Важное методологическое замечание
Идея написания этой заметки родилась в результате обсуждения на форуме GenderQueer.
В дискуссиях о гендерных ролях и гендерной символике, в том числе, разумеется, и о гендерных ограничениях в одежде, постоянно приходится сталкиваться с эссенциалистской позицией, согласно которой вся социальная реальность объективно предзадана и внеположена нам и определяется "природой вещей", т.е. некими объективными сущностями без исторического измерения. Сторонники такого подхода (как выясняется, весьма близкого к так называемому "здравому смыслу") полагают существующее распределение гендерных ролей однозначно вытекающим из биологических и иных различий полов или же просто считают эти роли назначенными свыше. Соответственно, часто можно услышать, что мужчина (женщина) "созданы" для того-то и того-то, или, скажем, "женские ножки просто созданы для ходьбы на каблуках" и т.п.
Вместе с тем во второй половине прошлого века философский анализ социально-психологических и других гуманитарных дисциплин привёл к их существенной методологической переоценке. В работах Кеннета Джерджена, Питера Бергера, Томаса Лукмана и других исследователей была выдвинута точка зрения, что эпистемологические основания наук о человеке и обществе принципиально иные, чем в естественных науках. Любые наши знания о социуме есть не простое отражение объективных сущностей, лежащих в основе его устройства, но результат совместного творчества по конструированию социальной реальности через постоянно идущий обмен информацией между людьми, её коллективный анализ, интерпретацию, обсуждение и взаимную сверку систем ценностей. В результате любые социальные знания, идеи и ценности, которые разделяются большинством членов общества и носителей данной культуры и воспринимаются ими как объективная реальность, на самом деле суть договоренности, искусственные социокультурные конструкты, выработанные и закреплённые в процессе межличностного общения.
Такой релятивистский динамический подход к пониманию социальных феноменов получил название социального конструкционизма. В этой новой парадигме любые факты, выработанные общественными науками или повседневным опытом, рассматриваются не как нечто незыблемое и краеугольное, а как процессы, на ход которых их участники могут оказывать влияние. В ходе полилогического осмысления социальных реалий одни из них могут отодвигаться на периферию общественного сознания и вовсе вытесняться из него, тогда как другие - приобретать статус общепринятых "объективных" фактов. За примерами, имея в виду всё ту же историю костюма, далеко ходить не нужно.
Для общественного полилога, в ходе которого идеи, ценности и прочие социокультурные конструкты как бы получают свой динамический рейтинг и происходит поиск новых эффективных решений, необычайно важен используемый при этом язык (не обязательно вербальный). "Язык для конструкциониста - не репрезентация реальности, а собственно сама реальность или овеществленные отношения. Он выражает наше относительное положение, нашу позицию в отношениях, и в то же время устанавливает их, помогает им осуществиться в виде смысла, в виде системы значений. Поэтому создание новых диалогических пространств (...) не может заключаться в производстве новых объектов, или новых практик, или новых концептов. Это всегда создание нового языка, которого раньше не было, обозначающего ту «ограниченно безграничную» область отношений, в рамках которых конституируется некоторое описание реальности в совместных действиях нескольких сторон." (А.А.Корбут, 2003. "Кеннет Джерджен: логика воображаемого")
Создание новых языков рефлексии (получившее в конструкционизме название поэтики) совершенно по-новому ставит вопрос о соотношении между воображением и реальностью (и здесь невозможно не вспомнить о принципе дополнительности Бора, теореме Гёделя о неполноте дедуктивных систем и замечаниях Витгенштейна о дискуссионности несомненного). "В рамках диалога любой голос становится полноценным, будь он голосом реальным или воображаемым. Более того, воображаемое оказывается в определенных контекстах приоритетом, потому что реальные голоса подчиняются некоторой традиции и тем самым выражают некоторые убеждения относительно мира и людей, тогда как воображаемые голоса способны преодолевать само собой разумеющиеся значения и формулировать новые языки, которых раньше не было, продвигая диалог вперед и не давая ему замкнуться на одной области значений. Благодаря воображаемому те соглашения о реальности, которыми мы оперируем, ставятся под вопрос. Но в силу этого у нас появляется возможность более полноценного и не заданного заранее сотрудничества, кооперации, в результате которой будут появляться новые формы отношений." (ibid.)
Ещё одна важнейшая черта конструкционистской методологии - наличие плана будущего в анализе прошлого и настоящего. "Поэтическое измерение конструкционизма предполагает, что мы обращаемся также к будущему, т. е. осуществляем его конструирование, которое носит принципиально совместный характер, потому что будущее не может принадлежать кому-то из нас. (...) Кроме того, будущее - проекция изменений. Любое изменение в отношениях понимается нами как зарождающееся в будущем, как требующее определенного времени, не совпадающего с временем актуальным. Чтобы измениться, надо выйти в план будущего. Однако благодаря поэтическому мы можем не только конструировать это будущее и тем самым изменять себя и формы отношений, в которых мы участвуем, но и делать будущее актуальным, т. е. привносить его в настоящее. Изменения происходят прямо в осуществляющихся в данный момент отношениях, и эти отношения во многом возможны именно как способ генерации различий в данный момент времени и в данных социальных условиях. Поэтическое измерение делает трансформативность отношений или диалога одним из его главных характеристик." (ibid.)
Такое трансформативное понимание будущего, внутренняя устремлённость в него вполне применимы к гендерным исследованиям и могут быть с полным основанием отнесены и к теории фристайла. По своей сути фристайл глубоко футуристичен, неотделим от самых светлых, оптимистических сценариев завтрашнего дня. Его бунтарская эстетика, непривычные элементы костюма и их сочетания как раз и представляют собой тот самый альтернативный язык, при помощи которого сторонники идеи стремятся внести свой вклад в план конструируемого будущего. Любое успешное нарушение правил, выход за "рамки дозволенного" в продвижении альтернативной мужской одежды представляет собой как бы маленький "шаг развития", в результате которого мир на какую-то толику перестаёт быть идентичен сам себе, смещаясь в направлении желаемого или проектируемого будущего. Успех проекта будет напрямую зависеть от того, насколько понятной для общества окажется новая знаковая система.
Вернёмся к эссе Линор Горалик, главу из которого я поместил в журнал несколько дней назад. "И нижнее белье, тем более - эротическое белье в традиционном его понимании служит для нас семафором, однозначным методом заявить, что ты ни на секунду не намерен шутить ни с вопросами собственной половой принадлежности, ни с вопросами половой принадлежности партнера. Это белье не только эстетически соответствует наиболее утрированным представлениям о женственности и мужественности, - оно строится так, чтобы максимально подчеркивать половые признаки тела: приподнимать и акцентировать грудь, демонстрировать пологость женского лобка, за счет цвета и рисунка зрительно увеличивать скрытый под трусами пенис, подчеркивать талию и бедра у женщин и плечевую зону - у мужчин. Вне зависимости от того, кто в паре «носит брюки», вопрос о том, кто носит чулки, решается однозначно."
Как легко видеть, перед нами пример глубоко эссенциалистского и абсолютно внеисторического дискурса. Автор исходит из тех общественных конвенций, которые действуют в современной ему реальности и ни на секунду не допускает, что возможны и совершенно другие языки её описания и другие варианты соглашений. И даже "историчность" мужских чулок не делает её суждения менее категоричными. Между тем никто и не собирается шутить. Мужчина, надевший чулки как элемент эротической одежды либо появившийся на публике в юбке, платье и т.п. может вкладывать в них принципиально иной смысл, чем предусмотрено в цитированном отрывке, предлагая тем самым совершенно новый язык для диалога. И тогда достаточно всего одному существу противоположного пола верно понять смысл "месседжа", как воображаемая реальность мигом превратится в овеществленную социальную практику.
В дискуссиях о гендерных ролях и гендерной символике, в том числе, разумеется, и о гендерных ограничениях в одежде, постоянно приходится сталкиваться с эссенциалистской позицией, согласно которой вся социальная реальность объективно предзадана и внеположена нам и определяется "природой вещей", т.е. некими объективными сущностями без исторического измерения. Сторонники такого подхода (как выясняется, весьма близкого к так называемому "здравому смыслу") полагают существующее распределение гендерных ролей однозначно вытекающим из биологических и иных различий полов или же просто считают эти роли назначенными свыше. Соответственно, часто можно услышать, что мужчина (женщина) "созданы" для того-то и того-то, или, скажем, "женские ножки просто созданы для ходьбы на каблуках" и т.п.
Вместе с тем во второй половине прошлого века философский анализ социально-психологических и других гуманитарных дисциплин привёл к их существенной методологической переоценке. В работах Кеннета Джерджена, Питера Бергера, Томаса Лукмана и других исследователей была выдвинута точка зрения, что эпистемологические основания наук о человеке и обществе принципиально иные, чем в естественных науках. Любые наши знания о социуме есть не простое отражение объективных сущностей, лежащих в основе его устройства, но результат совместного творчества по конструированию социальной реальности через постоянно идущий обмен информацией между людьми, её коллективный анализ, интерпретацию, обсуждение и взаимную сверку систем ценностей. В результате любые социальные знания, идеи и ценности, которые разделяются большинством членов общества и носителей данной культуры и воспринимаются ими как объективная реальность, на самом деле суть договоренности, искусственные социокультурные конструкты, выработанные и закреплённые в процессе межличностного общения.
Такой релятивистский динамический подход к пониманию социальных феноменов получил название социального конструкционизма. В этой новой парадигме любые факты, выработанные общественными науками или повседневным опытом, рассматриваются не как нечто незыблемое и краеугольное, а как процессы, на ход которых их участники могут оказывать влияние. В ходе полилогического осмысления социальных реалий одни из них могут отодвигаться на периферию общественного сознания и вовсе вытесняться из него, тогда как другие - приобретать статус общепринятых "объективных" фактов. За примерами, имея в виду всё ту же историю костюма, далеко ходить не нужно.
Для общественного полилога, в ходе которого идеи, ценности и прочие социокультурные конструкты как бы получают свой динамический рейтинг и происходит поиск новых эффективных решений, необычайно важен используемый при этом язык (не обязательно вербальный). "Язык для конструкциониста - не репрезентация реальности, а собственно сама реальность или овеществленные отношения. Он выражает наше относительное положение, нашу позицию в отношениях, и в то же время устанавливает их, помогает им осуществиться в виде смысла, в виде системы значений. Поэтому создание новых диалогических пространств (...) не может заключаться в производстве новых объектов, или новых практик, или новых концептов. Это всегда создание нового языка, которого раньше не было, обозначающего ту «ограниченно безграничную» область отношений, в рамках которых конституируется некоторое описание реальности в совместных действиях нескольких сторон." (А.А.Корбут, 2003. "Кеннет Джерджен: логика воображаемого")
Создание новых языков рефлексии (получившее в конструкционизме название поэтики) совершенно по-новому ставит вопрос о соотношении между воображением и реальностью (и здесь невозможно не вспомнить о принципе дополнительности Бора, теореме Гёделя о неполноте дедуктивных систем и замечаниях Витгенштейна о дискуссионности несомненного). "В рамках диалога любой голос становится полноценным, будь он голосом реальным или воображаемым. Более того, воображаемое оказывается в определенных контекстах приоритетом, потому что реальные голоса подчиняются некоторой традиции и тем самым выражают некоторые убеждения относительно мира и людей, тогда как воображаемые голоса способны преодолевать само собой разумеющиеся значения и формулировать новые языки, которых раньше не было, продвигая диалог вперед и не давая ему замкнуться на одной области значений. Благодаря воображаемому те соглашения о реальности, которыми мы оперируем, ставятся под вопрос. Но в силу этого у нас появляется возможность более полноценного и не заданного заранее сотрудничества, кооперации, в результате которой будут появляться новые формы отношений." (ibid.)
Ещё одна важнейшая черта конструкционистской методологии - наличие плана будущего в анализе прошлого и настоящего. "Поэтическое измерение конструкционизма предполагает, что мы обращаемся также к будущему, т. е. осуществляем его конструирование, которое носит принципиально совместный характер, потому что будущее не может принадлежать кому-то из нас. (...) Кроме того, будущее - проекция изменений. Любое изменение в отношениях понимается нами как зарождающееся в будущем, как требующее определенного времени, не совпадающего с временем актуальным. Чтобы измениться, надо выйти в план будущего. Однако благодаря поэтическому мы можем не только конструировать это будущее и тем самым изменять себя и формы отношений, в которых мы участвуем, но и делать будущее актуальным, т. е. привносить его в настоящее. Изменения происходят прямо в осуществляющихся в данный момент отношениях, и эти отношения во многом возможны именно как способ генерации различий в данный момент времени и в данных социальных условиях. Поэтическое измерение делает трансформативность отношений или диалога одним из его главных характеристик." (ibid.)
Такое трансформативное понимание будущего, внутренняя устремлённость в него вполне применимы к гендерным исследованиям и могут быть с полным основанием отнесены и к теории фристайла. По своей сути фристайл глубоко футуристичен, неотделим от самых светлых, оптимистических сценариев завтрашнего дня. Его бунтарская эстетика, непривычные элементы костюма и их сочетания как раз и представляют собой тот самый альтернативный язык, при помощи которого сторонники идеи стремятся внести свой вклад в план конструируемого будущего. Любое успешное нарушение правил, выход за "рамки дозволенного" в продвижении альтернативной мужской одежды представляет собой как бы маленький "шаг развития", в результате которого мир на какую-то толику перестаёт быть идентичен сам себе, смещаясь в направлении желаемого или проектируемого будущего. Успех проекта будет напрямую зависеть от того, насколько понятной для общества окажется новая знаковая система.
Вернёмся к эссе Линор Горалик, главу из которого я поместил в журнал несколько дней назад. "И нижнее белье, тем более - эротическое белье в традиционном его понимании служит для нас семафором, однозначным методом заявить, что ты ни на секунду не намерен шутить ни с вопросами собственной половой принадлежности, ни с вопросами половой принадлежности партнера. Это белье не только эстетически соответствует наиболее утрированным представлениям о женственности и мужественности, - оно строится так, чтобы максимально подчеркивать половые признаки тела: приподнимать и акцентировать грудь, демонстрировать пологость женского лобка, за счет цвета и рисунка зрительно увеличивать скрытый под трусами пенис, подчеркивать талию и бедра у женщин и плечевую зону - у мужчин. Вне зависимости от того, кто в паре «носит брюки», вопрос о том, кто носит чулки, решается однозначно."
Как легко видеть, перед нами пример глубоко эссенциалистского и абсолютно внеисторического дискурса. Автор исходит из тех общественных конвенций, которые действуют в современной ему реальности и ни на секунду не допускает, что возможны и совершенно другие языки её описания и другие варианты соглашений. И даже "историчность" мужских чулок не делает её суждения менее категоричными. Между тем никто и не собирается шутить. Мужчина, надевший чулки как элемент эротической одежды либо появившийся на публике в юбке, платье и т.п. может вкладывать в них принципиально иной смысл, чем предусмотрено в цитированном отрывке, предлагая тем самым совершенно новый язык для диалога. И тогда достаточно всего одному существу противоположного пола верно понять смысл "месседжа", как воображаемая реальность мигом превратится в овеществленную социальную практику.