хода действительности и согласно истинной форме представления о нем.
В этой связи может возникнуть иллюзия, будто искусство недостойно научного рассмотрения, так как оно остается приятной игрой и, даже преследуя более серьезные цели, противоречит самой природе этих целей.
Во-вторых, еще легче представить себе, что искусство - хотя и доступное философской мысли - не является все же подходящим предметом для научного исследования в собственном смысле слова. Ибо красота в искусстве обращается к чувству; у нее другая область, чем у мысли, и постижение художественного творчества требует иного органа, отличного от научного мышления.
Далее, красота в искусстве доставляет наслаждение свободным характером творчества и образных форм.
Что же касается науки, то по своей форме, как полагают, она связана с абстрактным мышлением, исключает воображение, всегда несущее на себе печать случайности и произвола. Если искусство должно примирить понятие с действительностью, то анализ искусства с точки зрения одной лишь мысли вновь устранит, уничтожит это созданное искусством средство взаимного дополнения и вернет понятие к его бескровной простоте и призрачной абстрактности.
По своему содержанию наука занимается чем-то в самом себе необходимым. А так как эстетика оставляет в стороне красоту природы, то может показаться, что в этом отношении мы ничего не выиграли, но, скорее, даже отдалились от необходимого.
Следовательно, во всех этих отношениях, как по источнику своему, так и по своему влиянию и границам, искусство кажется чем-то обособленным от науки, а не благодатной почвой для ее применения.