Как это было ровно 55 лет тому
Когда вы будете читать эти строки, мне уже стукнет…
«О моём появлении на свет мир был оповещен одним весенним утром 1962 года. Оповещен мною же с привлечением полного набора доступных мне на тот момент средств. Как гласит семейное предание, все наличествующие нянечки, акушерки, заведующие отделениями и их заместители, включая главврача роддома, сбежались посмотреть на чудо-младенца, орущего таким басом, словно он явился на просмотр в труппу Большого театра, а то и Ля Скала, ожидавшегося с гастролями в Москве. Заметьте - без всякой предварительной подготовки!
Потом, правда, восторги поутихли, когда от моих навязчивых вокальных экзерсисов стали просыпаться новорожденные обоего пола в нашей и смежных палатах, и моё сольное выступление превращалось в слаженный хор мало понимающих в нотной грамоте, зато не жалеющих себя глоток. Главврач называл его чадским. Чадский хор.
К маме же моей он подходил персонально. «Извините, вашего мужа случайно не Дормидонтом зовут?» - «Нет, - отвечала ошарашенная мама, - а почему вы спрашиваете?» - «В этом случае я бы посоветовал назвать вашего иерихонского трубача, - кивнул главный в мою запеленованную сторону, - Максимом - по имени великого русского баса Максима Дормидонтовича Михайлова. Впрочем, Федор тоже подойдет». Так впервые встал вопрос моего имени, в ту пору меня мало волновавший, как и всё остальное, не связанное с маминой грудью.
Из роддома папа забирал меня триумфально, поскольку я оказался не только голосистым, но и единственным в своем роде, то есть единственным мальчиком в палате у мамы, чьему счастью завидовали все её недолгие подруги по вскармливанию и пеленанию».
Из ненаписанной книги воспоминаний
«О моём появлении на свет мир был оповещен одним весенним утром 1962 года. Оповещен мною же с привлечением полного набора доступных мне на тот момент средств. Как гласит семейное предание, все наличествующие нянечки, акушерки, заведующие отделениями и их заместители, включая главврача роддома, сбежались посмотреть на чудо-младенца, орущего таким басом, словно он явился на просмотр в труппу Большого театра, а то и Ля Скала, ожидавшегося с гастролями в Москве. Заметьте - без всякой предварительной подготовки!
Потом, правда, восторги поутихли, когда от моих навязчивых вокальных экзерсисов стали просыпаться новорожденные обоего пола в нашей и смежных палатах, и моё сольное выступление превращалось в слаженный хор мало понимающих в нотной грамоте, зато не жалеющих себя глоток. Главврач называл его чадским. Чадский хор.
К маме же моей он подходил персонально. «Извините, вашего мужа случайно не Дормидонтом зовут?» - «Нет, - отвечала ошарашенная мама, - а почему вы спрашиваете?» - «В этом случае я бы посоветовал назвать вашего иерихонского трубача, - кивнул главный в мою запеленованную сторону, - Максимом - по имени великого русского баса Максима Дормидонтовича Михайлова. Впрочем, Федор тоже подойдет». Так впервые встал вопрос моего имени, в ту пору меня мало волновавший, как и всё остальное, не связанное с маминой грудью.
Из роддома папа забирал меня триумфально, поскольку я оказался не только голосистым, но и единственным в своем роде, то есть единственным мальчиком в палате у мамы, чьему счастью завидовали все её недолгие подруги по вскармливанию и пеленанию».
Из ненаписанной книги воспоминаний