Неотредактированное
Текст про Зосю тяжело у меня приводится в порядок. Почти как рассказ Навы - она мне его постепенно рассказывала, толчками, ассоциациями. И вспоминать ей это было тяжко и проговорить хотелось - совсем, как мне сейчас.
Поэтому пока что размещу тут вставку о Наве, отдельную и чуть более оптимистичную. Как послесловие к Дню Независимости в самый раз, по-моему. Не редактирую почти, пусть будет такой поток сознания, как мне запомнилось.
Знаете, я уж писала об этом (и не раз по-моему) - мне очень повезло в Израиле в первые годы. Уж не знаю за что, но ни от одного от моих многочисленных новых и старых знакомых я не слышала вот этого сакраментального, с мазохистским надрывом сказанного напутствия: «Каждый должен съесть в Израиле свою порцию дерьма!». Это ещё должно сопровождаться непременным завистливым стоном: «Тебе-то хорошо, а вот мы-то, когда приехали...»
...И уж кто-то, а Нава имела полное право мне это говорить про всё, что они пережили в 50-е: жизнь с двумя детьми в бараке за занавесочкой, первый (он же и ставший постоянным до пенсии) их дом в Ашкелоне - арабская халупа без удобств, муж, квалифицированный бухгалтер, который после барачного посёлка пошёл на первую же работу, которую предложили, в пекарню, к печи, да так и проработал там всю жизнь... И ведь она не пыталась ничего приукрасить и подсластить, но как-то так у неё получалось... без дерьма, одним словом.
И никогда - «вам-то хорошо...»
Она очень любила своего Хаима. И не только в прошлой жизни - здорового, красивого и умного, а всегда - и тогда, когда я с ней познакомилась, а он был уже сущим ребёнком (включая необходимость по утрам менять подгузники).
Я могла приносить им завтрак из кибуцной столовой - биг диль - там тоже была манная каша и тосты, и варёное яйцо - но разве ж «они» сварят, как надо, Хаиму манную кашу! Чтоб без комков, не слишком густая и не слишком жидкая, чтоб на чистом молоке, но не подгорела, чтоб варилась ровно столько, сколько надо, чтоб на тарелке лежала пышным дышащим облаком, а посерёдке золотое озерцо сливочного масла, а поверх белого облака выписаны тонкими струйками спиральки малинового сиропа, как в ресторане гурмэ. И яйцо в пашотнице, и тост только чуть-чуть подсушенный с диетическим вареньем, и полстакана вручную выжатого апельсиного сока за полчаса до еды, а после еды - растворимый цикорий с молоком в стеклянном стакане с подстаканником. Все приборы - на салфеточке. И Хаим к завтраку непременно выбритый, в отглаженной сорочке и полотняная салфетка за воротом.
Они, кстати, были не кибуцники, кибуцником стал их сын, Ави, а стариков из Ашкелона он к себе забрал, когда отец стал сдавать окончательно. На ашкелонский домик, уже достроенный-перестроенный, уже с удобствами, нашли квартирантов, а старикам у кибуца сняли удобную квартирку на земле, чтоб инвалидная коляска легко вкатывалась и рядом с сыном.
У Навы дома было много вещей, мне по детству знакомых - тяжёлые мельхиоровые столовые приборы для мясного и стальные с костяными ручками для молочного, чашки с блюдцами в крупные горохи, тонкие стаканы с подстаканниками, массивные фаянсовые тарелки, огромные квадратные, пером, а не синтепоном набитые, подушки, потому что Хаиму требовалось спать на высоком (Нава помнила, как стирать перо - представляете!), а на зиму - самая настоящая перина - не китайская модная из чего-то невыносимо скрипучего, а розовая атласная - как у моей тёти Маруси. Я как-то удивилась - неужели она это тогда в 50-е привезла? - Нава только засмеялась в ответ:
- А ты прочти, что на моих блюдцах на донышке написано (я с изумлением разобрала там клейма с какими-то «КФС», «ЛФЗ» и ещё какой-то полустёршейся кириллицей), - мы-то голые и босые приехали с заплечными мешками, а это я уже через много лет всё с рук потихоньку покупала, когда «ваши» начали в 60-е приезжать. К нам в Ашкелон в конце 60-х много грузинских евреев приехало, магазины пооткрывали, объявлений много появилось о продаже, молодые не очень-то у них покупали, старомодное, фу, а на меня от этих вещей просто, как родительским домом повеяло, вот, что хочешь говори, а не могу я на синтепоновых подушках спать! Одно дело, когда в бараках нам солдатские одеяла выдали, мы же понимали, что это временно, но уж в своём доме пусть будет, как надо! Я и с бельём-то этим постельным на резинках только сейчас в кибуце смирилась - всё равно в прачечную сдавать- а когда могла сама стирать и гладить, то у меня только льняные простыни были, у грузинок купленные, они в красивом толк знают. У нас во дворе одна такая семья поселилась, как я их девочками любовалась! Всегда в белых чулочках, всегда с бантами, всегда платьица отглаженные - а чистюли! Мои-то драгоценные, что Ави, что Сара, уже по-здешнему росли, растрёпками, а внучки, так и вовсе - кибуцницы, видала эту новую моду: футболки наизнанку надевать, а? Религиозные девочки называется! - ох, чтоб они мне только здоровы были, ненаглядные! Такие дети, такие дети, ох, лишь бы не сглазил их никто за все мои страдания...
Я спросила как-то, почему она до войны замуж не вышла? - если уж отец учиться не пустил, то логично ведь было сосватать, в той среде рано замуж выходили. Не сватали её?
- Сватали, - не без гордости засмеялась Нава, - ещё как сватали! Я хорошенькая была, хоть и недомерок, да из почтенной семьи, да хозяйственная, да скромная - отбою не было от женихов. Но... не нравился мне ни один, и всё тут. А папа, уж как ни был строг, в этом меня не неволил. Родители мои - да отомстит Всевышний за их кровь! - знаешь, очень сильно друг друга любили. И он в любовь верил. Помню, как-то читали мы с братишками главу о том, как Яков за Рахель дважды по семь лет работал, а старший и говорит, что, мол, не верит - как это четырнадцать лет за невесту работать, она же старая уже будет! А папа погладил его по голове и говорит: «Вот когда встретишь такую женщину, как наша матушка, то не дважды, а семижды семь лет за неё согласишься работать, и не будет для тебя никого моложе и прекраснее».
...Сколько маме тогда свахи в уши жужжали - переборчивая у тебя дочка, засидится в девицах, она только отмахивалась - успеется! Ей жить - ей решать. И права ведь была, бедная, как знала, что я своего Хаима дождусь - только вот не пришлось ей меня под хупу вести. Да и свадьбы толком не было, и страшненькая я стала, вся скособоченная (- Ты не страшненькая! - прикрикнула я, - я помню, что ты королева красоты!), и костюм у Хаима был единственный, и платье мне одолжили только сфотографироваться (но оно счастливое оказалось, в нём ещё столько народу переженилось...).
...А я ведь не сразу согласилась выйти за него, боялась. После войны мужчин мало осталось, а еврейских женихов, чтоб руки-ноги целы, и голова на месте, и подавно. А женщин - куда больше. И помоложе вокруг были и покрепче, и поздоровее меня. Я ведь чего больше всего боялась? У нас почти у всех в лагере месячные пропали. Говорили, нам чего-то в балнду подмешивали. А может, просто от недоедания, или от холода, или от того, что тяжести таскали. Я не верила, что родить смогу. Были вокруг женщины, которые и не хотели рожать, и не собирались - зачем после войны ещё несчастных плодить? А я хотела. Я ведь с трёх лет была маленькая мама, всех братиков вынянчила, Зосю в бараке выходила, как сестрёнку, как это я - и без детей? Я уж решила для себя, как доберусь до Израиля, пойду с детками работать, в ближайшие годы сирот на мой век хватит. И Хаиму я три раза отказывала - найди себе кого покрепче-помоложе, да чтоб не после лагерной каторги, а он упёртый - сил нет! - как все мужики - нет, ты смотри, как он со своей запонкой возится! (Хаим! Я же тебе специально рукава на пуговки застегнула! Ну, откуда ты только их вытащил? Зачем они тебе, мы же не в театре!) Вот ни за что без запонок за стол не сядет, хоть режь его! (Да, дорогие читатели, ко всему прочему, дедушка Хаим носил глаженые рубашки с запонками. Да, в кибуце. Да, и по будням тоже).
...Но вот видишь, повезло мне - подряд двоих родила: Аврама и Сару. Ещё там, в Словакии. Ещё ни дома, ни обстановки, ни родины (мы твёрдо знали, что не останемся в этой проклятой Европе, а как выедем, да как доберёмся - даже не представляли...), ничего, кроме съёмного угла у такой же бедолаги, как мы - но вот, вырастили же, выучили, свадьбы сыграли, до внуков дожили - дай Б-г каждому!
А уж, как мы сюда добирались! - не передать...
Из Братиславы - в Будапешт, из Будапешта - в Австрию, оттуда - в Италию, оттуда уже морем - в Хайфу... И с двумя малышами, представляешь? И нам-то ещё хорошо было, мы-то в 50-м приехали, официально, нас вся набережная встречала, люди флагами махали, «А-Тикву» пели, а подружка моя, которая в Аушвице выжила, перебралась сюда до 48-го, нелегально - вот им досталось, так досталось! Англичане им причалить не дали, кто-то вплавь до берега попытался добраться и утонул, а их - со стариками, с больными, да с детьми малыми - на Кипр во временные лагеря. Людей, которые лагеря пережили - снова в лагерь, а? А знаешь, из чего там культурные англичане бараки построили? - из старых цистерн жестяных, летом... И представить-то страшно.
Мы по сравнению с этим почти пять звёздочек в бараке получили! - ну, что ты смеёшься - ладно-ладно, пусть три, пусть две с половиной - но крыша над головой, три топчана на семью, бельё постельное, одеяла, медосмотр, питание - нам ли жаловаться, то ли мы ещё видали! Я за каждый прожитый день Всевышнего благодарила - тем более, что вокруг столько было горя! Ты не подумай, что всё так уж ладно тогда было.
...Ты вчера смотрела передачу про пропавших йеменских детей? До сих пор суды идут, люди правды добиваются. Я смотрела и плакала, для меня это - не история и не передача, я это сама видела.
С нами в барачном посёлке йеменские евреи жили - война до них не добралась, так там арабы погромы начали через четыре года после войны. Их самолётами вывозили - хорошо Страна уже была, было им куда бежать.
Мне их так жалко было! Они из другого мира сюда попали - из Средних веков да сразу в самолёт, им так страшно всё было и непонятно. Молитвенники я их видела, почти как наши, понятные, а говорили они по-арабски, да ещё и на таком арабском, что не все здешние переводчики понимали. Семьи огромные, что там десять детей - я и побольше видела. Так наши «хухэмы» социалисты ашкеназские до чего додумались - что этим детям в интернатах, в кибуцах, да в приёмных семьях будет лучше, чем у родителей - воспитаем их по-современному, как будто родители дикари вовсе. Как будто родная мать, которая в своей деревне радио и электричества не видала, от этого своё дитя меньше любит!
У одних соседей, рассказывали, так детишек забрали в больницу из-за поноса, якобы (оно понятно, дизентерии тогда все боялись), а потом не вернули, а они безъязыкие, беспомощные - не знаю, добились чего или нет...
А я потом своим умом дошла, отчего у них детишки поносят - им по утрам на завтрак хлопья кукурузные приносили с молоком - а они к такой пище непривычные, к коровьему молоку, к пресному. Тем более, тогда молоко было такое, что десять минут с хлопьями постоит на жаре - и готово, скисло уже!
И я однажду на медсестру с её «дизентерия-дизентерия» накричала, я столько за братишками горшочков когда-то вынесла, что знаю прекрасно, какого поноса (не к столу будь сказано, извини!) надо бояться, а какого - нет. И растолковала одной маме йеменской молоденькой, которая уже иврит немного знала, что делать надо - я её рис научила правильно варить!
...И не надо мне опять улыбаться - да! научила! Они, конечно, рис бесподобно готовят, у меня так никогда не получалось - но рассыпчатый, с приправами, как отдельное блюдо. А чтоб от поноса лечить нужно склизкую кашу на воде, где отвара больше, чем риса. Они сперва головами качали - перевод продукта, не будут дети такое есть! Ничего - сахарку чуть добавили, ели и добавки просили. Неделю такой каши на завтрак - и забыли про «дизентерию»! Так что - вот, могу гордиться, при мне хотя бы из нашего барака никого из детей не забрали.
...А когда мой Ави после армии мне невесту йеменскую привёл - я только плечами пожала - чего от него ожидать, если он уже в три годика только на чернушек и заглядывался!
- Шуля - йеменка? - изумилась я, - я сама слышала, как она на идиш говорит!
Дело в том, что именно невестка Шуля, когда я только пришла в эту семью, учила меня, как мыть-переодевать дедушку Хаима, бодро поднимая его с постели под «айн-цвай-драй!» и покрикивая дальше весело с добавлением идишских словечек.
- Я научила, - застенчиво похвасталась Нава и добавила, - до «говорит» там ещё далековато, но секретничать при ней на идиш уже нельзя. А ты бы слышала, как мой Ави по-арабски шпарит! Только вот от фаршированной рыбы она его отучила - но это переживём, нам больше достанется!
...А потом предложили нам переехать в Ашкелон - он тогда совсем не так выглядел, как нынче - песок да ветер, воды и той не хватало. И Хаим сразу работать пошёл в пекарню. А меня работать не пустил - нам дети слишком дорого достались, пусть под присмотром будут.
...А ведь он умница у меня был, гимназию закончил полностью до войны, школу бухгалтерскую, об университете мечтал.
Когда дети подросли и не позволяли уже их в школу провожать - над нами и так смеются! - то я так хотела на работу пойти! Не то, чтобы мне дома работы не хватало, а ради Хаима, чтобы бросил уже эту каторгу в пекарне, по десять часов у печки, да ещё и ночные смены брал, когда мы дом решили достраивать. Мог бы на курсы какие пойти, с его-то умом - так нет, нет и нет! - хватит, сказал, наработалась ты за войну за десятерых на сто лет вперёд. Дети подросли - так отдыхай и здоровьем своим займись, ты у меня одна. По правде сказать, плохо у меня было со здоровьем - то головокружения начинаются такие, что среди дня в обморок падаю, то спину прихватит, так, что неделями встать не могу, то опухоль у меня нашли - хоть и не злокачественную, а оперировать пришлось - а теперь смотри: я всю жизнь больная-хлипкая, а теперь Хаима, такого сильного, такого красивого, никогда ведь ни на что не жаловался - досматриваю. Бедный, ты мой бедный, на меня всю жизнь положил...
Она собралась было опять захлюпать носом, но тут справившийся с запонками Хаим, радостно полюбовался на свои манжеты, хлопнул в ладоши и сказал:
- Кофе! С молоком! И рогалех! - а получив желаемое церемонно кивнул жене и добавил по-словацки, - целую ручки милой пани! Что пани делает сегодня вечером? Имею два билета в кино! - и очень остался собой доволен.