Петров-Водкин: спасение красотой
Из работ К.С.Петрова-Водкина я больше всего люблю несколько натюрмортов, созданных в 1917 и 1918 годах. Они прекрасны сами по себе, но их появление в «окаянные дни» заставляет искать в них особый смысл. Ведь если бы не даты, поставленные самим художником рядом с подписью, трудно представить, что эти образы возникли в то же время, что и дневники И.А.Бунина.
«Лето семнадцатого года помню как начало какой-то тяжкой болезни, когда уже чувствуешь, что болен, что голова горит, мысли путаются, окружающее приобретает какую-то жуткую сущность, но когда еще держишься на ногах и чего-то еще ждешь в горячечном напряжении всех последних телесных и душевных сил», - это Бунин.
А вот Петров-Водкин:
Сияние цвета. Предмет, предстающий не в случайном, а в сущностном своем проявлении. Простой мир показан как мир порядка и чистой красоты, наполняющей душу ликованием. Каким-то чудом яблоки при этом не превращаются в красочные пятна, а сохраняют свои родовые свойства. Зная биографию художника, который вырос в местах, где яблоки были главным товаром, поставляемым в столицу, невольно начинаешь приглядываться и искать среди героев натюрморта анис бархатный, воспетый в «Пространстве Эвклида».
Рассказывая о годах учебы в московском Училище живописи, ваяния и зодчества, Петров-Водкин писал: «Осенью каждый из нас привозил чего-нибудь вкусного, домашнего. Визиты друг к другу были вдвойне привлекательными <…>
У Сарьяна - единственные бараньи копченые языки, у Половинкина - прессованный каймак, у меня - яблоки и варенье…»
/К.С.Петров-Водкин. Хлыновск. Пространство Эвклида. О «Мире искусства». Литературное и художественное наследие. М.,2011, с.229./
Но задача, которую художник решает в этом натюрморте не гастрономического, а совсем другого порядка. В том же «Пространстве Эвклида» есть рассуждения Петрова-Водкина перед картиной французского художника на выставке в Мюнхене. Думаю, не случайно, что он не упоминает его имени, поскольку все эти слова можно отнести к творчеству самого Кузьмы Сергеевича:
«Цвет в этом натюрморте не являлся только наружным обозначением «кожи» предмета, нет, каким-то фокусом мастера он шел из глубины яблока; низлежащие краски уводили мое внимание вовнутрь предметной массы, одновременно разъясняя и тыловую часть, скрытую от зрителя. Последний эффект заключался в фоне: он замечательно был увязан с предметом. У краев яблока развернулись предо мной события, которые в такой остроте, пожалуй, мне впервые представились. Яблоко, меняя цвет в своем абрисе, приводило к подвижности цвета и фон на каждом его сантиметре, и фрукт отрывался от фона, фон, по-разному реагирующий на его края, образовывал пространство, чтоб дать место улечься яблоку с его иллюзорной шаровидностью».
/К.С.Петров-Водкин. Хлыновск. Пространство Эвклида. О «Мире искусства». Литературное и художественное наследие. М.,2011, с.261./
Не о гастрономии, и даже не о голоде в Петрограде в 1918 году повествует знаменитая «Селедка» Петрова-Водкина, хотя герой этого полотна - паек петроградского рабочего: ржавая селедка, две картофелины и осьмушка черного хлеба. Но предметы изображены так, что на первом месте оказывается не их утилитарность, а красота. Любование этим скромным миром заставляет забыть о голоде и холодном, неустроенном быте.
Надо лишь попытаться ответить на самый простой вопрос: где находятся предметы? Ответ вроде бы очевиден: на столе. Но на полотне есть лишь кусочек края этого стола. Сначала же кажется, что границы стола совпадают с границами розовой бумаги. Кстати, это сразу делает предметы монументальными. Они выглядят гораздо больше, чем есть на самом деле.
А где находится зритель? Глядя на предметы, понимаем, что он не стоит на одном месте, а парит над столом, поскольку предметы мы видим как бы с нескольких сторон.
Как это все написано! Переплетение холста играет важнейшую роль в объемной моделировке. Жидкое письмо не на минуту не дает забыть, что иллюзия творится прямо на наших глазах. Мы любуемся не селедкой, а точными мазками, не оберточной бумагой, а сиянием цвета и красотой изломов.
Дальше - еще интереснее. Розовая бумага лежит поверх каких-то работ художника:
В левом углу мы видим часть торса с прижатой рукой и часть головы. Все многозначительно и лапидарно: люди на фоне земли и неба.
А справа и вовсе нечто, отсылающее нас к горнему миру. Да, это рассказ не о горестях быта. Это - повествование о человеке, который мыслит планетарно, и способен увидеть красоту в самом простом.
В мире Петрова-Водкина селедка, кусочек хлеба и картофелины так же значительны, как и скрипка. Музыкальный инструмент отсылает нас к ценностям культуры, к миру города. В этом городе не осталось ничего лишнего.
Размышляя о том, что такое натюрморт, Петров-Водкин писал: «Чтоб додуматься до предметной сущности, необходимо оголить предмет, выключить его декоративность и его приспособленные для человека функции, и лишь тогда вскрываются земные условия и законы его жизни. Тогда уясняются и цвет в его количествах, и форма, обусловливающая цвет, и рефлективная перекличка между предметами, их плотность, прозрачность и вес.
В обиходной жизни мы только вскользь соприкасаемся с предметами и не улавливаем связи между ними <…>
Благодаря невнимательности нашу жизнь окружает много дурных предметов людского производства, еще больше притупляющих наши восприятия: пустотелые бронзы, фанерной наклейки мебель, целлулоидные куклы, дутые, стеклянные шары, золочение и серебрение вещей неметаллических и прочая бутафория пустотелых декоративностей, подделывательного, дурачащего наши восприятия смысла».
/К.С.Петров-Водкин. Хлыновск. Пространство Эвклида. О «Мире искусства». Литературное и художественное наследие. М.,2011, с.316./
Жизнь в экстремальных условиях освободила человека от мишуры, оставила лишь главное.
Крыши и стены домов петроградской окраины в этом покачнувшемся мире обрели красоту архитектурных «кристаллов» композиций Раннего Возрождения.
Облупившиеся стены впитали в себя серебристый свет гаснущего дня.
Ключ к натюрмортам Петрова-Водкина я нашла когда-то в стихах А.Ахматовой 1921 года. Они летние. И пусть предваряют «Утренний натюрморт», созданный в июле 1918 года:
Всё расхищено, предано, продано,
Черной смерти мелькало крыло,
Все голодной тоскою изглодано,
Отчего же нам стало светло?
Днем дыханьями веет вишневыми
Небывалый под городом лес,
Ночью блещет созвездьями новыми
Глубь прозрачных июльских небес,-
И так близко подходит чудесное
К развалившимся грязным домам...
Никому, никому неизвестное,
Но от века желанное нам.
http://www.litera.ru/stixiya/authors/axmatova/vse-rasxischeno-predano.html
a>
«Утренний натюрморт» гораздо «разговорчивее» первых трех. Но и в нем не теряется то, что было принципиально важно для художника:
«Натюрморт - это одна из острых бесед живописца с натурой. В нем сюжет и психологизм не загораживают определения предмета в пространстве. Каков есть предмет, где он и где я, воспринимающий этот предмет, - в этом основное требование натюрморта. И в этом большая познавательная радость, воспринимаемая от натюрморта зрителем <…>
Вскрытие междупредметных отношений дает большую радость от проникновения в мир вещей: металл, жидкость, камень, дерево вводят анализирующего в их полную жизнь. Закон тяготения из абстрактного, только познавательного становится ощутимым, в масштабе близком, простом для всякого восприятия: колебания встречных, пересекающихся, сходящихся и расходящихся осей предметов, как в увеличительном стекле, проделывают пред вами законы движения, сцепления и отталкиваний».
/К.С.Петров-Водкин. Хлыновск. Пространство Эвклида. О «Мире искусства». Литературное и художественное наследие. М.,2011, с.316./
Начищенный самовар-чайник переговаривается с окружающими предметами всеми своими гранями:
Трубу от него, лежащую в сторонке в компании со спичечным коробком, я долгое время принимала за электрический фонарик, пока не поняла, что дело происходит в 1918 году.
<
Яйца так прекрасны, что представить их как еду просто невозможно.
Цветы легки как мотыльки. Они - обещание счастья. Пусть недолгого и эфемерного.
Этот мир теплеет, от присутствия еще одного зрителя. Симпатичный барбос глядит не на стол, а на нас с вами, смотрящих на этот стол. И наше парение в пространстве замедляется. Мы словно постепенно опускаемся на землю.
P.S. Бунин летом 1918 года был в Одессе. Отрывки из последних записей в его дневнике "окаянных дней":
«Проснувшись, как-то особенно ясно, трезво и с ужасом понял, что я просто погибаю от этой жизни и физически, и душевно. И записываю я, в сущности, черт знает что, что попало, как сумасшедший... Да, впрочем, не все ли равно! <…>
А насчет "горшка с обедом" дело плохо. У нас по крайней мере от недоедания все время голова кружится. На базаре целые толпы торгующих старыми вещами, сидящих прямо на камнях, на навозе, и только кое-где кучки гнилых овощей и картошек. Урожай в нынешнем году вокруг Одессы прямо библейский. Но мужики ничего не хотят везти, свиньям в корыто льют молоко, валят кабачки, а везти не хотят...
Сейчас опять идем в архиерейский сад, часто теперь туда ходим, единственное чистое, тихое место во всем городе. Вид оттуда необыкновенно печальный, - вполне мертвая страна. Давно ли порт ломился от богатства и многолюдности? Теперь он пуст, хоть шаром покати, все то жалкое, что есть еще кое-где у пристаней, все ржавое, облупленное, ободранное, а на Пересыпи торчат давно потухшие трубы заводов. И все-таки в саду чудесно, безлюдие, тишина».
http://az.lib.ru/b/bunin_i_a/text_2262.shtml
«Лето семнадцатого года помню как начало какой-то тяжкой болезни, когда уже чувствуешь, что болен, что голова горит, мысли путаются, окружающее приобретает какую-то жуткую сущность, но когда еще держишься на ногах и чего-то еще ждешь в горячечном напряжении всех последних телесных и душевных сил», - это Бунин.
А вот Петров-Водкин:
Сияние цвета. Предмет, предстающий не в случайном, а в сущностном своем проявлении. Простой мир показан как мир порядка и чистой красоты, наполняющей душу ликованием. Каким-то чудом яблоки при этом не превращаются в красочные пятна, а сохраняют свои родовые свойства. Зная биографию художника, который вырос в местах, где яблоки были главным товаром, поставляемым в столицу, невольно начинаешь приглядываться и искать среди героев натюрморта анис бархатный, воспетый в «Пространстве Эвклида».
Рассказывая о годах учебы в московском Училище живописи, ваяния и зодчества, Петров-Водкин писал: «Осенью каждый из нас привозил чего-нибудь вкусного, домашнего. Визиты друг к другу были вдвойне привлекательными <…>
У Сарьяна - единственные бараньи копченые языки, у Половинкина - прессованный каймак, у меня - яблоки и варенье…»
/К.С.Петров-Водкин. Хлыновск. Пространство Эвклида. О «Мире искусства». Литературное и художественное наследие. М.,2011, с.229./
Но задача, которую художник решает в этом натюрморте не гастрономического, а совсем другого порядка. В том же «Пространстве Эвклида» есть рассуждения Петрова-Водкина перед картиной французского художника на выставке в Мюнхене. Думаю, не случайно, что он не упоминает его имени, поскольку все эти слова можно отнести к творчеству самого Кузьмы Сергеевича:
«Цвет в этом натюрморте не являлся только наружным обозначением «кожи» предмета, нет, каким-то фокусом мастера он шел из глубины яблока; низлежащие краски уводили мое внимание вовнутрь предметной массы, одновременно разъясняя и тыловую часть, скрытую от зрителя. Последний эффект заключался в фоне: он замечательно был увязан с предметом. У краев яблока развернулись предо мной события, которые в такой остроте, пожалуй, мне впервые представились. Яблоко, меняя цвет в своем абрисе, приводило к подвижности цвета и фон на каждом его сантиметре, и фрукт отрывался от фона, фон, по-разному реагирующий на его края, образовывал пространство, чтоб дать место улечься яблоку с его иллюзорной шаровидностью».
/К.С.Петров-Водкин. Хлыновск. Пространство Эвклида. О «Мире искусства». Литературное и художественное наследие. М.,2011, с.261./
Не о гастрономии, и даже не о голоде в Петрограде в 1918 году повествует знаменитая «Селедка» Петрова-Водкина, хотя герой этого полотна - паек петроградского рабочего: ржавая селедка, две картофелины и осьмушка черного хлеба. Но предметы изображены так, что на первом месте оказывается не их утилитарность, а красота. Любование этим скромным миром заставляет забыть о голоде и холодном, неустроенном быте.
Надо лишь попытаться ответить на самый простой вопрос: где находятся предметы? Ответ вроде бы очевиден: на столе. Но на полотне есть лишь кусочек края этого стола. Сначала же кажется, что границы стола совпадают с границами розовой бумаги. Кстати, это сразу делает предметы монументальными. Они выглядят гораздо больше, чем есть на самом деле.
А где находится зритель? Глядя на предметы, понимаем, что он не стоит на одном месте, а парит над столом, поскольку предметы мы видим как бы с нескольких сторон.
Как это все написано! Переплетение холста играет важнейшую роль в объемной моделировке. Жидкое письмо не на минуту не дает забыть, что иллюзия творится прямо на наших глазах. Мы любуемся не селедкой, а точными мазками, не оберточной бумагой, а сиянием цвета и красотой изломов.
Дальше - еще интереснее. Розовая бумага лежит поверх каких-то работ художника:
В левом углу мы видим часть торса с прижатой рукой и часть головы. Все многозначительно и лапидарно: люди на фоне земли и неба.
А справа и вовсе нечто, отсылающее нас к горнему миру. Да, это рассказ не о горестях быта. Это - повествование о человеке, который мыслит планетарно, и способен увидеть красоту в самом простом.
В мире Петрова-Водкина селедка, кусочек хлеба и картофелины так же значительны, как и скрипка. Музыкальный инструмент отсылает нас к ценностям культуры, к миру города. В этом городе не осталось ничего лишнего.
Размышляя о том, что такое натюрморт, Петров-Водкин писал: «Чтоб додуматься до предметной сущности, необходимо оголить предмет, выключить его декоративность и его приспособленные для человека функции, и лишь тогда вскрываются земные условия и законы его жизни. Тогда уясняются и цвет в его количествах, и форма, обусловливающая цвет, и рефлективная перекличка между предметами, их плотность, прозрачность и вес.
В обиходной жизни мы только вскользь соприкасаемся с предметами и не улавливаем связи между ними <…>
Благодаря невнимательности нашу жизнь окружает много дурных предметов людского производства, еще больше притупляющих наши восприятия: пустотелые бронзы, фанерной наклейки мебель, целлулоидные куклы, дутые, стеклянные шары, золочение и серебрение вещей неметаллических и прочая бутафория пустотелых декоративностей, подделывательного, дурачащего наши восприятия смысла».
/К.С.Петров-Водкин. Хлыновск. Пространство Эвклида. О «Мире искусства». Литературное и художественное наследие. М.,2011, с.316./
Жизнь в экстремальных условиях освободила человека от мишуры, оставила лишь главное.
Крыши и стены домов петроградской окраины в этом покачнувшемся мире обрели красоту архитектурных «кристаллов» композиций Раннего Возрождения.
Облупившиеся стены впитали в себя серебристый свет гаснущего дня.
Ключ к натюрмортам Петрова-Водкина я нашла когда-то в стихах А.Ахматовой 1921 года. Они летние. И пусть предваряют «Утренний натюрморт», созданный в июле 1918 года:
Всё расхищено, предано, продано,
Черной смерти мелькало крыло,
Все голодной тоскою изглодано,
Отчего же нам стало светло?
Днем дыханьями веет вишневыми
Небывалый под городом лес,
Ночью блещет созвездьями новыми
Глубь прозрачных июльских небес,-
И так близко подходит чудесное
К развалившимся грязным домам...
Никому, никому неизвестное,
Но от века желанное нам.
http://www.litera.ru/stixiya/authors/axmatova/vse-rasxischeno-predano.html
a>
«Утренний натюрморт» гораздо «разговорчивее» первых трех. Но и в нем не теряется то, что было принципиально важно для художника:
«Натюрморт - это одна из острых бесед живописца с натурой. В нем сюжет и психологизм не загораживают определения предмета в пространстве. Каков есть предмет, где он и где я, воспринимающий этот предмет, - в этом основное требование натюрморта. И в этом большая познавательная радость, воспринимаемая от натюрморта зрителем <…>
Вскрытие междупредметных отношений дает большую радость от проникновения в мир вещей: металл, жидкость, камень, дерево вводят анализирующего в их полную жизнь. Закон тяготения из абстрактного, только познавательного становится ощутимым, в масштабе близком, простом для всякого восприятия: колебания встречных, пересекающихся, сходящихся и расходящихся осей предметов, как в увеличительном стекле, проделывают пред вами законы движения, сцепления и отталкиваний».
/К.С.Петров-Водкин. Хлыновск. Пространство Эвклида. О «Мире искусства». Литературное и художественное наследие. М.,2011, с.316./
Начищенный самовар-чайник переговаривается с окружающими предметами всеми своими гранями:
Трубу от него, лежащую в сторонке в компании со спичечным коробком, я долгое время принимала за электрический фонарик, пока не поняла, что дело происходит в 1918 году.
<
Яйца так прекрасны, что представить их как еду просто невозможно.
Цветы легки как мотыльки. Они - обещание счастья. Пусть недолгого и эфемерного.
Этот мир теплеет, от присутствия еще одного зрителя. Симпатичный барбос глядит не на стол, а на нас с вами, смотрящих на этот стол. И наше парение в пространстве замедляется. Мы словно постепенно опускаемся на землю.
P.S. Бунин летом 1918 года был в Одессе. Отрывки из последних записей в его дневнике "окаянных дней":
«Проснувшись, как-то особенно ясно, трезво и с ужасом понял, что я просто погибаю от этой жизни и физически, и душевно. И записываю я, в сущности, черт знает что, что попало, как сумасшедший... Да, впрочем, не все ли равно! <…>
А насчет "горшка с обедом" дело плохо. У нас по крайней мере от недоедания все время голова кружится. На базаре целые толпы торгующих старыми вещами, сидящих прямо на камнях, на навозе, и только кое-где кучки гнилых овощей и картошек. Урожай в нынешнем году вокруг Одессы прямо библейский. Но мужики ничего не хотят везти, свиньям в корыто льют молоко, валят кабачки, а везти не хотят...
Сейчас опять идем в архиерейский сад, часто теперь туда ходим, единственное чистое, тихое место во всем городе. Вид оттуда необыкновенно печальный, - вполне мертвая страна. Давно ли порт ломился от богатства и многолюдности? Теперь он пуст, хоть шаром покати, все то жалкое, что есть еще кое-где у пристаней, все ржавое, облупленное, ободранное, а на Пересыпи торчат давно потухшие трубы заводов. И все-таки в саду чудесно, безлюдие, тишина».
http://az.lib.ru/b/bunin_i_a/text_2262.shtml