Биография Стрелкова (4)
Ранее по теме:
Биография Стрелкова (1)
Биография Стрелкова (2)
Биография Стрелкова (3)
Воспоминания о Первой Чеченской войне.
Скажу, что ничего героического я не совершил. Отслужил, отработал, отвоевал как умел.
В который раз убедился, что там, где тебя поставили в армии, там и надо воевать.
- Игорь Иванович, расскажите, как вы попали на Первую Чеченскую войну?
- После того, как вернулся со срочной службы в армии, это было в самом начале июля 1994 года, я стоял на жизненном распутье.
В то время я посещал Российский государственный военно-исторический архив, занимался изучением истории Гражданской войны. Тогда я писал статьи для маленького журнала «Военная быль» - продолжение иммигрантского издания. Редактировал его Сергей Андреевич Кручинин, мой старый друг.
В каком-то смысле я искал себя, но не совсем понимал, куда мне повернуть: думал обратиться к исторической науке. Мне нравилось работать в архиве, меня увлекла история Гражданской войны на Украине, действия белых войск генералов Бредова и Промтова, наступавших на Полтаву, на Киев.
Но когда началась Чеченская война, я уже не мог спокойно продолжать свои привычные занятия…
Я понимал, что обладаю определенным военным опытом, пусть и незначительным, поэтому рвался туда. Когда на Новый год я узнал о кровопролитном штурме Грозного с огромными потерями, больше сидеть без дела я не мог.
Сразу же после окончания новогодних каникул я отправился в военкомат и записался на службу по контракту. В Чечню как раз набирали на три месяца и на полгода. Я сразу записался на полгода. Некоторое время были проблемы с контрактом, но в конце февраля все документы были оформлены, и я отправился в гарнизон «Мулино» (Нижегородская область).
- Каким образом Вы стали командиром орудия?
- 26 марта 1995-го года нас самолетом перебросили сначала в Моздок, оттуда на тяжелых грузовых вертолетах на Ханкалу. Летели мы стоя, потому что сидячих мест уже не было. Приземлились нормально. Нас погрузили на «Уралы» и забросили на юго-восточную окраину Грозного в пригород. В поле располагался базовый лагерь нашей 166-й бригады. Мы рядами сели на свои вещмешки и ждали, когда нас распределят по подразделениям.
Было нас около 150 человек. Как водится стали приходить «покупатели» и кричать: «Механики водители! Наводчики танков!», - сколько то нашлось…. «Механики водители, наводчики БМП!», - тоже нашлись среди нас. Затем начали вызывать артиллеристов, дальномерщиков, командиров орудий. Потом пришли разведчики: среди нас стали выискивать добровольцев и отзывать на беседу.
Я не стал вызываться добровольцем, так как собирался идти в пехоту. Мне казалось, что, прежде чем идти в разведчики, на войне надо осмотреться.
В итоге, когда всех разобрали - поваров, водителей автомашин, нас осталось человек около шестидесяти. Всех начали распределять по мотострелковым ротам.
Но тут приехал мой будущий командир дивизиона. Он стал обходить ряды, кричать, что нужен командир орудия. Все усмехались, потому что командиров орудий разобрали как часа полтора-два до него. Вдруг он повернулся ко мне, ткнул меня пальцем и сказал: «Ты, у тебя рожа умная - пойдешь в артиллерию!».
- С чего началась Ваша служба?
- Я попал в самоходную артиллерию, во вторую батарею, второй взвод. Должен был заменить сержанта срочника, который уходил на должности замкомвзвода командира орудия. Но ему надо было увольняться через неделю, соответственно за неделю я должен был у него принять орудие.
Первые два дня я работал заряжающим с грунта, потом два дня основным заряжающим, затем два дня наводчиком, а на седьмой день принял орудие.
Наука, в общем-то не особо хитрая. В арифметике я тогда неплохо соображал, считал быстро в уме, ничего тяжелого в этом обучении не наблюдал. Обучали очень быстро, жестко, все схватывалось налету, тем более, что все обучение шло в ходе боевых действий.
Батарея наша, естественно, как и весь дивизион, стояла в тылу, вдалеке от противника. Мы были прикрыты мотострелковыми частями. Поэтому врага мы не видели и выполняли команды командиров, которые руководили огнем. Мы постоянно перемещались с места на место, постоянно занимались разгрузкой/погрузкой снарядов. Ежедневные стрельбы, много тяжелого физического труда, крайне мало сна и отдыха. На войне как на войне.
Всю весну 1995 года лили дожди. Хорошо, что у нас были постоянные огневые позиции - удавалось на них обустроиться: мы вкапывали палатки в землю, из-под снарядных ящиков настилали пол, строили себе нары. Обшивали даже стенки палаток.
В отличие от пехоты, которая существовала в гораздо более тяжелых условиях, мы все-таки были «привилегированными» по части бытового комфорта. У нас всегда имелся и порох для растопки, и обломки ящиков в качестве дров для буржуек. Тем не менее, все ходили постоянно простуженные и довольно грязные. Если удавалось искупаться в холодном, мутном арыке - считай, очень повезло.
Хотя мы и числились за 166 бригадой, но были приданы сначала сводному батальону морской пехоты, потом нас придавали десантникам, затем внутренним войскам. И наша батарея постоянно маневрировала.
Сначала мы обстреливали цементный завод, Чечен-аул, потом нас перебросили в горы вслед за десантниками. Мы действовали в районе Хатуни, Бахкиты - населенные пункты в Веденском районе. Мне пришлось там впоследствии (уже во Вторую Чеченскую) активно работать; и в 2001 году, и в 2004 и в 2005 я там наездами бывал. То есть места, где я проехался в первый раз, я посетил вторично уже в ином качестве.
- Расскажите о наиболее запомнившихся Вам эпизодах…
Очень забавный эпизод произошел во время марша на Махкиты со стороны Шали. Мы миновали ряд населенных пунктов. Не доезжая Киров-юрта (сейчас это Тезана называется), между аулом Агишты и Тезаной наша колона шла очень медленно, потому что там дорога достаточно узкая, а впереди шла техника десантников (НОНы), уже смеркалось. Колонна постоянно останавливалась на полчаса (иногда больше).
По каким-то причинам я соскочил с брони, и в этот момент колонна тронулась. А наша самоходка в это время шла замыкающей на буксире в хвосте колонны (как впоследствии выяснилось потому что наш механик-водитель уронил в бак тряпку, которая забила переходную трубу).
Впрыгнуть на броню мне сходу не удалось, и я остался на дороге один. Пришлось догонять своих пешком. Настиг их только километра через три. Дорога извилистая, кругом горы, поэтому было довольно неприятное ощущение. Соскочил я с брони без автомата и вообще без какого-либо оружия. Тем не менее, мне было не страшно, а именно весело. Я над собой ехидствовал.
В итоге, когда колонна в очередной раз стала, я вернулся на свое место. Никто даже не заметил моего отсутствия. Механик-водитель сидит отдельно и не видит, что происходит в боевом отделении. Все остальные спали как убитые на палатках, бушлатах.
Помню, в Махкитах мы долго пытались втащить технику на очень крутой подъем - от моста налево. Дважды у нас рвался трос. В итоге нас все-таки затолкали наверх. Утром удалось найти неисправность. Машина у нас снова заработала. Утром же нас обстреляли, но по нам не попали. У десантников сгорело два ГАЗ-66. А мы начали готовиться к обстрелу позиций противника. Нам говорили, что будет штурм Ведено. Впрочем, он не состоялся. Шли уже первые числа июня.
3 июня, накануне перед артподготовкой, которая была назначена на 5-00, наши позиции обстрелял чеченский танк. У нас выгребная яма была вырыта, и ров был обнесен камуфляжной сеткой. Видимо чеченские танкисты решили, что это командный пункт и всадили снаряд прямо туда. Но по раннему времени в туалете никого не было.
Затем они переключились и попали по тылам десантников, - сожгли два Урала и обстреляли колонну, которая шла по дороге, подбили БМП (мотор разворотило снарядом). После этого танк ушел, началась условленная артподготовка.
Отстрелялись. Когда налетала авиация, нам стрелять запрещали. Прямо над нашей головой работали Ми-24, меня чуть не убило вылетевшим стаканом от ракеты. Буквально в метре от меня он шлепнулся, ударился об дорогу.
После Ведено нас резко перебросили в Шатойское ущелье, опять поддерживать десантников в районе Дубай-юрт. Огневая позиция у нас была между Чишками и Дачу-Борзой (два аула в начале ущелья).
На моих глазах сбили вертолет, когда десантники больше 20 вертолетов погнали высаживать десант. Правда, как впоследствии рассказывали, он не разбился, а совершил жесткую посадку, - было много раненых (большая часть людей осталась в живых). На соседних позициях произошла трагедия. Взорвался первый дивизион нашей бригады из-за халатности офицеров и солдат.
- Что создавало Вам больше всего проблем по службе?
- У нас были очень изношены орудия, и приехавший начальник артиллерии 11-й армии никак не мог от нас добиться точности попаданий. Стволы были расстрелянные. Из моей гаубицы к тому времени было расстреляно более тысячи снарядов, начиная с марта. После каждых шестисот снарядов нужно было производить пересчет и вносить изменения в таблицы стрельбы. Но этого делать никто не умел. Не было специальных замеров износа на приборах. Поэтому стреляли мы по площадям. Точность накрытия цели достигалась за счет массирования огня.
Наша гаубица оказалась окончательно изношенной. Сначала сгорела подача с грунта. Хорошо, что после дождей в днище стояла вода. Ей некуда было уходить. Иначе, мы могли и взорваться, потому что искры могли зажечь остатки пороха, который все время под ногами валялся. Хотя его и убирали, но все равно что-то проваливалось.
Потом у нас сломалась основная ось бронезатвора. Его приходилось при каждом заряжании поднимать вручную. Ослабла змея (как ее называли) - подающее устройство, досылающее снаряд, и каждый заряд приходилось досылать деревянным прибойником.
Затем прямо во время стрельбы отломилась и упала мне на колени так называемая «чебурашка», прибор управления огнем, после этого башню уже нельзя было вращать автоматически, только руками, двумя колесами. Соответственно, поднимать и опускать ствол можно было тоже только вручную.
Во время стрельбы орудие положено заводить, иначе быстро садится аккумулятор, от которого работает вся механика заряжания пушки. Однажды во время стрельбы потребовалось сменить осколочно-фугасные на Р-5 (снаряды воздушного разрыва). Я высунулся из башни, стал кричать своему бестолковому подчиненному, заряжающему с грунта, чтобы тот тащил не осколочно-фугасные, а Р-5, пытаясь при этом перекричать заведенный двигатель.
В этот момент идет команда «Залп!» Наводчик слышит эту команду так же как и я, следует выстрел. В это время отламывается крепеж откинутого верхнего люка. Люк подымается, и со всей силы бьет меня по затылку. Где-то пару минут я пребывал в прострации, пытаясь сообразить где я нахожусь. Потом пришел в себя. Если бы не шлемофон, мог бы не сидеть тут с вами, отвечая на вопросы.
- А чем вы занимались осенью?
Во второй половине сентября попросил, чтобы меня перевели в разведчики-дальномерщики в отделение разведки батареи, чтоб можно было по крайней мере ездить куда-то. В то время стрельбы уже почти не велись, а я искал для себя работу. Впрочем, на этом посту я ничего особенного не сделал. Тем более, что периодически приходилось подменять разных наводчиков в орудиях батарей. Обучиться толком я не успел…
В начале октября закончился срок, на который я заключил контракт. Боевые действия тогда велись крайне вяло, а в воздухе уже ощущался запах грядущего предательства. Необходимости своего пребывания в Чечне я больше не видел. 10 октября я был отправлен в Тверь, где еще через неделю получил расчет.
На этом вся первая Чечня и закончилась. За полгода службы я был под обстрелом четыре раза. Нас еще под Урус-Мартаном из автоматом два раза обстреливали. Пехота нас прикрывала плохо, и по речке Рошне к нам пробирались боевики, обстреливали из зеленки.
Скажу, что ничего героического я не совершил. Отслужил, отработал, отвоевал как умел. В который раз убедился, что там, где тебя поставили в армии, там и надо воевать.
- В Музее русских добровольцев в Бибирево хранится ваш самодельный шеврон, с которым вы прошли эту войну. Расскажите его историю.
- Шеврон в самом деле самодельный. Я себе вышил на шевроне «Россия» и группу крови на гимнастерке, остальным понравилось, подхватили и начали делать так же. Решил себе сшить бело-сине-красный добровольческий шеврон и на нем вышить номер части. Я с ним проходил около трех дней, успел сфотографироваться пару раз, еще один товарищ повторил мой замысел. Нас вызвали в штаб батареи и приказали спороть. Приказ есть приказ. Обосновали, что из соображений секретности нельзя светить номер своей части.
- Этот шеврон размещался на рукаве?
- Да, на левом рукаве, как положено. Я сознательно копировал шеврон Добровольческой армии…
[тынц]http://rusnext.ru/recent_opinions/1437650793
Биография Стрелкова (1)
Биография Стрелкова (2)
Биография Стрелкова (3)
Воспоминания о Первой Чеченской войне.
Скажу, что ничего героического я не совершил. Отслужил, отработал, отвоевал как умел.
В который раз убедился, что там, где тебя поставили в армии, там и надо воевать.
- Игорь Иванович, расскажите, как вы попали на Первую Чеченскую войну?
- После того, как вернулся со срочной службы в армии, это было в самом начале июля 1994 года, я стоял на жизненном распутье.
В то время я посещал Российский государственный военно-исторический архив, занимался изучением истории Гражданской войны. Тогда я писал статьи для маленького журнала «Военная быль» - продолжение иммигрантского издания. Редактировал его Сергей Андреевич Кручинин, мой старый друг.
В каком-то смысле я искал себя, но не совсем понимал, куда мне повернуть: думал обратиться к исторической науке. Мне нравилось работать в архиве, меня увлекла история Гражданской войны на Украине, действия белых войск генералов Бредова и Промтова, наступавших на Полтаву, на Киев.
Но когда началась Чеченская война, я уже не мог спокойно продолжать свои привычные занятия…
Я понимал, что обладаю определенным военным опытом, пусть и незначительным, поэтому рвался туда. Когда на Новый год я узнал о кровопролитном штурме Грозного с огромными потерями, больше сидеть без дела я не мог.
Сразу же после окончания новогодних каникул я отправился в военкомат и записался на службу по контракту. В Чечню как раз набирали на три месяца и на полгода. Я сразу записался на полгода. Некоторое время были проблемы с контрактом, но в конце февраля все документы были оформлены, и я отправился в гарнизон «Мулино» (Нижегородская область).
- Каким образом Вы стали командиром орудия?
- 26 марта 1995-го года нас самолетом перебросили сначала в Моздок, оттуда на тяжелых грузовых вертолетах на Ханкалу. Летели мы стоя, потому что сидячих мест уже не было. Приземлились нормально. Нас погрузили на «Уралы» и забросили на юго-восточную окраину Грозного в пригород. В поле располагался базовый лагерь нашей 166-й бригады. Мы рядами сели на свои вещмешки и ждали, когда нас распределят по подразделениям.
Было нас около 150 человек. Как водится стали приходить «покупатели» и кричать: «Механики водители! Наводчики танков!», - сколько то нашлось…. «Механики водители, наводчики БМП!», - тоже нашлись среди нас. Затем начали вызывать артиллеристов, дальномерщиков, командиров орудий. Потом пришли разведчики: среди нас стали выискивать добровольцев и отзывать на беседу.
Я не стал вызываться добровольцем, так как собирался идти в пехоту. Мне казалось, что, прежде чем идти в разведчики, на войне надо осмотреться.
В итоге, когда всех разобрали - поваров, водителей автомашин, нас осталось человек около шестидесяти. Всех начали распределять по мотострелковым ротам.
Но тут приехал мой будущий командир дивизиона. Он стал обходить ряды, кричать, что нужен командир орудия. Все усмехались, потому что командиров орудий разобрали как часа полтора-два до него. Вдруг он повернулся ко мне, ткнул меня пальцем и сказал: «Ты, у тебя рожа умная - пойдешь в артиллерию!».
- С чего началась Ваша служба?
- Я попал в самоходную артиллерию, во вторую батарею, второй взвод. Должен был заменить сержанта срочника, который уходил на должности замкомвзвода командира орудия. Но ему надо было увольняться через неделю, соответственно за неделю я должен был у него принять орудие.
Первые два дня я работал заряжающим с грунта, потом два дня основным заряжающим, затем два дня наводчиком, а на седьмой день принял орудие.
Наука, в общем-то не особо хитрая. В арифметике я тогда неплохо соображал, считал быстро в уме, ничего тяжелого в этом обучении не наблюдал. Обучали очень быстро, жестко, все схватывалось налету, тем более, что все обучение шло в ходе боевых действий.
Батарея наша, естественно, как и весь дивизион, стояла в тылу, вдалеке от противника. Мы были прикрыты мотострелковыми частями. Поэтому врага мы не видели и выполняли команды командиров, которые руководили огнем. Мы постоянно перемещались с места на место, постоянно занимались разгрузкой/погрузкой снарядов. Ежедневные стрельбы, много тяжелого физического труда, крайне мало сна и отдыха. На войне как на войне.
Всю весну 1995 года лили дожди. Хорошо, что у нас были постоянные огневые позиции - удавалось на них обустроиться: мы вкапывали палатки в землю, из-под снарядных ящиков настилали пол, строили себе нары. Обшивали даже стенки палаток.
В отличие от пехоты, которая существовала в гораздо более тяжелых условиях, мы все-таки были «привилегированными» по части бытового комфорта. У нас всегда имелся и порох для растопки, и обломки ящиков в качестве дров для буржуек. Тем не менее, все ходили постоянно простуженные и довольно грязные. Если удавалось искупаться в холодном, мутном арыке - считай, очень повезло.
Хотя мы и числились за 166 бригадой, но были приданы сначала сводному батальону морской пехоты, потом нас придавали десантникам, затем внутренним войскам. И наша батарея постоянно маневрировала.
Сначала мы обстреливали цементный завод, Чечен-аул, потом нас перебросили в горы вслед за десантниками. Мы действовали в районе Хатуни, Бахкиты - населенные пункты в Веденском районе. Мне пришлось там впоследствии (уже во Вторую Чеченскую) активно работать; и в 2001 году, и в 2004 и в 2005 я там наездами бывал. То есть места, где я проехался в первый раз, я посетил вторично уже в ином качестве.
- Расскажите о наиболее запомнившихся Вам эпизодах…
Очень забавный эпизод произошел во время марша на Махкиты со стороны Шали. Мы миновали ряд населенных пунктов. Не доезжая Киров-юрта (сейчас это Тезана называется), между аулом Агишты и Тезаной наша колона шла очень медленно, потому что там дорога достаточно узкая, а впереди шла техника десантников (НОНы), уже смеркалось. Колонна постоянно останавливалась на полчаса (иногда больше).
По каким-то причинам я соскочил с брони, и в этот момент колонна тронулась. А наша самоходка в это время шла замыкающей на буксире в хвосте колонны (как впоследствии выяснилось потому что наш механик-водитель уронил в бак тряпку, которая забила переходную трубу).
Впрыгнуть на броню мне сходу не удалось, и я остался на дороге один. Пришлось догонять своих пешком. Настиг их только километра через три. Дорога извилистая, кругом горы, поэтому было довольно неприятное ощущение. Соскочил я с брони без автомата и вообще без какого-либо оружия. Тем не менее, мне было не страшно, а именно весело. Я над собой ехидствовал.
В итоге, когда колонна в очередной раз стала, я вернулся на свое место. Никто даже не заметил моего отсутствия. Механик-водитель сидит отдельно и не видит, что происходит в боевом отделении. Все остальные спали как убитые на палатках, бушлатах.
Помню, в Махкитах мы долго пытались втащить технику на очень крутой подъем - от моста налево. Дважды у нас рвался трос. В итоге нас все-таки затолкали наверх. Утром удалось найти неисправность. Машина у нас снова заработала. Утром же нас обстреляли, но по нам не попали. У десантников сгорело два ГАЗ-66. А мы начали готовиться к обстрелу позиций противника. Нам говорили, что будет штурм Ведено. Впрочем, он не состоялся. Шли уже первые числа июня.
3 июня, накануне перед артподготовкой, которая была назначена на 5-00, наши позиции обстрелял чеченский танк. У нас выгребная яма была вырыта, и ров был обнесен камуфляжной сеткой. Видимо чеченские танкисты решили, что это командный пункт и всадили снаряд прямо туда. Но по раннему времени в туалете никого не было.
Затем они переключились и попали по тылам десантников, - сожгли два Урала и обстреляли колонну, которая шла по дороге, подбили БМП (мотор разворотило снарядом). После этого танк ушел, началась условленная артподготовка.
Отстрелялись. Когда налетала авиация, нам стрелять запрещали. Прямо над нашей головой работали Ми-24, меня чуть не убило вылетевшим стаканом от ракеты. Буквально в метре от меня он шлепнулся, ударился об дорогу.
После Ведено нас резко перебросили в Шатойское ущелье, опять поддерживать десантников в районе Дубай-юрт. Огневая позиция у нас была между Чишками и Дачу-Борзой (два аула в начале ущелья).
На моих глазах сбили вертолет, когда десантники больше 20 вертолетов погнали высаживать десант. Правда, как впоследствии рассказывали, он не разбился, а совершил жесткую посадку, - было много раненых (большая часть людей осталась в живых). На соседних позициях произошла трагедия. Взорвался первый дивизион нашей бригады из-за халатности офицеров и солдат.
- Что создавало Вам больше всего проблем по службе?
- У нас были очень изношены орудия, и приехавший начальник артиллерии 11-й армии никак не мог от нас добиться точности попаданий. Стволы были расстрелянные. Из моей гаубицы к тому времени было расстреляно более тысячи снарядов, начиная с марта. После каждых шестисот снарядов нужно было производить пересчет и вносить изменения в таблицы стрельбы. Но этого делать никто не умел. Не было специальных замеров износа на приборах. Поэтому стреляли мы по площадям. Точность накрытия цели достигалась за счет массирования огня.
Наша гаубица оказалась окончательно изношенной. Сначала сгорела подача с грунта. Хорошо, что после дождей в днище стояла вода. Ей некуда было уходить. Иначе, мы могли и взорваться, потому что искры могли зажечь остатки пороха, который все время под ногами валялся. Хотя его и убирали, но все равно что-то проваливалось.
Потом у нас сломалась основная ось бронезатвора. Его приходилось при каждом заряжании поднимать вручную. Ослабла змея (как ее называли) - подающее устройство, досылающее снаряд, и каждый заряд приходилось досылать деревянным прибойником.
Затем прямо во время стрельбы отломилась и упала мне на колени так называемая «чебурашка», прибор управления огнем, после этого башню уже нельзя было вращать автоматически, только руками, двумя колесами. Соответственно, поднимать и опускать ствол можно было тоже только вручную.
Во время стрельбы орудие положено заводить, иначе быстро садится аккумулятор, от которого работает вся механика заряжания пушки. Однажды во время стрельбы потребовалось сменить осколочно-фугасные на Р-5 (снаряды воздушного разрыва). Я высунулся из башни, стал кричать своему бестолковому подчиненному, заряжающему с грунта, чтобы тот тащил не осколочно-фугасные, а Р-5, пытаясь при этом перекричать заведенный двигатель.
В этот момент идет команда «Залп!» Наводчик слышит эту команду так же как и я, следует выстрел. В это время отламывается крепеж откинутого верхнего люка. Люк подымается, и со всей силы бьет меня по затылку. Где-то пару минут я пребывал в прострации, пытаясь сообразить где я нахожусь. Потом пришел в себя. Если бы не шлемофон, мог бы не сидеть тут с вами, отвечая на вопросы.
- А чем вы занимались осенью?
Во второй половине сентября попросил, чтобы меня перевели в разведчики-дальномерщики в отделение разведки батареи, чтоб можно было по крайней мере ездить куда-то. В то время стрельбы уже почти не велись, а я искал для себя работу. Впрочем, на этом посту я ничего особенного не сделал. Тем более, что периодически приходилось подменять разных наводчиков в орудиях батарей. Обучиться толком я не успел…
В начале октября закончился срок, на который я заключил контракт. Боевые действия тогда велись крайне вяло, а в воздухе уже ощущался запах грядущего предательства. Необходимости своего пребывания в Чечне я больше не видел. 10 октября я был отправлен в Тверь, где еще через неделю получил расчет.
На этом вся первая Чечня и закончилась. За полгода службы я был под обстрелом четыре раза. Нас еще под Урус-Мартаном из автоматом два раза обстреливали. Пехота нас прикрывала плохо, и по речке Рошне к нам пробирались боевики, обстреливали из зеленки.
Скажу, что ничего героического я не совершил. Отслужил, отработал, отвоевал как умел. В который раз убедился, что там, где тебя поставили в армии, там и надо воевать.
- В Музее русских добровольцев в Бибирево хранится ваш самодельный шеврон, с которым вы прошли эту войну. Расскажите его историю.
- Шеврон в самом деле самодельный. Я себе вышил на шевроне «Россия» и группу крови на гимнастерке, остальным понравилось, подхватили и начали делать так же. Решил себе сшить бело-сине-красный добровольческий шеврон и на нем вышить номер части. Я с ним проходил около трех дней, успел сфотографироваться пару раз, еще один товарищ повторил мой замысел. Нас вызвали в штаб батареи и приказали спороть. Приказ есть приказ. Обосновали, что из соображений секретности нельзя светить номер своей части.
- Этот шеврон размещался на рукаве?
- Да, на левом рукаве, как положено. Я сознательно копировал шеврон Добровольческой армии…
[тынц]http://rusnext.ru/recent_opinions/1437650793