38. За кулисами «нового курса» Ф. Рузвельта. Кто, зачем и по какому праву?
Теперь, когда Россия сползает в пропасть под тяжестью «достижений» капитализма, сознание эпохи заполнено посланиями, полными угроз и предостережений. Если перестроечная мысль оставалась светлой, ожидая, в противовес реальности, что благо владения собственностью лишь дополнит социальный комфорт прежнего СССР, то обман прежних иллюзий породил, своего рода, спектакль, скрывающий ожидание конца света. Богатеям кажется, что конец наступит почти незаметно посреди привычного пира, бедные ожидают спасительного революционного конца, который их наивное «Я» надеется пережить.
Мы будто оказались в Осени Средневековья, о которой сказал поэт:
О времена соблазнов, горьких слез,
Век зависти, гордыни и мученья,
О времена тоски, ушедших грез,
Век, чьим недугам нету излеченья…
В подобном духе сочиняют десятки авторов, тогда как оптимизм воспринимается чуть ли не как предательство. Мало кто осмелится предвидеть в подражание Эразму Роттердамскому, что «самые прекрасные науки частью возродятся, частью расцветут вновь». Кажется невозможным вывести проект прекрасной жизни из депрессии настоящего. Вот почему я считаю необходимым предложить сценарий, в котором именно так и случилось: где неминуемая катастрофа, в известном смысле, повернула себя вспять.
Говоря о мероприятиях правительства Франклина Рузвельта, историки невольно концентрируются на «до» и «после», оставляя без объяснения самую суть, которая не вписывается в теорию капитализма.
США были и остались в результате политики «нового курса» буржуазным государством, и потому с классовой точки зрения экспроприация крупной частной собственности и государственное планирование экономической жизни выглядят, по меньшей мере, странно. «Смелые» попытки объяснить «новый курс» заимствованием практики социалистического строительства в СССР, в свою очередь, несостоятельны, так как ставят телегу впереди лошади. В 1933 году Советский Союз еще не имел достижений, способных поразить воображение воротил промышленного Запада. Сталинистов в команде Рузвельта не было, напротив, это сталинская модернизация осуществлялась при участии американских специалистов. «Мертвая зона» в понимании американских реформ должна быть заполнена ответами на вопросы: кто, зачем и почему?
[Эту лекцию я выкладываю в надежде, что кто-то из постоянных читателей осознает масштаб наших дискуссий и присоединится к нам в скайпе. Если таких смельчаков наберется хотя бы пять, можем начать с 1 сентября.]
Президент США начал с дефолта по обязательствам правительства, объявив в день своей инаугурации 5 марта 1933 года о почти двукратном снижении курса доллара по отношению к золоту. До этого момента цена золота в долларах была жестко зафиксирована, и правительство не имело права ее менять. Понятно, что все инвесторы в экономику США потерпели убытки - их оценивают примерно в 30% капиталовложений, сделанных до инаугурационной речи Рузвельта.
«Более того, президентским декретом население обязывалось сдавать все имевшиеся у него золотые слитки и монеты государству - причем по старой, гораздо более низкой цене золота в долларах. Ослушавшимся этого приказа грозили 10 лет тюрьмы и огромные штрафы. Спустя 4 года все отобранное государством золото было торжественно свезено в специально построенное хранилище Форт-Нокс в штате Кентукки. Одновременно с золотым «ограблением века» были объявлены недельные банковские каникулы, из-за которых ни один частный вкладчик не мог в экстренном порядке извлечь свои обесценившиеся сбережения. За дефолтом последовали примерно семь десятков законов, которые и составили пресловутый «новый курс» Рузвельта. Вся промышленность делилась на 17 отраслевых групп, в каждой из которых устанавливались монопольные цены, фиксировался объем производства и распределялись рынки сбыта. Частным компаниям было категорически запрещено продавать товары ниже установленных принудительными картельными соглашениями цен. Трудовая часть «нового курса» устанавливала минимум заработной платы и максимальную продолжительность рабочего дня, обязывала работодателей заключать коллективные договора, резко расширяла права на создание профсоюзов и содержала комплекс мер помощи безработным. Учреждалась администрация по регулированию сельского хозяйства, которая точно так же устанавливала цены на сельскохозяйственные продукты и фиксировала объемы производства. Были резко увеличены государственные расходы, создавшие миллионы рабочих мест и заметно увеличившие совокупный спрос американцев». - по книге Сергея Егишянца «Сумерки богов или игры сатанистов».
Этот отрывок объясняет, что именно мог иметь в виду Герберт Уэллс, когда в беседе со Сталиным в 1934 году назвал новый курс Рузвельта попыткой создания планового социалистического хозяйства. На этом фоне кажутся уместными и слова, адресованные диктатуре капитала: «Из всех форм тирании наименее привлекательной и наиболее вульгарной является тирания капитала».
А вот далее мы вступаем на зыбкую почву, где заканчивается очевидность, но просыпается интерес. Эти слова произнес Рузвельт, но не Франклин, пришедший к власти в 1933 г. в разгар Великой Депрессии, продолжавшейся к тому времени в США уже 4 года. Они были произнесены другим американским президентом, Теодором Рузвельтом, правившим в 1901 - 1909 гг., когда Америка процветала, а никакой депрессии не было - ни в США, ни где-либо еще в мире. А слова уже были сказаны.
Оба Рузвельта принадлежали к одному торгово-промышленному клану голландского происхождения. Более молодой Франклин Рузвельт, вступив в должность президента, казалось, точно знал, что нужно делать и делал многое из того, что до него удавалось Теодору, заслужившему прозвище «сокрушителя трестов». Теодор Рузвельт, в частности, разрушил нефтяную монополию «Стандарт Ойл» Рокфеллеров и еще 43 олигархии - помельче. Странно, что эта кавалерийской атака на крупный капитал обычно не ставится в контекст мер другого Рузвельта по выводу США из депрессии. Для большинства историков все выглядит очень просто: была Великая Депрессия. Нужно было что-то делать. Рузвельт что-то сделал.
Можно знать, что нужно делать, можно даже теоретически предсказать кризис задолго до того, как он разразится, и оказаться правым. Но это вовсе не означает, что вы можете просто так сказать Рокфеллеру, что он больше не монополист. Согласно расхожим представлениям, Америка начала XX в. была воплощенной мечтой либерала. Страной очень сильного бизнеса и очень слабого правительства. Компании успешно производили товары и богатели. Вместе с ними богател и американский народ. Слова Э. Бернейса «о самых высоких жизненных стандартах в мире», не были просто словами. До биржевого краха 1929 г. эти слова были правдой.
Вступивший на свой пост в 1929 г. президент Герберт Гувер вел себя именно так, как от него ожидали предполагаемые хозяева Америки - крупнейшие олигархические кланы. В пору его президентства не могло быть и речи о каком-то «социалистическом» планировании. Мотивация и энергия нового курса не могла прийти из тех сфер общественного бытия, которые находятся на виду, которые явно диктовали свою волю власти, либо явно голодали в картонных коробках на окраинах Чикаго или Вашингтона. Первые не хотели ничего менять, вторые были бессильны что-либо изменить. Нужно предположить наличие «мертвой зоны», ускользающей от анализа.
У Теодора и Франклина Рузвельтов, помимо сокрушения трестов, есть еще один общий момент в их политических биографиях. Теодор был до своего президентства заместителем министра военно-морского флота в администрации президента Уильяма Мак-Кинли. Франклин занимал аналогичную должность в администрации Вудро Вильсона. В беседе Уэллса и Сталина, состоявшейся в 1934 г., есть один любопытный поворот. Английский писатель говорит: «Разве мало талантливых и преданных инженеров, организаторов хозяйства, деятельность которых движется стимулами совсем иными, чем нажива? По-моему, имеется многочисленный класс попросту способных людей, сознающих неудовлетворительность нынешней системы и призванных сыграть большую роль в будущем, социалистическом обществе». - И, внимание! - «В последние годы я много думал о необходимости пропаганды идей социализма и космополитизма в широких кругах инженеров, летчиков, в военно-технических кругах и т.д.».
Еще один примечательный момент мы находим в биографии Теодора Рузвельта. В 1901 г. президентом снова был должен стать Уильям Мак-Кинли. Но его убивает некий анархист, Леон Франк Чолгош, считавший Мак-Кинли «врагом работящих людей». Не знаю, кого именно он имел в виду, но сразу после вступления в должность президента в соответствии с законом, бывший вице-президент Теодор Рузвельт пригласил глав крупнейших олигархий в Белый дом. Банкир Джон Морган хотел отказаться и ответил, что «он ничего не должен американскому правительству», но и ему пришлось приехать вместе со всеми. А после этой встречи на тресты обрушивается большая дубинка Рузвельта. И никто ведь даже не пикнул. Другим важным направлением политики Теодора Рузвельта было строительство «Великого белого флота», призванного соперничать с флотами ведущих империалистических держав, прежде всего, Англии в Атлантике и на Тихом океане. Белый флот состоял из 16 линкоров. Флот почти равнялся британскому, а был построен, что называется, «с нуля». Ничего подобного Америка ранее не предпринимала. А ведь это не только корабли и моряки. Это верфи и тысячи рабочих. Это инженеры и ученые. Это инвестиции таких масштабов, с которыми могла бы сравниться только сталинская индустриализация.
Повторим прежний вопрос. Откуда все это взялось? Ведь Морганы и Рокфеллеры не были ничего должны американскому правительству.
Если бы «новый курс» Рузвельта был единственным примером анти-олигархических реформ в современной истории, то нам не за что было бы зацепиться. Наука не умеет исследовать уникальные случаи. К счастью, есть более свежий пример: мероприятия правительства Клемента Эттли - премьер-министра Великобритании, профессора экономики, сменившего в 1945 году Уинстона Черчилля. Вот ведь не пожалели правящие круги героя войны. Не дали насладиться славой.
План Эттли был простым. Национализация собственности олигархий (нефтяная, угольная и сталелитейная промышленность, железные дороги, гражданская авиация, электроэнергетика, коммунальное хозяйство и Банк Англии), полная занятость, выплата социальных пособий каждому жителю страны, тотальное регулирование цен и характера продукции частного сектора. Например, министерство сельского хозяйства определяло, что именно и в каких объемах должен производить фермер, на четыре года вперед были установлены фиксированные закупочные цены на мясомолочную продукцию. Образованные правительством комиссии определяли «эффективность» ферм на местах, фермы, признанные «неэффективными», «ставились на контроль» и им давался срок на «устранение недостатков», если это не помогало, то нерадивые лишались права на собственность. «Коммунистической» Англия оставалась до 1951 года, когда обменные процессы в основном восстановились.
А как же Ротшильды? А ничего, утерлись Ротшильды, как до того Рокфеллеры и Морганы. Мы, конечно, помним, что подобное случалось в древней истории.
Шумерские, а затем и вавилонские цари периодически объявляли всеобщие амнистии, которые, по выражению историка экономики Майкла Хадсона, позволяли начать все «с чистого листа». Такие декреты обычно объявляли недействительными все невыплаченные потребительские долги (торговых долгов это не касалось), возвращали все земли их первоначальным владельцам и позволяли долговым рабам вернуться к своим семьям. Очень скоро у царей вошло в обычай провозглашать амнистию при вступлении на трон, а многим приходилось неоднократно повторять ее на протяжении своего правления.
Подобные реформы неоднократно проводились в Византии. «Что же делает мудрый государь? Он определил, что все богатые, со времени его провозглашения самодержавным государем, приобретшие покупкой, дарением или насилием поместья и поля в селах, должны быть изгнаны без всякого вознаграждения». - Из хроники деяний императора Константина Багрянородного, 944 г.
Мы могли бы вспомнить про Суллу или Ивана Грозного.
Почему периодически возникала необходимость экспроприации крупной собственности - этот вопрос мы частично рассмотрим ниже. Сейчас мы пытаемся понять, кто был субъектом таких изменений. Не сами же крупные собственники!
В случае с византийскими правителями или царем Иваном IV ответить несложно: говоря современным языком, их государства были военными диктатурами. В Риме, где номинальная власть принадлежала коллегиальному органу, Сенату, военные диктаторы вроде Суллы запросто меняли состав этого органа, причем головы сенаторов прежнего состава выставлялись на Форуме в качестве назидания сторонникам «демократии».
Но как быть с США и Англией, где, как нас уверяют политологи, власть принадлежит классу буржуазии, а вовсе не военным?
Дело в том, что эта точка зрения не вполне верна. Власть не может принадлежать абстрактному классу, властвуют конкретные люди. Но США и Англия отличаются от многих прочих стран мира, еще и тем, что в этих государствах сложилась двойная система власти: власть низшего порядка - гражданская, и экстраординарная «блюстительная» власть военных. В мирное благополучное время эти страны живут по обычным для всех капиталистических стран правилам, ими управляют гражданские администрации, действующие по нормам английского права, сложившегося начиная с XIV века (пусть даже его придумали французские юристы, дела это не меняет). Но в периоды кризисов, угрожающих презумпции вечности общества, включается экстраординарный механизм властвования, действующий по нормам римского права. В чем состоит разница с юридической точки зрения, мы скажем в конце лекции.
С формально-юридической точки зрения, проще совершить переход от гражданского к блюстительному правлению, конечно, в Англии, где главой государства является монарх, напрямую контролирующий вооруженные силы. В США формально такой переход совершить сложнее, а на деле, даже проще, так как в Америке роль монарха выполняют сами вооруженные силы.
Никто не делает из этого тайны, достаточно просто вникнуть в особую отрасль американского права, регулирующую военно-гражданские отношения. Суть принципа регулирования этих отношений весьма проста: вы всегда можете пожаловаться на военных в военный суд. Теоретически стороны разбирательства будут равны, но на практике американские законы так устроены, что в 90% случаев дело, где одной из сторон выступает военный, будет слушаться на военной базе. Где и судьи, и адвокаты, и свидетели будут военными. А вам, если вы гражданское лицо, на вход, а главное - на выход, потребуется специальный пропуск. Даже если речь идет всего лишь о бракоразводном процессе. Так что обращайтесь в суд! Одна из любимых в американской военной среде шуток звучит так: «Внимание! Вы въезжаете на территорию Соединенных Штатов Америки». Эту фразу любят говорить, покидая родную базу. На «территории США» полиция вправе арестовать военного. Но дело будет слушаться, как вы думаете, где? - Правильно, на территории военной базы. Добиться чего-то иного крайне сложно.
Таким образом, на «своей территории» хозяевами являются только военные. Что касается гражданской территории США, то здесь американские вооруженные силы имеют свою партию - Республиканскую, свое представительство в высших законодательных органах, свою религию - церковь мормонов, свои квоты в университетах, свою гражданскую экономику, свою гражданскую науку, свое вооруженное ополчение - Национальную гвардию, многочисленные СМИ. В целом эта военно-гражданская система очень сильно напоминает развитую форму опричнины Ивана Грозного.
Американская опричнина уходит корнями в феномен всеобщего вооружения народа, породивший также прибыльный бизнес производства оружия. В Америке рано сложился военно-промышленный комплекс, а в результате и военное занятие в целом стало своего рода бизнесом. К моменту, когда разразился конфликт первого Рузвельта с трестами, этот бизнес уже мог постоять за себя, предупредить нежелательное развитие политических событий и, в итоге, получил в свое распоряжение огромные ресурсы, связанные со строительством «Белого флота». «Великая Депрессия» стала тем поворотным моментом, когда американская опричная система стала играть роль национального арбитра, а США фактически стали скрытой монархией - к пользе всей нации.
Военный истеблишмент в США вовсе необязательно состоит из «держиморд». Это не только наиболее консолидированная и ответственная часть общества, military контролирует также значительные интеллектуальные ресурсы. Сложно найти в США такой университет, где не велись бы разработки в интересах военных и на деньги военных. Где не учились бы бывшие военные на деньги военных, где не было бы совсем военного влияния. Так в США не бывает. Высшие круги вооруженных сил обладают даже независимыми органами внешней политики - ею под видом международного сотрудничества занимаются два военно-гражданских исследовательских и учебных центра, в одном из которых я в течение некоторого времени читал лекции в качестве сотрудника российского МИД. Интересно, что контакты по этому поводу осуществлялись американской «военщиной» напрямую, минуя Государственный департамент США. Вполне можно предположить, что в любой момент военная верхушка США может использовать свои возможности как внутри страны, так и за рубежом в собственных интересах, и никакие другие силы не смогут этому помешать.
Конечно, такое положение дел многим в США не нравится. С другой стороны, не стоит ставить знак равенства между всей общественной ситуацией в Америке и военно-гражданскими противоречиями. Американское общество устроено очень сложно, там много самых разных центров силы. Однако до сих пор опричная система действует, она не утратила влияния и после победы США в «холодной войне», как на то рассчитывали влиятельные конкуренты из банковской сферы или из числа «гражданских» спецслужб.
Таким образом, мы ответили на вопрос о властном субъекте, стоявшем за «новым курсом» Рузвельта. Ответили хотя бы в порядке предложения гипотезы, общей теории вопроса. Теперь осталось объяснить «зачем» был «новый курс» и «по какому праву»?
***
Классическая экономическая теория исходила из идеального баланса между массой денег и массой товаров. Каждый рубль, полученный на рынке, в конечном счете, будет потрачен на покупку других товаров. Рыночный механизм свободной торговли ответственен за поддержание этого баланса. Если каких-то товаров становится слишком много, цена на них падает, общество станет меньше прилагать усилий для их производства, однако общий баланс денег и товаров будет соблюден. Если в какой-то экономической системе слишком много слесарей, но мало плотников, часть слесарей захочет стать плотниками, чтобы получать больше денег. Если слишком много колбасы, а мало молока, производители переключатся на производство того, чего не хватает. Это, в частности, относится и к предложению денег. Деньги, как верят либералы, растут в банках. Если окажется, что на деньги повысился спрос, банкиры захотят на этом заработать больше, цена кредита возрастет. Если же у всех и так есть деньги, ставка по кредиту уменьшится. Если рыночную систему предоставить самой себе, то есть не создавать ограничений свободной торговле, ее развитие будет представлять собой плавно повышающуюся прямую линию.
Великая депрессия 30-х гг. в Америке заставила усомниться в справедливости этого главного требования именно потому, что в США оно в максимальной степени удовлетворялось. Американским деньгам была предоставлена широчайшая свобода, более чем где-либо в мире. Миллионы американцев играли на бирже. Официальный отчет финансовых властей США за 1928 год рисовал радужную картину всеобщего благополучия, а в следующем году разразился кризис. Он, в частности, выразился в том, что крупные владельцы денег стали в массовом порядке скупать золото, которое затем у них - уже в рамках «нового курса», было в принудительном порядке выкуплено за треть от текущей цены. Это бегство рациональных покупателей и продавцов из экономики, принудительно прекращенное правительством, как и сами причины кризиса, потребовали от теоретических объяснений.
Новые продуктивные мысли принадлежали английскому экономисту Джону Мейнарду, барону Кейнсу (1883-1946). Рождение кейнсианства совпало с началом «нового курса». Впервые новая теория капитализма была представлена на суд общественности в 1933 г. в качестве статьи, а затем, три года спустя, превратилась в книгу. Как мы говорили ранее, классическая либеральная идеология, исторически возникшая из описания торговых отношений, никогда не стремилась освободиться от оков своей изначальной ограниченности. Либералы видят в капитализме только рынок, а на только-рынке для них существуют две стороны рыночного уравнения: деньги и товар. Кейнс одним из первых построил свою теорию вокруг третьего важного фактора, являющегося необходимым посредником между деньгами и товарами - сбережений. Если бы все доходы равнялись всем покупкам, как утверждали до Кейнса классические либеральные экономисты, тогда рыночная экономика была бы полностью сбалансирована.
Но такого баланса в действительности нет. На самом деле, полученные участниками рынка доходы, - неважно, получены ли они предпринимателями, правительством или трудящимися, прежде чем попасть вновь на рынок, делятся на две категории. Первая, это доходы, немедленно превращающиеся в расходы и новые покупки, а вторая часть - сбережения. Если классической школой весь общественный доход рассматривается как постоянно находящийся в процессе торгового оборота - как если бы мы не спали, не ели, а только ходили по магазинам, то Кейнс включает в эту модель еще и режим тишины.
Деньги временами никак не работают, а просто спят в кошельках, а потому «причастные» этой сумме денег товары остаются лежать на полках. Что значит, что товары просто лежат на полке? Это означает, что они не приносят прибыль владельцам частных производств и не превращаются в доходы их работников. Это вовсе не означает, что такие товары в принципе плохи, устарели или в них нет потребности, или они никогда не будут проданы. Эти товары устранены с рынка ровно в той степени, в какой мы «отложили» их покупку на потом. В 1936 г. Кейнс формулирует т. н. «основной психологический закон», в соответствии с которым оказывается, что чем выше полученный участником рынка доход, тем меньшая его доля превратится в расходы и тем больше окажется доля сбережений. Нетрудно догадаться, что в качестве участников обмена люди с высокими доходами наименее полезны, а люди с низкими доходами - наиболее полезны. Ведь ограниченные сбережения очень недолго остаются таковыми и вскоре опять попадают на рынок в качестве средств обмена. В замечательном рассказе О.Генри «Дары волхвов» описана ситуация, когда два бедных человека хотят сделать друг другу рождественский подарок, но не имеют для этого средств. Поэтому они продают свои вещи, и каждый в итоге покупает в подарок то, чем пожертвовал другой.
С буржуазией с экономической точки зрения все гораздо сложнее. Если бы каждый буржуй имел физическую возможность есть и пить за десятерых, тогда - другое дело. Но, обладая большими средствами, буржуазия тратит на собственное жизнеобеспечение сравнительно мало. Сравнительно с масштабами современных экономик, а не с тратами бедняков, конечно. То, что некий олигарх летает на частном самолете, возбуждает зависть внизу - да и только. А с экономической точки зрения рейсы лоукостеров гораздо полезнее для обмена и роста системы авиаперевозок, чем рейсы корпоративных джетов.
Общественная польза буржуазии связана с инвестициями в новые производства и созданием оплачиваемых рабочих мест. Допустим, в первом экономическом цикле буржуазия инвестировала в производство тостеров для 1 миллиона домохозяйств и создала 1 тысячу рабочих мест. Все купили тостеры, заплатив за каждый по рублю. Получив 1 миллион рублей, буржуазия замечает, что в следующем цикле никто уже не покупает тостеры - у всех они есть. Что делает разумный буржуй? Разумеется, закрывает фабрику. Его бывшие рабочие оказались на улице, а сам буржуй забрал восемьсот тысяч рублей (за вычетом налогов) и уехал в другую страну.
Это абсолютно законно с точки зрения английского права, характеризующего частную собственность как «договор против всех» по поводу некой вещи, в данном случае, предпринимательской прибыли, полученной законным путем. Именно на этот принцип ссылался Морган, утверждая в разговоре с Рузвельтом, что «он ничего не должен американскому правительству». А как быть с фабрикой по производству тостеров? Она, разумеется, тоже получена законным путем, охраняется тем же «договором против всех», хотя и не используется более по назначению. Но отнять ее, с точки зрения английского юриста, было бы таким же преступлением, как ограбить человека на улице.
А вот с точки зрения римского юриста это не так!
Чтобы разобраться, в чем тут разница, вспомним, как Робинзон Крузо попал на необитаемый остров, и попробуем понять, в какой момент он приобрел право собственности на этот остров и приобрел ли его на самом деле?
«Последний вал едва не оказался для меня роковым: он вынес, или вернее, бросил меня на скалу. Здесь я был в безопасности: море не могло достать до меня».
«Когда я взобрался на вершину холма, мне стала ясна моя горькая участь: я был на острове. Я сделал и другое открытие. Мой остров был совершенно невозделан и, судя по всем признакам, даже необитаем».
«Вход в палатку я загородил большим сундуком».
«Я водрузил большой деревянный столб на том месте, куда меня выбросило море».
«Шаря однажды в своих вещах, я нашел небольшой мешок с зерном для птицы… Я вытряхнул его на землю под скалой. Это было незадолго до проливных дождей. Я давно забыл про это. Каково же было мое изумление, когда, спустя еще несколько недель, зеленые стебельки выпустили колосья, оказавшиеся колосьями отличного ячменя, который растет в Европе и у нас в Англии».
Согласно английскому принципу «договора против всех» по поводу некой вещи, право частной собственности на весь остров появляется у Робинзона в тот момент, когда он узнает, что тот необитаем. Герой Дефо в этот момент впервые называет остров «своим». Согласно английскому пониманию частной собственности он имеет на это все основания: нет нужды заботиться о чьих-то еще правах собственности, если там больше никого нет. На такое право первооткрывателя действительно не раз ссылались европейские мореплаватели, включая и нашего соотечественника Н. Миклухо-Маклая. Понятно, что если на каких-то «необитаемых» островах обнаруживались «дикари», их в расчет не принимали. Европейское право, это право для своих, «тоже европейцев».
Однако римского юриста принцип «кто первый встал, того и остров» не устроил бы. Для римлянина частная собственность или dominium, означала не отношения с другими людьми, а отношения с вещью. Это настолько радикально меняет дело, что многие современные ученые даже отказываются понимать: как это, отношения с вещью?
Вот что пишет по этому поводу историк экономики Дэвид Гребер: «Если разобраться, это очень странная основа для того, чтобы развивать теорию имущественного права. Может, честнее сказать, что в любую историческую эпоху, в любой части света, будь то древняя Япония или Мачу-Пикчу, всякий, у кого была веревка, мог свободно ее вертеть, завязывать, рвать или бросать в огонь более или менее так, как ему хотелось. Нигде теоретики права не считали этот факт сколько-нибудь интересным или значимым. Ни одна традиция не превращает это в первооснову имущественного права, поскольку в противном случае все современное право стало бы не более чем рядом исключений». Или, у того же автора: «Прежде всего, неясно, что означает для человека иметь «отношения» с неодушевленным предметом. Люди могут иметь отношения друг с другом. Но что означает иметь «отношения» с вещью»? - Д. Гребер, «Долг: первые 5000 лет истории».
Можно было и отмахнуться от этой странности, если бы право не было римским. Но оно, к сожалению, именно таково - римское!
«Римская империя простерлась лишь на небольшую часть земного шара; римская католическая церковь распространилась шире; а римское право создало язык и концептуальные основы юридического и конституционного порядка повсюду. Студенты-юристы от Южной Африки до Перу должны подолгу зазубривать технические термины на латыни, и именно римское право создало почти все наши базовые понятия, касающиеся контрактов, обязательств, правонарушений, собственности и юрисдикции, а также - в более широком смысле - гражданства, прав и свобод, на которых основана политическая жизнь». - с этим согласен и Д. Гребер, чей фрагмент я привожу, хотя его объяснение феномена отношений с вещью далеко от истины. Он решил, что коль скоро отношения возможны лишь с одушевленными существами, то речь, должно быть, идет о рабах. Но рабы то в Риме появились значительно позже, чем у римлян появилось понятие dominium! Опять телега впереди лошади.
Отношения собственности римские законники считали основой права вообще. Современные юристы об этом знают, но они все же не понимают, почему эти отношения формулировались таким странным способом. Проблема Гребера и многих других состоит в том, что они не читали Аристотеля и не изучили историю Рима. Между тем, римская правовая мысль формировалась под сильным влиянием греческой мысли.
Римская традиция прямо на это указывает в легенде о «децемвирате» - временной «власти десяти». Согласно преданию, после длительного периода внутренних раздоров римляне договорились остановить функционирование прежней власти, составили временную комиссию из десяти человек и отправили посольство в Грецию с целью изучения законов, признав тем самым, что они не в состоянии придумать подходящий им государственный строй. И теперь горький опыт надоумил отцов Рима устроить все на греческий манер. Необычное посольство состоялось примерно в 454 - 451 гг. до н. э. После его завершения, децемвиры - члены комиссии, еще некоторое время адаптировали греческий опыт к нравам латинян, пока не возникло то, что мы и называем римским правом, его основные принципы, включая непонятный современным юристам dominium. Конечно, на самом деле законы Рима переводились не только с греческого, и не за три года - этот процесс занял столетия. Тем не менее, и сама легенда примечательна, и примечательно то, что римляне не уставали ее повторять, дополняя со временем разными подробностями. Все это дает повод прислушаться к греческим мудрецам: не было ли у них чего-то похожего на принцип отношения человека и вещи?
В «Метафизике» Аристотеля, собравшего и обработавшего всю предшествующую греческую мудрость, о вещах сказано, что они имеют причину.
«одной такой причиной мы считаем сущность, или суть бытия вещи (ведь каждое «почему» сводится в конечном счете к определению вещи, а первое «почему» и есть причина и начало); другой причиной мы считаем материю, или субстрат [hypokeitmenon]; третьей - то, откуда начало движения; четвертой - причину, противолежащую последней, а именно «то, ради чего», или благо (ибо благо есть цель всякого возникновения и движения)»
Не все вещи имеют причину в человеке, но некоторые все же имеют. Например: «у дома то, откуда движение - строительное искусство и строитель; то, ради чего - сооружение; материя - земля и камни; форма - замысел дома (logos)».
Таким образом, все вещи представляют собой, по Аристотелю, нечто производное. Некоторые производны от природы, другие - от человека.
Производные от человека вещи, следовательно, находятся в некотором причинно-следственном отношении со своим производителем. Этого не понимают современные юристы, но именно на такой метафизической основе строятся и семья, и дом, и dominium. Латынь для вещей в собственности использует термин res, переводимый также как «дело» или «произведение». Юристы Рима понимали частную собственность как право человека на свое произведение. В соответствии с этой логикой, римлянин должен был признать за Робинзоном права на его палатку (он ее сам соорудил), его птиц и коз (одомашненные, не дикие), на ту землю, где расположены его посевы, и которая, в силу этого обстоятельства стала «произведением» Робинзона, на раба Пятницу (которому Робинзон даровал вторую жизнь), но не на остров в целом.
Вспомним теперь, что новый курс Рузвельта не преследовал своей целью защиту коммерческих прав. Не эти права подверглись опасности, напротив, ими сознательно жертвовали. Цель же состояла в спасении общежития. Зададим себе вопрос: какой из названных нами принципов адекватен этой задаче - «договор против всех» или dominium? В соответствии с первым принципом правительство должно было с грустью взирать на пустующие заводские корпуса, которые никого не спасают, тогда как в соответствии со вторым принципом вещи, утратившие отношения с производителем, не является и его собственностью.
В английском случае мы, фактически, имеем дело с правом купца или разбойника (часто это одно и то же) на добычу. Если бы на остров Робинзона прибыла купеческая флотилия, стали бы считаться новые «партнеры» с его козочками? Вопрос, по-моему, риторический. Ведь никого вокруг нет! Напротив, римский случай - это право земледельца на его произведение, из которого очень логично возникает государственное право: публичное дело, «республика», общее произведение крестьян, совместно защищающих свой возделанный остров от всех чужаков, и право на долю каждого в таком общем деле. Но если кто-то из этих «робинзонов» не возделывает и не защищает свое произведение, такой пустующий участок может быть «национализирован» в соответствии с презумпцией вечности республики.
Надо отметить, что греческих и римских законников поддержали бы многие их восточные коллеги. Например, традиционное бирманское право одобрительно относится к практике самозахвата земли с целью ведения сельского хозяйства, даже если эта земля формально кому-то принадлежит, но не используется по назначению. Можно предположить, что греки и римляне просто заимствовали этот принцип у восточных народов - в этом случае он должен быть очень древним.
Таким образом, юристам Франклина Рузвельта и Клемента Эттли не приходилось изобретать ни велосипед, ни социализм. Коммерческое право не могло и не должно было защищать основания общежития - это было ясно любому грамотному западному юристу. Но в критической ситуации они смогли вспомнить о римском праве республики воспользоваться заброшенной собственностью для всеобщего блага. Ни с экономической, ни с юридической точек зрения возразить тут нечего.
*Лекции, прочитанные в клубе, за редкими исключениями в интернет не выкладываются. Члены клуба получают свои тексты по электронной почте.
Лекционная программа доступна здесь и здесь.
Чтобы присоединиться к клубу «Зеленая Лампа» и принять участие в наших встречах в скайпе и реале, отправьте мне личное сообщение. Сообщение должно содержать ваш логин в скайпе и адрес электронной почты.
Дополнительные контакты:
Группа "Зеленой Лампы" в Фейсбук
https://www.facebook.com/groups/999357773416557/
Мы будто оказались в Осени Средневековья, о которой сказал поэт:
О времена соблазнов, горьких слез,
Век зависти, гордыни и мученья,
О времена тоски, ушедших грез,
Век, чьим недугам нету излеченья…
В подобном духе сочиняют десятки авторов, тогда как оптимизм воспринимается чуть ли не как предательство. Мало кто осмелится предвидеть в подражание Эразму Роттердамскому, что «самые прекрасные науки частью возродятся, частью расцветут вновь». Кажется невозможным вывести проект прекрасной жизни из депрессии настоящего. Вот почему я считаю необходимым предложить сценарий, в котором именно так и случилось: где неминуемая катастрофа, в известном смысле, повернула себя вспять.
Говоря о мероприятиях правительства Франклина Рузвельта, историки невольно концентрируются на «до» и «после», оставляя без объяснения самую суть, которая не вписывается в теорию капитализма.
США были и остались в результате политики «нового курса» буржуазным государством, и потому с классовой точки зрения экспроприация крупной частной собственности и государственное планирование экономической жизни выглядят, по меньшей мере, странно. «Смелые» попытки объяснить «новый курс» заимствованием практики социалистического строительства в СССР, в свою очередь, несостоятельны, так как ставят телегу впереди лошади. В 1933 году Советский Союз еще не имел достижений, способных поразить воображение воротил промышленного Запада. Сталинистов в команде Рузвельта не было, напротив, это сталинская модернизация осуществлялась при участии американских специалистов. «Мертвая зона» в понимании американских реформ должна быть заполнена ответами на вопросы: кто, зачем и почему?
[Эту лекцию я выкладываю в надежде, что кто-то из постоянных читателей осознает масштаб наших дискуссий и присоединится к нам в скайпе. Если таких смельчаков наберется хотя бы пять, можем начать с 1 сентября.]
Президент США начал с дефолта по обязательствам правительства, объявив в день своей инаугурации 5 марта 1933 года о почти двукратном снижении курса доллара по отношению к золоту. До этого момента цена золота в долларах была жестко зафиксирована, и правительство не имело права ее менять. Понятно, что все инвесторы в экономику США потерпели убытки - их оценивают примерно в 30% капиталовложений, сделанных до инаугурационной речи Рузвельта.
«Более того, президентским декретом население обязывалось сдавать все имевшиеся у него золотые слитки и монеты государству - причем по старой, гораздо более низкой цене золота в долларах. Ослушавшимся этого приказа грозили 10 лет тюрьмы и огромные штрафы. Спустя 4 года все отобранное государством золото было торжественно свезено в специально построенное хранилище Форт-Нокс в штате Кентукки. Одновременно с золотым «ограблением века» были объявлены недельные банковские каникулы, из-за которых ни один частный вкладчик не мог в экстренном порядке извлечь свои обесценившиеся сбережения. За дефолтом последовали примерно семь десятков законов, которые и составили пресловутый «новый курс» Рузвельта. Вся промышленность делилась на 17 отраслевых групп, в каждой из которых устанавливались монопольные цены, фиксировался объем производства и распределялись рынки сбыта. Частным компаниям было категорически запрещено продавать товары ниже установленных принудительными картельными соглашениями цен. Трудовая часть «нового курса» устанавливала минимум заработной платы и максимальную продолжительность рабочего дня, обязывала работодателей заключать коллективные договора, резко расширяла права на создание профсоюзов и содержала комплекс мер помощи безработным. Учреждалась администрация по регулированию сельского хозяйства, которая точно так же устанавливала цены на сельскохозяйственные продукты и фиксировала объемы производства. Были резко увеличены государственные расходы, создавшие миллионы рабочих мест и заметно увеличившие совокупный спрос американцев». - по книге Сергея Егишянца «Сумерки богов или игры сатанистов».
Этот отрывок объясняет, что именно мог иметь в виду Герберт Уэллс, когда в беседе со Сталиным в 1934 году назвал новый курс Рузвельта попыткой создания планового социалистического хозяйства. На этом фоне кажутся уместными и слова, адресованные диктатуре капитала: «Из всех форм тирании наименее привлекательной и наиболее вульгарной является тирания капитала».
А вот далее мы вступаем на зыбкую почву, где заканчивается очевидность, но просыпается интерес. Эти слова произнес Рузвельт, но не Франклин, пришедший к власти в 1933 г. в разгар Великой Депрессии, продолжавшейся к тому времени в США уже 4 года. Они были произнесены другим американским президентом, Теодором Рузвельтом, правившим в 1901 - 1909 гг., когда Америка процветала, а никакой депрессии не было - ни в США, ни где-либо еще в мире. А слова уже были сказаны.
Оба Рузвельта принадлежали к одному торгово-промышленному клану голландского происхождения. Более молодой Франклин Рузвельт, вступив в должность президента, казалось, точно знал, что нужно делать и делал многое из того, что до него удавалось Теодору, заслужившему прозвище «сокрушителя трестов». Теодор Рузвельт, в частности, разрушил нефтяную монополию «Стандарт Ойл» Рокфеллеров и еще 43 олигархии - помельче. Странно, что эта кавалерийской атака на крупный капитал обычно не ставится в контекст мер другого Рузвельта по выводу США из депрессии. Для большинства историков все выглядит очень просто: была Великая Депрессия. Нужно было что-то делать. Рузвельт что-то сделал.
Можно знать, что нужно делать, можно даже теоретически предсказать кризис задолго до того, как он разразится, и оказаться правым. Но это вовсе не означает, что вы можете просто так сказать Рокфеллеру, что он больше не монополист. Согласно расхожим представлениям, Америка начала XX в. была воплощенной мечтой либерала. Страной очень сильного бизнеса и очень слабого правительства. Компании успешно производили товары и богатели. Вместе с ними богател и американский народ. Слова Э. Бернейса «о самых высоких жизненных стандартах в мире», не были просто словами. До биржевого краха 1929 г. эти слова были правдой.
Вступивший на свой пост в 1929 г. президент Герберт Гувер вел себя именно так, как от него ожидали предполагаемые хозяева Америки - крупнейшие олигархические кланы. В пору его президентства не могло быть и речи о каком-то «социалистическом» планировании. Мотивация и энергия нового курса не могла прийти из тех сфер общественного бытия, которые находятся на виду, которые явно диктовали свою волю власти, либо явно голодали в картонных коробках на окраинах Чикаго или Вашингтона. Первые не хотели ничего менять, вторые были бессильны что-либо изменить. Нужно предположить наличие «мертвой зоны», ускользающей от анализа.
У Теодора и Франклина Рузвельтов, помимо сокрушения трестов, есть еще один общий момент в их политических биографиях. Теодор был до своего президентства заместителем министра военно-морского флота в администрации президента Уильяма Мак-Кинли. Франклин занимал аналогичную должность в администрации Вудро Вильсона. В беседе Уэллса и Сталина, состоявшейся в 1934 г., есть один любопытный поворот. Английский писатель говорит: «Разве мало талантливых и преданных инженеров, организаторов хозяйства, деятельность которых движется стимулами совсем иными, чем нажива? По-моему, имеется многочисленный класс попросту способных людей, сознающих неудовлетворительность нынешней системы и призванных сыграть большую роль в будущем, социалистическом обществе». - И, внимание! - «В последние годы я много думал о необходимости пропаганды идей социализма и космополитизма в широких кругах инженеров, летчиков, в военно-технических кругах и т.д.».
Еще один примечательный момент мы находим в биографии Теодора Рузвельта. В 1901 г. президентом снова был должен стать Уильям Мак-Кинли. Но его убивает некий анархист, Леон Франк Чолгош, считавший Мак-Кинли «врагом работящих людей». Не знаю, кого именно он имел в виду, но сразу после вступления в должность президента в соответствии с законом, бывший вице-президент Теодор Рузвельт пригласил глав крупнейших олигархий в Белый дом. Банкир Джон Морган хотел отказаться и ответил, что «он ничего не должен американскому правительству», но и ему пришлось приехать вместе со всеми. А после этой встречи на тресты обрушивается большая дубинка Рузвельта. И никто ведь даже не пикнул. Другим важным направлением политики Теодора Рузвельта было строительство «Великого белого флота», призванного соперничать с флотами ведущих империалистических держав, прежде всего, Англии в Атлантике и на Тихом океане. Белый флот состоял из 16 линкоров. Флот почти равнялся британскому, а был построен, что называется, «с нуля». Ничего подобного Америка ранее не предпринимала. А ведь это не только корабли и моряки. Это верфи и тысячи рабочих. Это инженеры и ученые. Это инвестиции таких масштабов, с которыми могла бы сравниться только сталинская индустриализация.
Повторим прежний вопрос. Откуда все это взялось? Ведь Морганы и Рокфеллеры не были ничего должны американскому правительству.
Если бы «новый курс» Рузвельта был единственным примером анти-олигархических реформ в современной истории, то нам не за что было бы зацепиться. Наука не умеет исследовать уникальные случаи. К счастью, есть более свежий пример: мероприятия правительства Клемента Эттли - премьер-министра Великобритании, профессора экономики, сменившего в 1945 году Уинстона Черчилля. Вот ведь не пожалели правящие круги героя войны. Не дали насладиться славой.
План Эттли был простым. Национализация собственности олигархий (нефтяная, угольная и сталелитейная промышленность, железные дороги, гражданская авиация, электроэнергетика, коммунальное хозяйство и Банк Англии), полная занятость, выплата социальных пособий каждому жителю страны, тотальное регулирование цен и характера продукции частного сектора. Например, министерство сельского хозяйства определяло, что именно и в каких объемах должен производить фермер, на четыре года вперед были установлены фиксированные закупочные цены на мясомолочную продукцию. Образованные правительством комиссии определяли «эффективность» ферм на местах, фермы, признанные «неэффективными», «ставились на контроль» и им давался срок на «устранение недостатков», если это не помогало, то нерадивые лишались права на собственность. «Коммунистической» Англия оставалась до 1951 года, когда обменные процессы в основном восстановились.
А как же Ротшильды? А ничего, утерлись Ротшильды, как до того Рокфеллеры и Морганы. Мы, конечно, помним, что подобное случалось в древней истории.
Шумерские, а затем и вавилонские цари периодически объявляли всеобщие амнистии, которые, по выражению историка экономики Майкла Хадсона, позволяли начать все «с чистого листа». Такие декреты обычно объявляли недействительными все невыплаченные потребительские долги (торговых долгов это не касалось), возвращали все земли их первоначальным владельцам и позволяли долговым рабам вернуться к своим семьям. Очень скоро у царей вошло в обычай провозглашать амнистию при вступлении на трон, а многим приходилось неоднократно повторять ее на протяжении своего правления.
Подобные реформы неоднократно проводились в Византии. «Что же делает мудрый государь? Он определил, что все богатые, со времени его провозглашения самодержавным государем, приобретшие покупкой, дарением или насилием поместья и поля в селах, должны быть изгнаны без всякого вознаграждения». - Из хроники деяний императора Константина Багрянородного, 944 г.
Мы могли бы вспомнить про Суллу или Ивана Грозного.
Почему периодически возникала необходимость экспроприации крупной собственности - этот вопрос мы частично рассмотрим ниже. Сейчас мы пытаемся понять, кто был субъектом таких изменений. Не сами же крупные собственники!
В случае с византийскими правителями или царем Иваном IV ответить несложно: говоря современным языком, их государства были военными диктатурами. В Риме, где номинальная власть принадлежала коллегиальному органу, Сенату, военные диктаторы вроде Суллы запросто меняли состав этого органа, причем головы сенаторов прежнего состава выставлялись на Форуме в качестве назидания сторонникам «демократии».
Но как быть с США и Англией, где, как нас уверяют политологи, власть принадлежит классу буржуазии, а вовсе не военным?
Дело в том, что эта точка зрения не вполне верна. Власть не может принадлежать абстрактному классу, властвуют конкретные люди. Но США и Англия отличаются от многих прочих стран мира, еще и тем, что в этих государствах сложилась двойная система власти: власть низшего порядка - гражданская, и экстраординарная «блюстительная» власть военных. В мирное благополучное время эти страны живут по обычным для всех капиталистических стран правилам, ими управляют гражданские администрации, действующие по нормам английского права, сложившегося начиная с XIV века (пусть даже его придумали французские юристы, дела это не меняет). Но в периоды кризисов, угрожающих презумпции вечности общества, включается экстраординарный механизм властвования, действующий по нормам римского права. В чем состоит разница с юридической точки зрения, мы скажем в конце лекции.
С формально-юридической точки зрения, проще совершить переход от гражданского к блюстительному правлению, конечно, в Англии, где главой государства является монарх, напрямую контролирующий вооруженные силы. В США формально такой переход совершить сложнее, а на деле, даже проще, так как в Америке роль монарха выполняют сами вооруженные силы.
Никто не делает из этого тайны, достаточно просто вникнуть в особую отрасль американского права, регулирующую военно-гражданские отношения. Суть принципа регулирования этих отношений весьма проста: вы всегда можете пожаловаться на военных в военный суд. Теоретически стороны разбирательства будут равны, но на практике американские законы так устроены, что в 90% случаев дело, где одной из сторон выступает военный, будет слушаться на военной базе. Где и судьи, и адвокаты, и свидетели будут военными. А вам, если вы гражданское лицо, на вход, а главное - на выход, потребуется специальный пропуск. Даже если речь идет всего лишь о бракоразводном процессе. Так что обращайтесь в суд! Одна из любимых в американской военной среде шуток звучит так: «Внимание! Вы въезжаете на территорию Соединенных Штатов Америки». Эту фразу любят говорить, покидая родную базу. На «территории США» полиция вправе арестовать военного. Но дело будет слушаться, как вы думаете, где? - Правильно, на территории военной базы. Добиться чего-то иного крайне сложно.
Таким образом, на «своей территории» хозяевами являются только военные. Что касается гражданской территории США, то здесь американские вооруженные силы имеют свою партию - Республиканскую, свое представительство в высших законодательных органах, свою религию - церковь мормонов, свои квоты в университетах, свою гражданскую экономику, свою гражданскую науку, свое вооруженное ополчение - Национальную гвардию, многочисленные СМИ. В целом эта военно-гражданская система очень сильно напоминает развитую форму опричнины Ивана Грозного.
Американская опричнина уходит корнями в феномен всеобщего вооружения народа, породивший также прибыльный бизнес производства оружия. В Америке рано сложился военно-промышленный комплекс, а в результате и военное занятие в целом стало своего рода бизнесом. К моменту, когда разразился конфликт первого Рузвельта с трестами, этот бизнес уже мог постоять за себя, предупредить нежелательное развитие политических событий и, в итоге, получил в свое распоряжение огромные ресурсы, связанные со строительством «Белого флота». «Великая Депрессия» стала тем поворотным моментом, когда американская опричная система стала играть роль национального арбитра, а США фактически стали скрытой монархией - к пользе всей нации.
Военный истеблишмент в США вовсе необязательно состоит из «держиморд». Это не только наиболее консолидированная и ответственная часть общества, military контролирует также значительные интеллектуальные ресурсы. Сложно найти в США такой университет, где не велись бы разработки в интересах военных и на деньги военных. Где не учились бы бывшие военные на деньги военных, где не было бы совсем военного влияния. Так в США не бывает. Высшие круги вооруженных сил обладают даже независимыми органами внешней политики - ею под видом международного сотрудничества занимаются два военно-гражданских исследовательских и учебных центра, в одном из которых я в течение некоторого времени читал лекции в качестве сотрудника российского МИД. Интересно, что контакты по этому поводу осуществлялись американской «военщиной» напрямую, минуя Государственный департамент США. Вполне можно предположить, что в любой момент военная верхушка США может использовать свои возможности как внутри страны, так и за рубежом в собственных интересах, и никакие другие силы не смогут этому помешать.
Конечно, такое положение дел многим в США не нравится. С другой стороны, не стоит ставить знак равенства между всей общественной ситуацией в Америке и военно-гражданскими противоречиями. Американское общество устроено очень сложно, там много самых разных центров силы. Однако до сих пор опричная система действует, она не утратила влияния и после победы США в «холодной войне», как на то рассчитывали влиятельные конкуренты из банковской сферы или из числа «гражданских» спецслужб.
Таким образом, мы ответили на вопрос о властном субъекте, стоявшем за «новым курсом» Рузвельта. Ответили хотя бы в порядке предложения гипотезы, общей теории вопроса. Теперь осталось объяснить «зачем» был «новый курс» и «по какому праву»?
***
Классическая экономическая теория исходила из идеального баланса между массой денег и массой товаров. Каждый рубль, полученный на рынке, в конечном счете, будет потрачен на покупку других товаров. Рыночный механизм свободной торговли ответственен за поддержание этого баланса. Если каких-то товаров становится слишком много, цена на них падает, общество станет меньше прилагать усилий для их производства, однако общий баланс денег и товаров будет соблюден. Если в какой-то экономической системе слишком много слесарей, но мало плотников, часть слесарей захочет стать плотниками, чтобы получать больше денег. Если слишком много колбасы, а мало молока, производители переключатся на производство того, чего не хватает. Это, в частности, относится и к предложению денег. Деньги, как верят либералы, растут в банках. Если окажется, что на деньги повысился спрос, банкиры захотят на этом заработать больше, цена кредита возрастет. Если же у всех и так есть деньги, ставка по кредиту уменьшится. Если рыночную систему предоставить самой себе, то есть не создавать ограничений свободной торговле, ее развитие будет представлять собой плавно повышающуюся прямую линию.
Великая депрессия 30-х гг. в Америке заставила усомниться в справедливости этого главного требования именно потому, что в США оно в максимальной степени удовлетворялось. Американским деньгам была предоставлена широчайшая свобода, более чем где-либо в мире. Миллионы американцев играли на бирже. Официальный отчет финансовых властей США за 1928 год рисовал радужную картину всеобщего благополучия, а в следующем году разразился кризис. Он, в частности, выразился в том, что крупные владельцы денег стали в массовом порядке скупать золото, которое затем у них - уже в рамках «нового курса», было в принудительном порядке выкуплено за треть от текущей цены. Это бегство рациональных покупателей и продавцов из экономики, принудительно прекращенное правительством, как и сами причины кризиса, потребовали от теоретических объяснений.
Новые продуктивные мысли принадлежали английскому экономисту Джону Мейнарду, барону Кейнсу (1883-1946). Рождение кейнсианства совпало с началом «нового курса». Впервые новая теория капитализма была представлена на суд общественности в 1933 г. в качестве статьи, а затем, три года спустя, превратилась в книгу. Как мы говорили ранее, классическая либеральная идеология, исторически возникшая из описания торговых отношений, никогда не стремилась освободиться от оков своей изначальной ограниченности. Либералы видят в капитализме только рынок, а на только-рынке для них существуют две стороны рыночного уравнения: деньги и товар. Кейнс одним из первых построил свою теорию вокруг третьего важного фактора, являющегося необходимым посредником между деньгами и товарами - сбережений. Если бы все доходы равнялись всем покупкам, как утверждали до Кейнса классические либеральные экономисты, тогда рыночная экономика была бы полностью сбалансирована.
Но такого баланса в действительности нет. На самом деле, полученные участниками рынка доходы, - неважно, получены ли они предпринимателями, правительством или трудящимися, прежде чем попасть вновь на рынок, делятся на две категории. Первая, это доходы, немедленно превращающиеся в расходы и новые покупки, а вторая часть - сбережения. Если классической школой весь общественный доход рассматривается как постоянно находящийся в процессе торгового оборота - как если бы мы не спали, не ели, а только ходили по магазинам, то Кейнс включает в эту модель еще и режим тишины.
Деньги временами никак не работают, а просто спят в кошельках, а потому «причастные» этой сумме денег товары остаются лежать на полках. Что значит, что товары просто лежат на полке? Это означает, что они не приносят прибыль владельцам частных производств и не превращаются в доходы их работников. Это вовсе не означает, что такие товары в принципе плохи, устарели или в них нет потребности, или они никогда не будут проданы. Эти товары устранены с рынка ровно в той степени, в какой мы «отложили» их покупку на потом. В 1936 г. Кейнс формулирует т. н. «основной психологический закон», в соответствии с которым оказывается, что чем выше полученный участником рынка доход, тем меньшая его доля превратится в расходы и тем больше окажется доля сбережений. Нетрудно догадаться, что в качестве участников обмена люди с высокими доходами наименее полезны, а люди с низкими доходами - наиболее полезны. Ведь ограниченные сбережения очень недолго остаются таковыми и вскоре опять попадают на рынок в качестве средств обмена. В замечательном рассказе О.Генри «Дары волхвов» описана ситуация, когда два бедных человека хотят сделать друг другу рождественский подарок, но не имеют для этого средств. Поэтому они продают свои вещи, и каждый в итоге покупает в подарок то, чем пожертвовал другой.
С буржуазией с экономической точки зрения все гораздо сложнее. Если бы каждый буржуй имел физическую возможность есть и пить за десятерых, тогда - другое дело. Но, обладая большими средствами, буржуазия тратит на собственное жизнеобеспечение сравнительно мало. Сравнительно с масштабами современных экономик, а не с тратами бедняков, конечно. То, что некий олигарх летает на частном самолете, возбуждает зависть внизу - да и только. А с экономической точки зрения рейсы лоукостеров гораздо полезнее для обмена и роста системы авиаперевозок, чем рейсы корпоративных джетов.
Общественная польза буржуазии связана с инвестициями в новые производства и созданием оплачиваемых рабочих мест. Допустим, в первом экономическом цикле буржуазия инвестировала в производство тостеров для 1 миллиона домохозяйств и создала 1 тысячу рабочих мест. Все купили тостеры, заплатив за каждый по рублю. Получив 1 миллион рублей, буржуазия замечает, что в следующем цикле никто уже не покупает тостеры - у всех они есть. Что делает разумный буржуй? Разумеется, закрывает фабрику. Его бывшие рабочие оказались на улице, а сам буржуй забрал восемьсот тысяч рублей (за вычетом налогов) и уехал в другую страну.
Это абсолютно законно с точки зрения английского права, характеризующего частную собственность как «договор против всех» по поводу некой вещи, в данном случае, предпринимательской прибыли, полученной законным путем. Именно на этот принцип ссылался Морган, утверждая в разговоре с Рузвельтом, что «он ничего не должен американскому правительству». А как быть с фабрикой по производству тостеров? Она, разумеется, тоже получена законным путем, охраняется тем же «договором против всех», хотя и не используется более по назначению. Но отнять ее, с точки зрения английского юриста, было бы таким же преступлением, как ограбить человека на улице.
А вот с точки зрения римского юриста это не так!
Чтобы разобраться, в чем тут разница, вспомним, как Робинзон Крузо попал на необитаемый остров, и попробуем понять, в какой момент он приобрел право собственности на этот остров и приобрел ли его на самом деле?
«Последний вал едва не оказался для меня роковым: он вынес, или вернее, бросил меня на скалу. Здесь я был в безопасности: море не могло достать до меня».
«Когда я взобрался на вершину холма, мне стала ясна моя горькая участь: я был на острове. Я сделал и другое открытие. Мой остров был совершенно невозделан и, судя по всем признакам, даже необитаем».
«Вход в палатку я загородил большим сундуком».
«Я водрузил большой деревянный столб на том месте, куда меня выбросило море».
«Шаря однажды в своих вещах, я нашел небольшой мешок с зерном для птицы… Я вытряхнул его на землю под скалой. Это было незадолго до проливных дождей. Я давно забыл про это. Каково же было мое изумление, когда, спустя еще несколько недель, зеленые стебельки выпустили колосья, оказавшиеся колосьями отличного ячменя, который растет в Европе и у нас в Англии».
Согласно английскому принципу «договора против всех» по поводу некой вещи, право частной собственности на весь остров появляется у Робинзона в тот момент, когда он узнает, что тот необитаем. Герой Дефо в этот момент впервые называет остров «своим». Согласно английскому пониманию частной собственности он имеет на это все основания: нет нужды заботиться о чьих-то еще правах собственности, если там больше никого нет. На такое право первооткрывателя действительно не раз ссылались европейские мореплаватели, включая и нашего соотечественника Н. Миклухо-Маклая. Понятно, что если на каких-то «необитаемых» островах обнаруживались «дикари», их в расчет не принимали. Европейское право, это право для своих, «тоже европейцев».
Однако римского юриста принцип «кто первый встал, того и остров» не устроил бы. Для римлянина частная собственность или dominium, означала не отношения с другими людьми, а отношения с вещью. Это настолько радикально меняет дело, что многие современные ученые даже отказываются понимать: как это, отношения с вещью?
Вот что пишет по этому поводу историк экономики Дэвид Гребер: «Если разобраться, это очень странная основа для того, чтобы развивать теорию имущественного права. Может, честнее сказать, что в любую историческую эпоху, в любой части света, будь то древняя Япония или Мачу-Пикчу, всякий, у кого была веревка, мог свободно ее вертеть, завязывать, рвать или бросать в огонь более или менее так, как ему хотелось. Нигде теоретики права не считали этот факт сколько-нибудь интересным или значимым. Ни одна традиция не превращает это в первооснову имущественного права, поскольку в противном случае все современное право стало бы не более чем рядом исключений». Или, у того же автора: «Прежде всего, неясно, что означает для человека иметь «отношения» с неодушевленным предметом. Люди могут иметь отношения друг с другом. Но что означает иметь «отношения» с вещью»? - Д. Гребер, «Долг: первые 5000 лет истории».
Можно было и отмахнуться от этой странности, если бы право не было римским. Но оно, к сожалению, именно таково - римское!
«Римская империя простерлась лишь на небольшую часть земного шара; римская католическая церковь распространилась шире; а римское право создало язык и концептуальные основы юридического и конституционного порядка повсюду. Студенты-юристы от Южной Африки до Перу должны подолгу зазубривать технические термины на латыни, и именно римское право создало почти все наши базовые понятия, касающиеся контрактов, обязательств, правонарушений, собственности и юрисдикции, а также - в более широком смысле - гражданства, прав и свобод, на которых основана политическая жизнь». - с этим согласен и Д. Гребер, чей фрагмент я привожу, хотя его объяснение феномена отношений с вещью далеко от истины. Он решил, что коль скоро отношения возможны лишь с одушевленными существами, то речь, должно быть, идет о рабах. Но рабы то в Риме появились значительно позже, чем у римлян появилось понятие dominium! Опять телега впереди лошади.
Отношения собственности римские законники считали основой права вообще. Современные юристы об этом знают, но они все же не понимают, почему эти отношения формулировались таким странным способом. Проблема Гребера и многих других состоит в том, что они не читали Аристотеля и не изучили историю Рима. Между тем, римская правовая мысль формировалась под сильным влиянием греческой мысли.
Римская традиция прямо на это указывает в легенде о «децемвирате» - временной «власти десяти». Согласно преданию, после длительного периода внутренних раздоров римляне договорились остановить функционирование прежней власти, составили временную комиссию из десяти человек и отправили посольство в Грецию с целью изучения законов, признав тем самым, что они не в состоянии придумать подходящий им государственный строй. И теперь горький опыт надоумил отцов Рима устроить все на греческий манер. Необычное посольство состоялось примерно в 454 - 451 гг. до н. э. После его завершения, децемвиры - члены комиссии, еще некоторое время адаптировали греческий опыт к нравам латинян, пока не возникло то, что мы и называем римским правом, его основные принципы, включая непонятный современным юристам dominium. Конечно, на самом деле законы Рима переводились не только с греческого, и не за три года - этот процесс занял столетия. Тем не менее, и сама легенда примечательна, и примечательно то, что римляне не уставали ее повторять, дополняя со временем разными подробностями. Все это дает повод прислушаться к греческим мудрецам: не было ли у них чего-то похожего на принцип отношения человека и вещи?
В «Метафизике» Аристотеля, собравшего и обработавшего всю предшествующую греческую мудрость, о вещах сказано, что они имеют причину.
«одной такой причиной мы считаем сущность, или суть бытия вещи (ведь каждое «почему» сводится в конечном счете к определению вещи, а первое «почему» и есть причина и начало); другой причиной мы считаем материю, или субстрат [hypokeitmenon]; третьей - то, откуда начало движения; четвертой - причину, противолежащую последней, а именно «то, ради чего», или благо (ибо благо есть цель всякого возникновения и движения)»
Не все вещи имеют причину в человеке, но некоторые все же имеют. Например: «у дома то, откуда движение - строительное искусство и строитель; то, ради чего - сооружение; материя - земля и камни; форма - замысел дома (logos)».
Таким образом, все вещи представляют собой, по Аристотелю, нечто производное. Некоторые производны от природы, другие - от человека.
Производные от человека вещи, следовательно, находятся в некотором причинно-следственном отношении со своим производителем. Этого не понимают современные юристы, но именно на такой метафизической основе строятся и семья, и дом, и dominium. Латынь для вещей в собственности использует термин res, переводимый также как «дело» или «произведение». Юристы Рима понимали частную собственность как право человека на свое произведение. В соответствии с этой логикой, римлянин должен был признать за Робинзоном права на его палатку (он ее сам соорудил), его птиц и коз (одомашненные, не дикие), на ту землю, где расположены его посевы, и которая, в силу этого обстоятельства стала «произведением» Робинзона, на раба Пятницу (которому Робинзон даровал вторую жизнь), но не на остров в целом.
Вспомним теперь, что новый курс Рузвельта не преследовал своей целью защиту коммерческих прав. Не эти права подверглись опасности, напротив, ими сознательно жертвовали. Цель же состояла в спасении общежития. Зададим себе вопрос: какой из названных нами принципов адекватен этой задаче - «договор против всех» или dominium? В соответствии с первым принципом правительство должно было с грустью взирать на пустующие заводские корпуса, которые никого не спасают, тогда как в соответствии со вторым принципом вещи, утратившие отношения с производителем, не является и его собственностью.
В английском случае мы, фактически, имеем дело с правом купца или разбойника (часто это одно и то же) на добычу. Если бы на остров Робинзона прибыла купеческая флотилия, стали бы считаться новые «партнеры» с его козочками? Вопрос, по-моему, риторический. Ведь никого вокруг нет! Напротив, римский случай - это право земледельца на его произведение, из которого очень логично возникает государственное право: публичное дело, «республика», общее произведение крестьян, совместно защищающих свой возделанный остров от всех чужаков, и право на долю каждого в таком общем деле. Но если кто-то из этих «робинзонов» не возделывает и не защищает свое произведение, такой пустующий участок может быть «национализирован» в соответствии с презумпцией вечности республики.
Надо отметить, что греческих и римских законников поддержали бы многие их восточные коллеги. Например, традиционное бирманское право одобрительно относится к практике самозахвата земли с целью ведения сельского хозяйства, даже если эта земля формально кому-то принадлежит, но не используется по назначению. Можно предположить, что греки и римляне просто заимствовали этот принцип у восточных народов - в этом случае он должен быть очень древним.
Таким образом, юристам Франклина Рузвельта и Клемента Эттли не приходилось изобретать ни велосипед, ни социализм. Коммерческое право не могло и не должно было защищать основания общежития - это было ясно любому грамотному западному юристу. Но в критической ситуации они смогли вспомнить о римском праве республики воспользоваться заброшенной собственностью для всеобщего блага. Ни с экономической, ни с юридической точек зрения возразить тут нечего.
*Лекции, прочитанные в клубе, за редкими исключениями в интернет не выкладываются. Члены клуба получают свои тексты по электронной почте.
Лекционная программа доступна здесь и здесь.
Чтобы присоединиться к клубу «Зеленая Лампа» и принять участие в наших встречах в скайпе и реале, отправьте мне личное сообщение. Сообщение должно содержать ваш логин в скайпе и адрес электронной почты.
Дополнительные контакты:
Группа "Зеленой Лампы" в Фейсбук
https://www.facebook.com/groups/999357773416557/