В начале июля я столкнулся с ним on the other side.
Тридцать пять лет назад в городе Париже официально прекратил своё существование известный американский автор текстов Джеймс Дуглас Моррисон.
Также известный как Джим.
Время американских колокольчиков накрылось откровенною ...
Это конец, замечательный друг.
Это конец, мой единственный друг, -
И мечтам, и желаньям,
И всему, что вокруг...
Третье июля в Париже - наверняка тёплый день. Вода в ванне, похоже, не остывала долгое время.
А, может, было холодно. И Пэм испугалась, что Джим простудится.
Или - у неё был сушняк, а вместо того, чтоб попить, пришлось расхлёбывать кашу с пожарными и полицией.
Оливеру Стоуну ближе простая женская усталость.
Когда-то для одного из готовящихся самиздатовских журналов я нашёл в каком-то французском издании статью некоего человека по имени Ален о "том-самом-дне".
Фамилию Алена с тех пор я забыл, оригинал статьи у меня пропал, а от настиного перевода осталась только полторы страницы.
...У Джима Моррисона была репутация человека, которого преследовала навязчивая идея смерти. Но мы редко касались этой темы в разговорах. Однако, тем утром эта мысль слишком явно читалась на его лице. Я попытался отвлечь его от мрачных размышлений рассказом об Оскаре Уайлде.
Месяцем раньше Джим и Пэм останавливались в Лондоне в отеле "Кандоган" - именно там когда-то был арестован Уайлд. И по странному стечению обстоятельств в Париже они жили в отеле, где также проживал Оскар Уайлд.
И я сказал тогда: "Будь осторожен, ты слишком близко идёшь по его следам, это может кончиться тем, что ты и умрёшь так же, как он".
2 июля 1971 года в Париже мы позавтракали вместе и собирались уже расстаться, как вдруг Джим настойчиво стал упрашивать меня остаться: "Ален, оставайся! Пойдём, выпьем пива, посидим в кафе... Не уходи! Сделай это для твоего старого друга".
Его речь прерывала страшная икота, и я подвинул ему стул, чтобы он смог сесть. Вообще - я очень был рад за Джима, видя крутой поворот к лучшему в его последние месяцы: он был такой спокойный и весёлый... Париж оказал хорошее влияние на Джима. Он всё время писал музыку и почти перестал пить. От наркотиков он отказался совсем.
Мы заказали пива.
Вдруг Джим закрыл глаза и откинул голову назад, пока новый приступ икоты сотрясал его тело. Глядя на него, я заметил, что его лицо стало похоже на посмертную маску.
Это впечатление исчезло, когда Джим открыл глаза. Он изучающе посмотрел на меня и спросил: "Ну, и что ты увидел?" - "Ничего, Джим, ничего".
Когда он стал заказывать ещё пива, я быстро встал и сказал: "Я очень сожалею, но мне нужно идти прямо сейчас". И побежал ко входу в метро. Там я остановился и посмотрел на Джима, чтобы запомнить его лицо.
Он сидел боком ко мне - и вдруг, словно по сигналу, он повернулся и посмотрел на меня. Это продолжалось несколько секунд, а затем я побежал к лестнице.
Когда я рассказывал об этом, друзья спросили: "Тебе показалось, что ты видишь лицо мертвеца?" - "Нет, это было похоже на посмертную маску", - поправил я.
3 июля - примерно в восемь часов утра - зазвонил телефон. Я снял трубку. Это была Пэм. Её обычно нежный и спокойный голос был неузнаваем.
"Джим без сознания и истекает кровью, вызови врача! Я не говорю по-французски! Скорее, мне кажется - он умирает!"
Я поспешил к Агнес. Я не знал, как вызвать "Скорую помощь" (телефонная система в Париже невероятно сложна) и попросил Агнес сделать это вместо меня. Я попросил её не называть имя Джима в полиции, а только дать его адрес. Она вызвала пожарных - это гораздо быстрее и ... эффективнее, чем полиция.
В машине я не смог удержаться от вопроса: "Есть ли медицинское обоснование тому, что, как говорят, если нельзя остановить тяжёлый приступ икоты, то это знак неминуемой смерти?" - "Где ты это слышал?" - "Мой отец сказал мне об этом, когда у него был сильный приступ икоты в больнице". - "Неправда. Не беспокойся". - "Да, но мой отец умер несколько часов спустя, и я никогда не узнаю, было ли это простым совпадением. Я даже никогда не думал об этом до вчерашнего дня. Господи, если только"...
Мы увидели машину "Скорой помощи" перед домом Джима. Один служащий, что преграждал дорогу толпе, провёл нас к главному входу. "Как он?" - спросил я. "Вы можете только молить Бога за него. Я провожу вас".
Второй этаж был открыт. Пэм стояла одна в конце прихожей - почти скрытая от нас группой пожарников, разговаривавших между собой. Они посторонились, и я бросился к Пэм, которая сказала мне, что Джим уже умер. "Мой Джим умер, Ален. Он покинул нас. Он мёртв".
И, как будто не обращаясь ни к кому, она продолжила: "Я хочу побыть одна. Оставьте меня, пожалуйста".
Я не знал, куда идти. Я ждал. Я ничего не чувствовал, ни о чём не думал. Время остановилось. Я заметил ботинки Джима в комнате: один немного впереди другого - как будто они приготовились к прогулке.
Агнес была в прихожей и спрашивала у начальника пожарных: "А вы уверены, что он мёртв?" Тот отвечал, что ничего нельзя было сделать, они приехали, по крайней мере, на час позже.
Я заметил, что Пэм пошла к своей комнате; меня беспокоило, что она останется одна, и я попросил Агнес побыть с ней.
Затем приехал инспектор полиции. Ему объяснили, как Джима нашли мёртвым в ванне и потом перенесли его в комнату.
"Назовите Ваше имя и имя Вашего знакомого, а также - гражданство и род занятий. Скажите также, принимал ли он наркотики. Мы всё равно узнаем это, когда приедет врач".
"Имя моего друга - Дуглас Джеймс Моррисон. Он американец и поэт. Он был алкоголиком, но в последнее время пил очень мало. А наркотики перестал принимать уже давно".
Я специально назвал второе имя Джима первым - мне не хотелось, чтобы о смерти Джима Моррисона тут же раструбили газеты. А о поэте Дугласе Моррисоне могли ничего не написать - и хотя бы первое время Пэм прожила бы относительно спокойно.
***
Париж не поперхнулся своею жертвой.
Ревякин про это пел.
Я не умею писать, как писал Ревякин, всё, что я могу - это сказать: вот так оно и было, так тому и быть.
И я почему-то - один из тех [censored], которые зачем-то помнят.
Наверное, это немного эгоистично, но мне хочется, чтоб помнил и кто-то ещё.
***
Всем спасибо, все свободны.
***
Кросспостинг.