Почему буржуазия неспособна управлять? Теория барона Кейнса. Ч.1
Капитал представляет собой слепое Бессознательное индустриальной экономики, одну из сторон ее противоречия. К тому же, идеология буржуазии утверждает, что ее… попросту нет. С точки зрения либеральных идей Локка, есть лишь «золотая середина», включающая наиболее успешных людей. Но частный успех - это частное дело!
Хотя открытость «свободного» рынка любым предпринимательским талантам опровергается математикой и эмпирическими данными, показывающими неизбежность концентрации богатства в немногих руках, убежденность буржуазии в том, что она - это «все нормальные люди», имеет не только идеологическую, но и теоретическую подоплеку.
С этих теоретических заблуждений мы и начнем.
- Посмотри, не это ли портит
всех остальных мастеров, так что они становятся плохими...
- Что ты имеешь в виду?
- Богатство и бедность.
- Как это?
- А вот как: разбогатевший горшечник захочет ли, по-твоему, совершенствоваться в своем ремесле?
- Нисколько.
- Скорее он будет становиться все более ленивым и небрежным?
- И даже очень.
- Значит, он станет худшим горшечником?
- И это, конечно, так.
- А если по бедности он не может завести себе инструмента или чего-нибудь другого, нужного для его ремесла, то его изделия будут хуже и он хуже обучит этому делу своих сыновей и других учеников.
- Да, не иначе.
- Значит, и от того, и от другого - и от бедности, и от богатства - хуже становятся как изделия, так и сами мастера.
Платон, «Государство», IV в. до н.э.
Классическая экономическая теория исходила из идеального баланса между массой денег и массой товаров. Каждый рубль, полученный на рынке, в конечном счете, будет потрачен на покупку других товаров. Рыночный механизм свободной торговли ответственен за поддержание этого баланса. Если каких-то товаров становится слишком много, цена на них падает, общество станет меньше прилагать усилий для их производства, однако общий баланс денег и товаров будет соблюден. Если в какой-то экономической системе слишком много слесарей, но мало плотников, часть слесарей захочет стать плотниками, чтобы получать больше денег. Если слишком много колбасы, а мало молока, производители переключатся на производство того, чего не хватает. Это, в частности, относится и к предложению денег. Деньги, как верят либералы, растут в банках. Если окажется, что на деньги повысился спрос, банкиры захотят на этом заработать больше, цена кредита возрастет. Если же у всех и так есть деньги, ставка по кредиту уменьшится.
Если рыночную систему предоставить самой себе, то есть не создавать ограничений свободной торговле, ее развитие будет представлять собой плавно повышающуюся прямую линию. Кто или что может создавать ограничения или вносить искажения?
Прежде всего, подозрения классических либеральных экономистов падают на правительства, которые могут хотеть пушки вместо масла, или, в других примерах, хотеть больше налогов на свое содержание, или предоставляют одним участникам рынка преимущества за счет других. Если власть попросту ничего этого не делает, тогда рост экономики будет непрерывным и устойчивым.
Рыночная свобода, таким образом, становится фундаментальным экономическим требованием классической школы.
Великая депрессия 30-х гг. в Америке заставила усомниться в справедливости этого главного требования именно потому, что в США оно в максимальной степени удовлетворялось.
Как мы помним из прошлой лекции, претензии можно было бы предъявить разве что Теодору Рузвельту, но и его действия по борьбе с трестами легко интерпретировать как попытку восстановления рыночного баланса за счет ликвидации монопольного механизма ценообразования. Другое дело, что мотивы Теодора Рузвельта этим не ограничивались. Но рыночная свобода, безусловно, только выиграла от ограничений на создание трестов, введенных в США.
А предкризисное правительство президента Герберта Гувера вело себя на рынке гораздо скромнее, отказавшись и в кризис от того, чтобы регулировать экономическую действительность сверху.
Все, что, с точки зрения либеральной догматики, можно было отнести к искажающим или ограничивающим рыночную свободу факторам - влияние бюрократии, организованных в профсоюзы трудящихся, военных, или пережитков феодальной системы, в США или отсутствовало, или не имело определяющего значения.
Страна не находилась в состоянии войны, ей не нужно было выплачивать репарации, она не была чьей-то колонией. Её деньги более чем где-либо в мире росли в банках. И с ними точно все было хорошо! Миллионы американцев играли на бирже. Официальный отчет финансовых властей США за 1928 год рисовал радужную картину всеобщего благополучия, а в следующем году разразился кризис.
Он, в частности, выразился в том, что крупные владельцы денег стали в массовом порядке скупать золото, которое затем у них - уже в рамках «нового курса», было в принудительном порядке выкуплено за треть от текущей цены.
Это бегство рациональных покупателей и продавцов из экономики, принудительно прекращенное правительством, как и сами причины кризиса, потребовали от экономической науки теоретических объяснений.
Новые продуктивные мысли принадлежали английскому экономисту Джону Мейнарду, барону Кейнсу (1883-1946). Рождение кейнсианства совпало с началом «нового курса». Впервые новая теория капитализма была представлена на суд общественности в 1933 г. в качестве статьи, а затем, три года спустя, превратилась в книгу.
Как мы говорили ранее, классическая либеральная идеология, исторически возникшая из описания торговых отношений, никогда не стремилась освободиться от оков своей изначальной ограниченности. Либералы видят в капитализме только рынок, а на только-рынке для них существуют две стороны рыночного уравнения: деньги и товар.
Кейнс одним из первых построил свою теорию вокруг третьего важного фактора, являющегося необходимым посредником между деньгами и товарами - сбережений.
Если бы все доходы равнялись всем покупкам, как утверждали до Кейнса классические либеральные экономисты, тогда рыночная экономика была бы полностью сбалансирована.
Но такого баланса в действительности нет.
На самом деле, полученные участниками рынка доходы, - неважно, получены ли они предпринимателями, правительством или трудящимися, прежде чем попасть вновь на рынок, делятся на две категории.
Первая, это доходы, немедленно превращающиеся в расходы и новые покупки, а вторая часть - сбережения.
Если классической школой весь общественный доход рассматривается как постоянно находящийся в процессе торгового оборота - как если бы мы не спали, не ели, а только работали и ходили по магазинам, то Кейнс включает в эту модель еще и режим тишины.
Деньги временами никак не работают, а просто спят в кошельках, а потому «причастные» этой сумме денег товары остаются лежать на полках. Что значит, что товары просто лежат на полке? Это означает, что они не приносят прибыль владельцам частных производств и не превращаются в доходы их работников.
Это вовсе не означает, что такие товары в принципе плохи, устарели или в них нет потребности, или они никогда не будут проданы. Эти товары устранены с рынка ровно в той степени, в какой мы «отложили» их покупку на потом.
В 1936 г. Кейнс формулирует т. н. «основной психологический закон», в соответствии с которым оказывается, что чем выше полученный участником рынка доход, тем меньшая его доля превратится в расходы и тем больше окажется доля сбережений.
Рассмотрим действие основного психологического закона на гипотетическом примере.
Предположим экономическую систему, в которой трудятся 11 человек. Эта система производит из природного сырья продукт под названием «вкусные пирожки». Всего 22 пирожка в каждом цикле производства/распределения/потребления. Больший объем продукции система произвести не способна, но больше она и потребить не способна. Ее предложение, таким образом, равняется ее спросу. С точки зрения классической либеральной теории, эта экономика полностью сбалансирована, а мы с этим согласимся.
Теперь введем в систему элемент буржуазно-капиталистических отношений. В буржуазном обществе средства производства должны по определению принадлежать буржуазии, и это право собственности распространяется и на готовый продукт. А вот само производство остается общественным, коллективным делом. Возникает противоречие между общественным характером производства и частной формой присвоения и распределения произведенных материальных благ. Кейнс читал работы Маркса и знал об этом противоречии. Но он знал и кое-что еще.
Наш новорожденный капиталист поставил дело так, что теперь каждый его наемный работник, благодаря изобретенной капиталистом самой современной технологии, произведет 2,2 пирожка, а получит только по 1,5 пирожка, поскольку всем и этого за глаза хватит. А капиталист-новатор получит свой предельный уровень потребления - 2 пирожка, и еще прибыль - 5 пирожков.
Изменится ли баланс системы после такой операции? С точки зрения либерального экономиста, не произойдет ровным счетом ничего. 15 + 2 + 5 все еще равно 22 пирожкам, как и было в прошлом.
Значит, предложение равно потреблению.
Но, с точки зрения Кейнса, в данной системе произошли существенные изменения.
2 + 15 = 17 - это потребление, а еще пять пирожков - сбережения, целиком оказавшиеся в руках капиталиста, но судьба их нам неизвестна. Пока мы не знаем, как капиталист намерен ими распорядиться, мы вправе их считать потерянными для потребления. В замкнутой системе каждое приобретение есть потеря, и к сбережениям капиталиста это тоже относится. Его сбережения, разумеется, означают потерю для общественного потребления.
Это новый момент в описании капитализма, которого у либералов не было. Но не единственный новый момент, введенный в теорию Кейнсом. Помимо того, что классическая либеральная школа не различала сбережения в общем объеме присваиваемых материальных благ, либералы совершают и другую ошибку, рассматривая отношения абстрактных индивидов, и выдавая их за экономику.
«Чтобы понять, что обществу выгодно иметь средство обмена, - пишут Бегг, Фишер и Дорнбух (Economics, 2005), - представьте себе экономику, основанную на меновой торговле». «Представьте себе, как трудно вам бы пришлось сегодня, - пишут Маундер, Майерс, Уолл и Миллер (Economics Explained, 1991), - если бы вы должны были обменивать ваш труд непосредственно на продукт труда другого человека». «Представьте, - пишут Паркин и Кинг (Economics, 1995), - что у вас есть петухи, а вы хотите розы», - этот саркастический отрывок взят из книги Дэвида Гребера «Долг. Первые 5000 лет истории».
Когда вам предлагают сравнить себя и соседа, Тома и Джерри, и так далее, это не просто риторический прием.
Иными способами либеральная теория и не может быть изложена, попросту потому, что это не теория систем. Системы же обладают свойствами, отличными от свойств их элементов. Помимо того, что Кейнс решительно ввел в экономическую теорию анализ сбережений, он также выступил как сторонник системного подхода.
Прежде чем повторить вслед за либералами, что баланс системы не изменился от того, что пять пирожков теперь лежат без дела на балансе предприятия, мы обязаны расширить наш анализ, отказавшись от того, чтобы считать 1 капиталиста и 10 работников целой экономикой. Мы не вправе предлагать такие модели, поскольку таких экономик не бывает. Точно так же, как не бывает таких экономик, в которых петухи напрямую обменивались бы на розы. Мы, в данном случае, намеренно следовали либеральному способу анализа, чтобы показать его несостоятельность.
На самом деле, мы должны предположить, что наряду с предприятием А, есть и предприятие Б, что наряду с промышленностью есть и сельское хозяйство, цирковые клоуны и адвокаты, спортсмены и военные, художники и писатели, ученые и профессиональные преступники, врачи и инвалиды, что есть и многое другое, включая государство, и что именно это все вместе взятое в некотором смысле равняется экономике, где наш 1 капиталист оставил целых пять пирожков лежать в сейфе.
Влияет ли его решение или, в целом, такой тип решений, - не тратить самому и не давать это сделать другим, - на более широкую экономическую систему? На макроэкономику?
Чтобы понять это, рассмотрим пример из книги С. Егишьянца «Сумерки богов», где речь идет о так называемом мультипликаторе сбережений или макроэкономическом мультипликаторе, как его иначе называют.
«Предположим, вы решили построить дом. Нашли строительную фирму, заплатили ей, положим, 300 тыс. рублей, а она вам построила дом. Итого, вы потратили 300 тыс. рублей, но этой суммой влияние вашей сделки на экономику в целом вовсе не ограничилось. Получившая деньги строительная фирма разделила их на три части: одна пошла на оплату товаров и услуг партнеров (скажем, поставщиков стройматериалов), вторая - на зарплату работникам, третья - в прибыль. Но часть дохода будет сбережена: люди могут положить деньги в банк или купить облигации, а компании - например, занести их в статью баланса «нераспределенная прибыль». Иначе говоря, кому бы ни пришли эти деньги, они все будут либо потрачены, либо отложены. Допустим, все новые владельцы этих денег решили в общей сложности потратить 90% из полученной суммы, а оставшиеся 10% отложить. Тогда они израсходуют в сумме 0,90 х 300 тысяч, то есть 270 тыс., а отложат 0,1 х 300 тысяч, то есть 30 тысяч. В итоге, как видно, потраченные вами 300 тысяч породили вторую волну трат в размере 270 тысяч. Но и это не все: последняя сумма так или иначе перейдет другим людям и фирмам, которые, в свою очередь, купят на 90% от нее потребные им товары - тем самым, возникнет третья волна затрат в сумме 0,90 х 270 тысяч, то есть 243 тысяч. Ну и так далее: всего ваша трата породит длинную цепочку затухающих волн расходов в общей сумме 300 тысяч х (1 + 0,9 + 0,9 х 0,9 +...)».
Коэффициент 1 / (1 - с) представляет собой так называемый мультипликатор, введенный в теорию Кейнсом. Здесь с - «предельная склонность к потреблению», то есть та доля от доходов, которую в среднем участники системы готовы потратить, а не сберечь.
Понятие мультипликатора - не собственное изобретение Кейнса. Его однокашник по Кэмбриджу Ричард Фердинанд Кан, барон Хэмпстед, предложил его ранее, в 1931 году. Барон Кейнс придал изобретению своего коллеги основополагающее теоретическое значение. Но и от Кана в кейнсианстве осталось определение новой науки как макроэкономики. Макроэкономика тем отличается от просто экономической теории, что утверждает, что рыночные отношения между абстрактными индивидами, как они описаны либералами, с петухами и розами, далеко не самое важное в экономической жизни.
И что сама экономическая жизнь как отдельная сфера бытия - это нонсенс.
В действительности, подземные психологические силы, математически описываемые мультипликатором Кана - Кейнса, оказывают решающее воздействие на внешне случайное соотношение рыночных сил. Прежние экономисты просто не видели этих «подземных королей», стоящих за рынком.
Если мы теперь вернемся к примеру с пирожками и мысленно превратим пирожки в рубли, окажется, что в первом примере все 22 рубля предельного потребления были нами вброшены на рынок, где каждый рубль расходов участников системы породил бы длинную цепочку затухающих волн расходов в общей сумме 22 х (1 + 0,9 + 0,9 х 0,9 +...).
Но вмешательство капиталиста существенно уменьшило рычаг мультипликатора. Потрачены теперь 17 рублей. 17 х (1 + 0,9 + 0,9 х 0,9 +...), но в системе осталось еще 5 рублей, присвоенные капиталистом и никак не использованные им. Какова будет их дальнейшая судьба?
Пока скажем, что в нашем примере 2 рубля означали сумму, не слишком отличающуюся от необходимого уровня индивидуального потребления. Существуют некие базовые потребности в еде, питье, жилище. То, что описывается понятием «самое необходимое». Если доходов хватает лишь на самое необходимое, тогда значение мультипликатора накоплений будет равняться единице. 100% доходов означают и 100% расходов.
Различие между «самым необходимым» и «могу себе позволить» мы установили в узком коридоре 50 копеек.
Наверняка в этом коридоре возможностей вы захотите купить что-то, в чем давно себе отказывали. Скажем, вы по-прежнему можете себе позволить только самое необходимое, и еще подарок жене и детям, ценой в 50 копеек.
Вы сделаете эти покупки, у вас ничего до получки не останется, и ваш мультипликатор все равно будет равен единице.
В замечательном рассказе О.Генри «Дары волхвов» описана ситуация, когда два бедных человека хотят сделать друг другу рождественский подарок, но не имеют для этого средств. Поэтому они продают свои вещи, и каждый в итоге покупает в подарок то, чем пожертвовал другой.
Но если планка доходов поднимается существенно выше понятия «самое необходимое», скажем до 7 пирожков, что в нашем примере в 4, 6 раза выше уровня бедности, и в 3,5 раза выше уровня достатка среднего класса, тогда потребление становится крайне избирательным, а соответствующий уровень сбережений становится в какие-то моменты благом экономики, а в другие - ее проклятием.
Мы вправе предположить, что самое необходимое для капиталиста не слишком отличается от самого необходимого для его рабочего, в том смысле, что капиталист ежедневно не съедает за обедом 10 цыплят, не выпивает 20 литров молока, и т. д. Другое дело, что потребление богатых людей отличается в качественном отношении и стоит дороже.
Может быть, капиталист за счет личного потребления способен быть мотором экономики?
Предположим, что наш капиталист купил за 50 рублей картину художника Обложкина, что эквивалентно 10 производственным циклам его предприятия. Как это повлияет на работу мультипликатора, скажем, в сельском хозяйстве? Теперь и Обложкин стал богачом. Теперь капиталист и Обложкин вместе съедают за обедом две курицы и выпивают 1 литр молока.
Даже вдвоем они не слишком помогут сельскому хозяйству.
Допустим, базовый эффект мультипликатора от всех дополнительно проданных Обложкину кур в год составляет в нашем масштабе цен 1,5 рубля.
1,5 х (1 + 0,9 + 0,9 х 0,9 +...) С экономической кейнсианской точки зрения вклад богача Обложкина в сельское хозяйство означал бы то же самое, как если бы наш капиталист просто нанял еще одного бедолагу в качестве рабочего. Вот и все развитие!
С точки зрения логики любые сектора экономики, адресованные престижному потреблению, не могут обладать той же экономией на масштабе производства, что сектора, ориентированные на массовый спрос.
Именно потому, что в престижных секторах производятся товары для немногих, эти сектора, даже если бы хотели, не могут нанять много людей, скажем, в разы больше, чем физически у них есть потребителей, - по всем этим причинам, их продукция стоит дорого. Но поскольку покупки такой дорогой продукции также создают доходы немногих людей, значительно отличающиеся от обычных и потому - с высокой долей сбережений, престижные сектора экономики не создают достаточный рычаг мультипликатора. Мы нисколько не умаляем роль Обложкина в истории культуры, но в качестве мультипликатора он нас удовлетворить не может. Как и престижное потребление его друга-капиталиста.
Предположим, что, движимый еще большей жаждой наживы, чем обычно, наш капиталист не стал покупать творение Обложкина, а вместо этого на 50 рублей нанял еще 33 рабочих, чтобы те ежегодно создавали для него прибыль в размере 33+10 х 0.5 = 21,5 рубля, вместо прежних 5 рублей.
Как это повлияет на работу макроэкономического мультипликатора?
Прежде у нас было: 17 х (1 + 0,9 + 0,9 х 0,9 +...)
Вместе с картиной Обложкина: 18,5 х (1 + 0,9 + 0,9 х 0,9 +...)
Без картины, но с расширением производства: 66,5 х (1 + 0,9 + 0,9 х 0,9 +...)
Разница существенная, рычаг мультипликатора оказался в три раза мощнее.
Как видим, все дело в том, по скольким карманам сразу раскладывается дополнительный доход.
Если помногу, но в одни руки - это проклятие экономики.
Если понемногу, но многим - это благо.
Задача макроэкономического регулирования, следовательно, может быть сведена к тому, чтобы заставить буржуазию постоянно инвестировать. «Да мы и так инвестируем», - отвечают капиталисты. В искусство, в образование наших детей, в финансовые рынки, в золото. В новые технологии, наконец. Все в порядке!
Но не каждое новое размещение свободных средств, с точки зрения Кейнса, увеличивает рычаг мультипликатора, что мы и видели в примере выше.
Рычаг мультипликатора более всего зависит от количества людей, получающих, благодаря новым инвестициям, возможность совершать свои траты. Инвестировать в одного профессора, скажем, просто увеличив ему зарплату или выдав грант, не означает большую помощь экономике. Но совсем другое дело - инвестиции в миллион профессоров.
Совсем другое дело, если наши профессора совершают открытие, косвенно позволяющее вовлечь больше людей в процесс трат их сбережений на рынке, или если это открытие, например, объясняет нам действие мультипликатора, тем самым, делая управление зрячим.
Покупка нового станка сама по себе мало что значит. Но если станок увеличивает экономию на масштабе производства, удешевляет продукцию настолько, что она становится доступной не сотням, а тысячам, или, если появление новой технологии требует создания тысяч рабочих мест и дает этим тысячам новые доходы - это увеличивает рычаг мультипликатора.
Однако такое действительное инвестирование в развитие зависит не только от буржуазии.
Хотя открытость «свободного» рынка любым предпринимательским талантам опровергается математикой и эмпирическими данными, показывающими неизбежность концентрации богатства в немногих руках, убежденность буржуазии в том, что она - это «все нормальные люди», имеет не только идеологическую, но и теоретическую подоплеку.
С этих теоретических заблуждений мы и начнем.
- Посмотри, не это ли портит
всех остальных мастеров, так что они становятся плохими...
- Что ты имеешь в виду?
- Богатство и бедность.
- Как это?
- А вот как: разбогатевший горшечник захочет ли, по-твоему, совершенствоваться в своем ремесле?
- Нисколько.
- Скорее он будет становиться все более ленивым и небрежным?
- И даже очень.
- Значит, он станет худшим горшечником?
- И это, конечно, так.
- А если по бедности он не может завести себе инструмента или чего-нибудь другого, нужного для его ремесла, то его изделия будут хуже и он хуже обучит этому делу своих сыновей и других учеников.
- Да, не иначе.
- Значит, и от того, и от другого - и от бедности, и от богатства - хуже становятся как изделия, так и сами мастера.
Платон, «Государство», IV в. до н.э.
Классическая экономическая теория исходила из идеального баланса между массой денег и массой товаров. Каждый рубль, полученный на рынке, в конечном счете, будет потрачен на покупку других товаров. Рыночный механизм свободной торговли ответственен за поддержание этого баланса. Если каких-то товаров становится слишком много, цена на них падает, общество станет меньше прилагать усилий для их производства, однако общий баланс денег и товаров будет соблюден. Если в какой-то экономической системе слишком много слесарей, но мало плотников, часть слесарей захочет стать плотниками, чтобы получать больше денег. Если слишком много колбасы, а мало молока, производители переключатся на производство того, чего не хватает. Это, в частности, относится и к предложению денег. Деньги, как верят либералы, растут в банках. Если окажется, что на деньги повысился спрос, банкиры захотят на этом заработать больше, цена кредита возрастет. Если же у всех и так есть деньги, ставка по кредиту уменьшится.
Если рыночную систему предоставить самой себе, то есть не создавать ограничений свободной торговле, ее развитие будет представлять собой плавно повышающуюся прямую линию. Кто или что может создавать ограничения или вносить искажения?
Прежде всего, подозрения классических либеральных экономистов падают на правительства, которые могут хотеть пушки вместо масла, или, в других примерах, хотеть больше налогов на свое содержание, или предоставляют одним участникам рынка преимущества за счет других. Если власть попросту ничего этого не делает, тогда рост экономики будет непрерывным и устойчивым.
Рыночная свобода, таким образом, становится фундаментальным экономическим требованием классической школы.
Великая депрессия 30-х гг. в Америке заставила усомниться в справедливости этого главного требования именно потому, что в США оно в максимальной степени удовлетворялось.
Как мы помним из прошлой лекции, претензии можно было бы предъявить разве что Теодору Рузвельту, но и его действия по борьбе с трестами легко интерпретировать как попытку восстановления рыночного баланса за счет ликвидации монопольного механизма ценообразования. Другое дело, что мотивы Теодора Рузвельта этим не ограничивались. Но рыночная свобода, безусловно, только выиграла от ограничений на создание трестов, введенных в США.
А предкризисное правительство президента Герберта Гувера вело себя на рынке гораздо скромнее, отказавшись и в кризис от того, чтобы регулировать экономическую действительность сверху.
Все, что, с точки зрения либеральной догматики, можно было отнести к искажающим или ограничивающим рыночную свободу факторам - влияние бюрократии, организованных в профсоюзы трудящихся, военных, или пережитков феодальной системы, в США или отсутствовало, или не имело определяющего значения.
Страна не находилась в состоянии войны, ей не нужно было выплачивать репарации, она не была чьей-то колонией. Её деньги более чем где-либо в мире росли в банках. И с ними точно все было хорошо! Миллионы американцев играли на бирже. Официальный отчет финансовых властей США за 1928 год рисовал радужную картину всеобщего благополучия, а в следующем году разразился кризис.
Он, в частности, выразился в том, что крупные владельцы денег стали в массовом порядке скупать золото, которое затем у них - уже в рамках «нового курса», было в принудительном порядке выкуплено за треть от текущей цены.
Это бегство рациональных покупателей и продавцов из экономики, принудительно прекращенное правительством, как и сами причины кризиса, потребовали от экономической науки теоретических объяснений.
Новые продуктивные мысли принадлежали английскому экономисту Джону Мейнарду, барону Кейнсу (1883-1946). Рождение кейнсианства совпало с началом «нового курса». Впервые новая теория капитализма была представлена на суд общественности в 1933 г. в качестве статьи, а затем, три года спустя, превратилась в книгу.
Как мы говорили ранее, классическая либеральная идеология, исторически возникшая из описания торговых отношений, никогда не стремилась освободиться от оков своей изначальной ограниченности. Либералы видят в капитализме только рынок, а на только-рынке для них существуют две стороны рыночного уравнения: деньги и товар.
Кейнс одним из первых построил свою теорию вокруг третьего важного фактора, являющегося необходимым посредником между деньгами и товарами - сбережений.
Если бы все доходы равнялись всем покупкам, как утверждали до Кейнса классические либеральные экономисты, тогда рыночная экономика была бы полностью сбалансирована.
Но такого баланса в действительности нет.
На самом деле, полученные участниками рынка доходы, - неважно, получены ли они предпринимателями, правительством или трудящимися, прежде чем попасть вновь на рынок, делятся на две категории.
Первая, это доходы, немедленно превращающиеся в расходы и новые покупки, а вторая часть - сбережения.
Если классической школой весь общественный доход рассматривается как постоянно находящийся в процессе торгового оборота - как если бы мы не спали, не ели, а только работали и ходили по магазинам, то Кейнс включает в эту модель еще и режим тишины.
Деньги временами никак не работают, а просто спят в кошельках, а потому «причастные» этой сумме денег товары остаются лежать на полках. Что значит, что товары просто лежат на полке? Это означает, что они не приносят прибыль владельцам частных производств и не превращаются в доходы их работников.
Это вовсе не означает, что такие товары в принципе плохи, устарели или в них нет потребности, или они никогда не будут проданы. Эти товары устранены с рынка ровно в той степени, в какой мы «отложили» их покупку на потом.
В 1936 г. Кейнс формулирует т. н. «основной психологический закон», в соответствии с которым оказывается, что чем выше полученный участником рынка доход, тем меньшая его доля превратится в расходы и тем больше окажется доля сбережений.
Рассмотрим действие основного психологического закона на гипотетическом примере.
Предположим экономическую систему, в которой трудятся 11 человек. Эта система производит из природного сырья продукт под названием «вкусные пирожки». Всего 22 пирожка в каждом цикле производства/распределения/потребления. Больший объем продукции система произвести не способна, но больше она и потребить не способна. Ее предложение, таким образом, равняется ее спросу. С точки зрения классической либеральной теории, эта экономика полностью сбалансирована, а мы с этим согласимся.
Теперь введем в систему элемент буржуазно-капиталистических отношений. В буржуазном обществе средства производства должны по определению принадлежать буржуазии, и это право собственности распространяется и на готовый продукт. А вот само производство остается общественным, коллективным делом. Возникает противоречие между общественным характером производства и частной формой присвоения и распределения произведенных материальных благ. Кейнс читал работы Маркса и знал об этом противоречии. Но он знал и кое-что еще.
Наш новорожденный капиталист поставил дело так, что теперь каждый его наемный работник, благодаря изобретенной капиталистом самой современной технологии, произведет 2,2 пирожка, а получит только по 1,5 пирожка, поскольку всем и этого за глаза хватит. А капиталист-новатор получит свой предельный уровень потребления - 2 пирожка, и еще прибыль - 5 пирожков.
Изменится ли баланс системы после такой операции? С точки зрения либерального экономиста, не произойдет ровным счетом ничего. 15 + 2 + 5 все еще равно 22 пирожкам, как и было в прошлом.
Значит, предложение равно потреблению.
Но, с точки зрения Кейнса, в данной системе произошли существенные изменения.
2 + 15 = 17 - это потребление, а еще пять пирожков - сбережения, целиком оказавшиеся в руках капиталиста, но судьба их нам неизвестна. Пока мы не знаем, как капиталист намерен ими распорядиться, мы вправе их считать потерянными для потребления. В замкнутой системе каждое приобретение есть потеря, и к сбережениям капиталиста это тоже относится. Его сбережения, разумеется, означают потерю для общественного потребления.
Это новый момент в описании капитализма, которого у либералов не было. Но не единственный новый момент, введенный в теорию Кейнсом. Помимо того, что классическая либеральная школа не различала сбережения в общем объеме присваиваемых материальных благ, либералы совершают и другую ошибку, рассматривая отношения абстрактных индивидов, и выдавая их за экономику.
«Чтобы понять, что обществу выгодно иметь средство обмена, - пишут Бегг, Фишер и Дорнбух (Economics, 2005), - представьте себе экономику, основанную на меновой торговле». «Представьте себе, как трудно вам бы пришлось сегодня, - пишут Маундер, Майерс, Уолл и Миллер (Economics Explained, 1991), - если бы вы должны были обменивать ваш труд непосредственно на продукт труда другого человека». «Представьте, - пишут Паркин и Кинг (Economics, 1995), - что у вас есть петухи, а вы хотите розы», - этот саркастический отрывок взят из книги Дэвида Гребера «Долг. Первые 5000 лет истории».
Когда вам предлагают сравнить себя и соседа, Тома и Джерри, и так далее, это не просто риторический прием.
Иными способами либеральная теория и не может быть изложена, попросту потому, что это не теория систем. Системы же обладают свойствами, отличными от свойств их элементов. Помимо того, что Кейнс решительно ввел в экономическую теорию анализ сбережений, он также выступил как сторонник системного подхода.
Прежде чем повторить вслед за либералами, что баланс системы не изменился от того, что пять пирожков теперь лежат без дела на балансе предприятия, мы обязаны расширить наш анализ, отказавшись от того, чтобы считать 1 капиталиста и 10 работников целой экономикой. Мы не вправе предлагать такие модели, поскольку таких экономик не бывает. Точно так же, как не бывает таких экономик, в которых петухи напрямую обменивались бы на розы. Мы, в данном случае, намеренно следовали либеральному способу анализа, чтобы показать его несостоятельность.
На самом деле, мы должны предположить, что наряду с предприятием А, есть и предприятие Б, что наряду с промышленностью есть и сельское хозяйство, цирковые клоуны и адвокаты, спортсмены и военные, художники и писатели, ученые и профессиональные преступники, врачи и инвалиды, что есть и многое другое, включая государство, и что именно это все вместе взятое в некотором смысле равняется экономике, где наш 1 капиталист оставил целых пять пирожков лежать в сейфе.
Влияет ли его решение или, в целом, такой тип решений, - не тратить самому и не давать это сделать другим, - на более широкую экономическую систему? На макроэкономику?
Чтобы понять это, рассмотрим пример из книги С. Егишьянца «Сумерки богов», где речь идет о так называемом мультипликаторе сбережений или макроэкономическом мультипликаторе, как его иначе называют.
«Предположим, вы решили построить дом. Нашли строительную фирму, заплатили ей, положим, 300 тыс. рублей, а она вам построила дом. Итого, вы потратили 300 тыс. рублей, но этой суммой влияние вашей сделки на экономику в целом вовсе не ограничилось. Получившая деньги строительная фирма разделила их на три части: одна пошла на оплату товаров и услуг партнеров (скажем, поставщиков стройматериалов), вторая - на зарплату работникам, третья - в прибыль. Но часть дохода будет сбережена: люди могут положить деньги в банк или купить облигации, а компании - например, занести их в статью баланса «нераспределенная прибыль». Иначе говоря, кому бы ни пришли эти деньги, они все будут либо потрачены, либо отложены. Допустим, все новые владельцы этих денег решили в общей сложности потратить 90% из полученной суммы, а оставшиеся 10% отложить. Тогда они израсходуют в сумме 0,90 х 300 тысяч, то есть 270 тыс., а отложат 0,1 х 300 тысяч, то есть 30 тысяч. В итоге, как видно, потраченные вами 300 тысяч породили вторую волну трат в размере 270 тысяч. Но и это не все: последняя сумма так или иначе перейдет другим людям и фирмам, которые, в свою очередь, купят на 90% от нее потребные им товары - тем самым, возникнет третья волна затрат в сумме 0,90 х 270 тысяч, то есть 243 тысяч. Ну и так далее: всего ваша трата породит длинную цепочку затухающих волн расходов в общей сумме 300 тысяч х (1 + 0,9 + 0,9 х 0,9 +...)».
Коэффициент 1 / (1 - с) представляет собой так называемый мультипликатор, введенный в теорию Кейнсом. Здесь с - «предельная склонность к потреблению», то есть та доля от доходов, которую в среднем участники системы готовы потратить, а не сберечь.
Понятие мультипликатора - не собственное изобретение Кейнса. Его однокашник по Кэмбриджу Ричард Фердинанд Кан, барон Хэмпстед, предложил его ранее, в 1931 году. Барон Кейнс придал изобретению своего коллеги основополагающее теоретическое значение. Но и от Кана в кейнсианстве осталось определение новой науки как макроэкономики. Макроэкономика тем отличается от просто экономической теории, что утверждает, что рыночные отношения между абстрактными индивидами, как они описаны либералами, с петухами и розами, далеко не самое важное в экономической жизни.
И что сама экономическая жизнь как отдельная сфера бытия - это нонсенс.
В действительности, подземные психологические силы, математически описываемые мультипликатором Кана - Кейнса, оказывают решающее воздействие на внешне случайное соотношение рыночных сил. Прежние экономисты просто не видели этих «подземных королей», стоящих за рынком.
Если мы теперь вернемся к примеру с пирожками и мысленно превратим пирожки в рубли, окажется, что в первом примере все 22 рубля предельного потребления были нами вброшены на рынок, где каждый рубль расходов участников системы породил бы длинную цепочку затухающих волн расходов в общей сумме 22 х (1 + 0,9 + 0,9 х 0,9 +...).
Но вмешательство капиталиста существенно уменьшило рычаг мультипликатора. Потрачены теперь 17 рублей. 17 х (1 + 0,9 + 0,9 х 0,9 +...), но в системе осталось еще 5 рублей, присвоенные капиталистом и никак не использованные им. Какова будет их дальнейшая судьба?
Пока скажем, что в нашем примере 2 рубля означали сумму, не слишком отличающуюся от необходимого уровня индивидуального потребления. Существуют некие базовые потребности в еде, питье, жилище. То, что описывается понятием «самое необходимое». Если доходов хватает лишь на самое необходимое, тогда значение мультипликатора накоплений будет равняться единице. 100% доходов означают и 100% расходов.
Различие между «самым необходимым» и «могу себе позволить» мы установили в узком коридоре 50 копеек.
Наверняка в этом коридоре возможностей вы захотите купить что-то, в чем давно себе отказывали. Скажем, вы по-прежнему можете себе позволить только самое необходимое, и еще подарок жене и детям, ценой в 50 копеек.
Вы сделаете эти покупки, у вас ничего до получки не останется, и ваш мультипликатор все равно будет равен единице.
В замечательном рассказе О.Генри «Дары волхвов» описана ситуация, когда два бедных человека хотят сделать друг другу рождественский подарок, но не имеют для этого средств. Поэтому они продают свои вещи, и каждый в итоге покупает в подарок то, чем пожертвовал другой.
Но если планка доходов поднимается существенно выше понятия «самое необходимое», скажем до 7 пирожков, что в нашем примере в 4, 6 раза выше уровня бедности, и в 3,5 раза выше уровня достатка среднего класса, тогда потребление становится крайне избирательным, а соответствующий уровень сбережений становится в какие-то моменты благом экономики, а в другие - ее проклятием.
Мы вправе предположить, что самое необходимое для капиталиста не слишком отличается от самого необходимого для его рабочего, в том смысле, что капиталист ежедневно не съедает за обедом 10 цыплят, не выпивает 20 литров молока, и т. д. Другое дело, что потребление богатых людей отличается в качественном отношении и стоит дороже.
Может быть, капиталист за счет личного потребления способен быть мотором экономики?
Предположим, что наш капиталист купил за 50 рублей картину художника Обложкина, что эквивалентно 10 производственным циклам его предприятия. Как это повлияет на работу мультипликатора, скажем, в сельском хозяйстве? Теперь и Обложкин стал богачом. Теперь капиталист и Обложкин вместе съедают за обедом две курицы и выпивают 1 литр молока.
Даже вдвоем они не слишком помогут сельскому хозяйству.
Допустим, базовый эффект мультипликатора от всех дополнительно проданных Обложкину кур в год составляет в нашем масштабе цен 1,5 рубля.
1,5 х (1 + 0,9 + 0,9 х 0,9 +...) С экономической кейнсианской точки зрения вклад богача Обложкина в сельское хозяйство означал бы то же самое, как если бы наш капиталист просто нанял еще одного бедолагу в качестве рабочего. Вот и все развитие!
С точки зрения логики любые сектора экономики, адресованные престижному потреблению, не могут обладать той же экономией на масштабе производства, что сектора, ориентированные на массовый спрос.
Именно потому, что в престижных секторах производятся товары для немногих, эти сектора, даже если бы хотели, не могут нанять много людей, скажем, в разы больше, чем физически у них есть потребителей, - по всем этим причинам, их продукция стоит дорого. Но поскольку покупки такой дорогой продукции также создают доходы немногих людей, значительно отличающиеся от обычных и потому - с высокой долей сбережений, престижные сектора экономики не создают достаточный рычаг мультипликатора. Мы нисколько не умаляем роль Обложкина в истории культуры, но в качестве мультипликатора он нас удовлетворить не может. Как и престижное потребление его друга-капиталиста.
Предположим, что, движимый еще большей жаждой наживы, чем обычно, наш капиталист не стал покупать творение Обложкина, а вместо этого на 50 рублей нанял еще 33 рабочих, чтобы те ежегодно создавали для него прибыль в размере 33+10 х 0.5 = 21,5 рубля, вместо прежних 5 рублей.
Как это повлияет на работу макроэкономического мультипликатора?
Прежде у нас было: 17 х (1 + 0,9 + 0,9 х 0,9 +...)
Вместе с картиной Обложкина: 18,5 х (1 + 0,9 + 0,9 х 0,9 +...)
Без картины, но с расширением производства: 66,5 х (1 + 0,9 + 0,9 х 0,9 +...)
Разница существенная, рычаг мультипликатора оказался в три раза мощнее.
Как видим, все дело в том, по скольким карманам сразу раскладывается дополнительный доход.
Если помногу, но в одни руки - это проклятие экономики.
Если понемногу, но многим - это благо.
Задача макроэкономического регулирования, следовательно, может быть сведена к тому, чтобы заставить буржуазию постоянно инвестировать. «Да мы и так инвестируем», - отвечают капиталисты. В искусство, в образование наших детей, в финансовые рынки, в золото. В новые технологии, наконец. Все в порядке!
Но не каждое новое размещение свободных средств, с точки зрения Кейнса, увеличивает рычаг мультипликатора, что мы и видели в примере выше.
Рычаг мультипликатора более всего зависит от количества людей, получающих, благодаря новым инвестициям, возможность совершать свои траты. Инвестировать в одного профессора, скажем, просто увеличив ему зарплату или выдав грант, не означает большую помощь экономике. Но совсем другое дело - инвестиции в миллион профессоров.
Совсем другое дело, если наши профессора совершают открытие, косвенно позволяющее вовлечь больше людей в процесс трат их сбережений на рынке, или если это открытие, например, объясняет нам действие мультипликатора, тем самым, делая управление зрячим.
Покупка нового станка сама по себе мало что значит. Но если станок увеличивает экономию на масштабе производства, удешевляет продукцию настолько, что она становится доступной не сотням, а тысячам, или, если появление новой технологии требует создания тысяч рабочих мест и дает этим тысячам новые доходы - это увеличивает рычаг мультипликатора.
Однако такое действительное инвестирование в развитие зависит не только от буржуазии.