Архиерей.
Зарекался я на церковные темы писать. Но - "зарекалася кума на блины к куму ходить..."
Тема, о которой я поведу речь, - жизнь российского епископата. Нет темы более таинственной, мраком и туманом покрытой. Достаточно вспомнить историю с "человеком-часами". Обождите вы, православные, не гундите...
Помнится, дрыхли мы на уроке в семинарии, отгородившись от взора профессорского стеной из древних фолиантов, выложенных на переднем краю парты. Ну, и как всегда это бывает, старичок-профессор свою тему уже исчерпал, а до конца лекции остается еще минут десять. И тут какой-нибудь находчивый семинарист (во избежание повторного опроса) поднимает руку и задает профессору вопрос. Так было и на этот раз. Речь пошла об интервью одного владыки - не помню, то ли церковному изданию, то ли светскому (не суть важно). И мы сразу проснулись. Так вот, в интервью этом он вспоминал о своем жизненном пути. И было там о службе в советской армии. Служил он в строительных войсках, проще - в стройбате (а в армию был взят из семинарии). Поехали они на учебные стрельбы (не удивляйтесь, в стройбате и стрельбы бывают, сам служил - знаю). И был там один замполит, который будущего владыку за его исповедничество весьма ненавидел. Надо им куда-то далеко переться. А кто мишень потащит? Тяжелая такая штука - мишень. Замполит и показывает пальцем: "А вот у нас этот верующий есть, пусть он и несёт". И повлачил на себе будущий архиерей, а тогда - рядовой стройбата, кряхтя, эту тяжеленную штуку... А далее в интервью были такие слова, черным - по белому: "Сейчас бы я этого, конечно, делать не стал". Вот хитрый семинарист и прицепился к этой фразе, и вопрошает профессора: "Что бы это значит, как это понимать?" Я бы на месте того преподавателя ответил: "А вы у владыки и спросите, он сказал, он пусть и ответ держит". Но профессор не отрекохся и рече: "Видимо, владыка, окажись он сейчас в такой жизненной ситуации, отказался бы..." Но дотошному семинаристу всё не ймётся! "Понятно, - говорит он, - епископа никто не заставит мишени таскать. Речь не о том..." Вот тут уж проснулись все, даже самые сонные! Профессор долго думал, подбирал слова, в глазах его мелькало уже раздражение, и некоторые воспитанники уже злобно поглядывали в сторону назойливого собрата. А чё мозги ломать, после второго вопроса всем и так стало ясно, что владыка по-просту ляпнул, не подумав. Короче - проговорился...
Вот из таких "ляпов" и проясняется для нас, простых людей, жизнь наших архиереев. Кто это сказал, что не было в старой России более таинственного и немногочисленного сословия? Вот если сравнить, то даже министров у царя было больше, чем архиереев в Российской церкви. Владения же их, то бишь епархии, были поистине огромны. И власть их, по крайней мере над духовным сословием, была огромна и доныне таковой остается. Жизнь же владык таинственна аки бытие ангелов. Вот приходской поп - он свой, вот он в магазин топает с авоськой и в калошах на босу ногу. Архиерей же российский никуда не топает. Он и вовсе ходить пешком права не имеет. О том еще Лесков писал: "Есть православные, которым как будто нужно, чтобы их архиереи и вне храма вели себя поважнее - чтобы они ездили не иначе, как "в пристяж", по крайней мере четверкою, "гласили томно" и "благословляли авантажно", и чтобы при этом показывались не часто, и чтобы доступить до них можно было не иначе, как "с подходцем". Или вот тот характерный случай с молодым архиереем: "Один из наших молодых епископов, известный уже своими литературными трудами, усердно возделывал сад при своем архиерейском доме. Гостя лето в том городе и часто посещая его преосвященство, я почти всегда заставал его или за граблями или за лопатой и раз спросил: с каких пор он сделался таким страстным садоводом?
- Ничуть не бывало, - отвечал он, - я вовсе не люблю садоводства.
- А зачем же вы всегда трудитесь в саду?
- Это по необходимости.
Я полюбопытствовал узнать: по какой необходимости?
- А по такой, - отвечал он, - что с тех пор, как учинившись архиереем, я лишен права двигаться, то начал страдать невыносимыми головными болями; жирею, как каплун, и того и гляжу, что меня кондрашка стукнет..." Вы, конечно, узнали, что это - "Мелочи архиерейской жизни". Потому и вызвало тогда, в веке 19-ом сие сочинение такой интерес читающей публики, что автор попытался говорить о жизни архиереев не словами прижизненных житий, а (страшно подумать!) языком анекдота. И что же с тех пор изменилось? Помню, как мы ржали над замечанием тогда еще дьякона Кураева (его впечатления от жизни румынской церкви): "Оказывается, бывают на свете худые православные архиереи!"
Или вот иной случай. Поехал один владыка в Америку, в Северо-Американские Соединенные Штаты. Из любопытства поехал, ну и в некотором роде - с миссионерскими целями, короче - "людей видати, себя казати". По приглашению одного тамошнего университета. А университет тот был в одном из южных штатов, где среди учащих и учащихся большинство, как это, афроамериканцы. И вот - всё хорошо, съездил, вернулся жив-здоров. Смотрим мы снимки в епархиальной газете - так сказать, фотоотчет о поездке. А там, на этих фотографиях - преосвященный всюду в обнимку с этими самыми афромериканцами. Один иподьякон глядел-глядел и говорит так невесело: "Это ж надо, этот вот ниге... (простите, афроамериканец) владыченьку нашего запросто так за плечико обнял да еще привалился на него и хохочет, и тот - ничего, радостно улыбается. Попробовал бы я так владыку приобнять да привалиться на него - представляю, как бы он мне улыбнулся..." Это я к тому веду речь, что многие наши епископы - то ли на поводу представлений своей паствы об архиерейской жизни, то ли сами по себе и доныне "гласят томно", "благословляют авантажно" и допускают до себя не иначе, как "с подходцем". А мир-то грешный изменился, ой как изменился. Ведь почувствовал владыка, что надо бы тому американскому студенту позволить себя запросто обнять да еще привалиться к своей персоне. Почувствовал архиерей, что не время и не место молнии взором пущать и посохом раздраженно по полу постукивать. А чем, собственно говоря, иподьякон наш хуже того американского студента? Чем провинилась паства православная, а пуще того - духовенство, что не заслужили к себе пусть не такого запанибратского, но хотя бы ласкового обращения со стороны епископов? Ведь что же, ведь не совсем наш народ так зверообразен, чтоб доброты и ласки не понять... Вот говорит Лесков об архиепископе Неофите (Соснине): "Наступник этого ласкового и снисходительного епископа... кажется, не имел никаких поводов жаловаться, что предместник его сдал ему епархию в беспорядке. Она, подобно многим частям русского управления, умела прекрасно управляться сама собою, к чему русские люди, как известно, отменно способны, если только то, кто ими правит, способен убедить их, что он им верит и не хочет докучать им на всякий шаг беспокойной подозрительностью".
Помнится мне, как удивлен я был по молодости, увидав впервые архиерея в тапочках, брюках и рубашке - в кресле за просмотром мультфильмов по телевизору. А что, собственно, я должен был увидать? Крылья под рясой и владыку, парящаго на воздусех в молитве перед домашним иконостасом? Тем более, что взгляд владыки при просмотре веселых мультфильмов был мрачен и, кажется, совсем он этих мультфильмов не видел, а думал о том, как поправить какое-то дело... Что мы сами себе напредставляли о жизни архиереев, и нам подыгрывают - зачем это? К чему эти мифы об аскетизме? Вот и получается потом "человек-часы".
Не любят православные Чехова, а зря не любят. Вот его рассказ "Архиерей" - хоть весь сюда перепечатывай. Пишет Чехов о своем герое: "Не мог он никак привыкнуть и к страху, какой он, сам того не желая, возбуждал в людях, несмотря на свой тихий, скромный нрав. Все люди в этой губернии, когда он глядел на них, казались ему маленькими, испуганными, виноватыми. В его присутствии робели все, даже старики протоиереи, все "бухали" ему в ноги, а недавно одна просительница, старая деревенская попадья, не могла выговорить ни одного слова от страха, так и ушла ни с чем. И он, который никогда не решался в проповедях говорить дурно о людях, никогда не упрекал, так как было жалко, - с просителями выходил из себя, сердился, бросал на пол прошения. За все время, пока он здесь, ни один человек не поговорил с ним искренно, попросту, по-человечески; даже старуха мать, казалось, была уже не та, совсем не та! И почему, спрашивается, с Сисоем она говорила без умолку и смеялась много, а с ним, с сыном, была серьезна, обыкновенно молчала, стеснялась, что совсем не шло к ней? Единственный человек, который держал себя вольно в его присутствии и говорил всё, что хотел, был старик Сисой, который всю свою жизнь находился при архиереях и пережил их одиннадцать душ. И потому-то с ним было легко, хотя, несомненно, это был тяжелый, вздорный человек".
И вот на старости лет вспоминает архиерей, как он в молодости был настоятелем храма в далеком северном городе. И добирался до храма на автобусе. "Зима, холодина. Намерзнешься на остановке. Все автобусы идут переполненные. В автобусе всего зажмут, одна нога висит - так и едешь. Какая там машина, не было никакой машины... Это вот сейчас меня машина везде встречает. Понимаю, привык. С другой стороны, все познается в сравнении. Не пройдя чего-то, не сможешь оценить того, что потерял. Теперь я часто вспоминаю, как хорошо было ехать в том автобусе..."