Калининград 1960-х на фото и в стихах Бродского
Некогда немецкий Кёнигсберг был одним из крупнейших политических и культурных центров Европе, университет которого появился на 200 с лишним лет раньше московского. Здесь была колыбель современной немецкой государственности, первая столица Пруссия и даже после того, как двор переехал в заштатный город Берлин, немцы продолжали называть Кёнигсберг почтительно "Восточной столицей". Сюда продолжали приезжать короли на коронацию вплоть до создания империи. В первые десятилетия 20 века город на Прегеле быстро рос и хорошел на глазах, обрастая уютными районами вилл, утопающими в садах. Вся эта европейская идиллия разбилась вдребезги, когда немцев в очередной раз чёрт понес в Россию, точнее, на Советский Союз.
В августе 1944 г. исторический центр города был выжжен двумя ковровыми бомбардировками английской авиации, потом были несколько недель ожесточенного штурма весной 45-го, затем город лишили своего имени в 46-м, затем всё немецкое население депортировали на Запад, затем весь исторический центр города (коробки зданий) разобрали на кирпич в 1950-х гг.
Советский Калининград можно было строить практически на пустом месте, но место было всё же не таким пустым. Первое поколение коренных калининградцев выросло на руинах, в городе, где призраки старого Кёнигсберга стояли на каждом перекрестке.
И война с этими призраками продолжалась.
Главный призрак, который предстояло уничтожить - Кёнигбергский королевский (орденский) замок, сердце прежнего города, твердыня которого в 1960-е ещё высилась посреди огромного пустыря, некогда вмещавшего в себя весь исторический центр:
Надо сказать, что сами калининградцы в массе своей ничего не имели против тевтонского замка и обожали фотографироваться на его фоне.
Для советских киношников эти руины также были просто находкой - где ещё в СССР найдёшь лучшую натуру для съемок, если надо снять сцены войны в логове врага?
Вот несколько кадров из фильма 1967 г. на фоне замка:
Тем не мене, на протяжении всех послевоенных лет замок медленно, но методично разрушали. В 1950 г. была взорвана главная замковая башня, самое высокое сооружение в городе на протяжении всей его истории (98 м.). Периметры стен год за годом растаскивались на кирпич.
На кадрах 1960-х замок уже вовсе не тот, каким его увидели советские воины в апреле 45-го. Несколько флигелей уже перестали существовать и замок превратился в группу разрозненных руин:
Наиболее прочно держалась западная часть замка постройки 16 века с залом Московитов и капеллой, и особенно её главная угловая башня:
Этот снимок датируется 1965 г. и жить замку оставалось совсем немного:
Несмотря на протесты министерства культуры РСФСР, по решению первого секретаря Калиниградского обкома Н. Коновалова развалины замка в 1967 г. начали сносить окончательно:
Агония затянулась ещё на два года.
Вот что оставалось от замка в 1969:
Но и помимо замка, в 1960-е в городе было полно руин. Самой знаменитой из них был Кафедральный собор на острове Кнайпхоф, самое старое здание в городе (постройка начала 14 века):
Когда-то собор был сердцем целого города, точнее, городской общины под названием Кнайпхоф. Теперь его кирпичный остов стоял по среди совершенно пустого острова, начинающего зарастать деревьями (снимок 1965 г.).
Единственное здание из всего средневекового Кёнигсберга спасла могила Иммануила Канта, гробница которого пристроена к стене собора. Канта весьма уважали в СССР, причем именно партийные идеологи. Руины собора оставили в покое, и даже провели вроде бы какие-то работы по консервации в 1970-е или 80-е гг.
На этом снимке 1965 г. ещё цел портик, потом он куда-то делся, а наши дни какие-то олухи начеканили юбилейные рубли со сценой штурма города в 45-м, на котором собор стоит уже без левого портика:
В руинах стояли в 1960-е гг. здание нового университета, которое потом восстановят в виде безликой коробки, здание бывшей биржи, ставшее после капремонта ДК моряков, городской концертный зал.
На глазах превращались в руины немецкие кирхи на окраинах, которые почти не пострадали в войну. Лишь в 70-е гг. ими заинтересовались и стали восстанавливать для нужд культуры.
Например, кирха Луизы стала кукольным театром. На снимке середины 60-х она ещё разрушается:
Гораздо меньше повезло кирхе Лютера близ главного вокзала. В 1975 г. её взорвали. Этот снимок сделан за считанные дни до сноса:
Зачем-то снесли в 60-е огромное здание правительства Пруссии в стиле неоренессанса, которое могло бы достойно смотреться даже в Петербурге:
Всех руин 60-х не перечислишь.
"Развалины глядят в окна вагона", 1965:
Вопреки распространявшимся вплоть до перестройки в западногерманских СМИ мифам о том, что Калининград всё ещё лежит в руинах, уже в 1960-е город в целом выглядел неплохо, несмотря на начавшие активно плодиться хрущёвки.
Было немало уютных уголков в уцелевших районах вилл и квартале нового центра:
Этот снимок 1967 г. сделан на пр-те Мира:
А это новая городская ратуша (1927 г.) на открытке 1963 г.:
Подлатанное в 1950-е гг. здание уже утратило некоторые архитектурные детали.
То, что произошло с городом Кёнигсберг и то, что происходило с остатками Кёнигсберга в Калининграде 1960-х, можно воспринимать по разному.
Но, по-моему, никто и никогда уже не расскажет о Городе-Призраке лучше поэта Иосифа Бродского. В городе Канта даже поэма звучит как философский трактат... Кант бы, наверное, оценил.
Почитайте, кому это интересно!
Einem alten architekten in rom
I
В коляску -- если только тень
действительно способна сесть в коляску
(особенно в такой дождливый день),
и если призрак переносит тряску,
и если лошадь упряжи не рвет --
в коляску, под зонтом, без верха,
мы молча взгромоздимся и вперед
покатим по кварталам Кёнигсберга.
II
Дождь щиплет камни, листья, край волны.
Дразня язык, бормочет речка смутно,
чьи рыбки навсегда оглушены,
с перил моста взирают вниз, как будто
заброшены сюда взрывной волной
(хоть сам прилив не оставлял отметки).
Блестит кольчугой голавель стальной.
Деревья что-то шепчут по-немецки.
III
Вручи вознице свой сверхзоркий Цейс.
Пускай он вбок свернет с трамвайных рельс.
Ужель и он не слышит сзади звона?
Трамвай бежит в свой миллионный рейс,
трезвонит громко и, в момент обгона,
перекрывает звонкий стук подков!
И, наклонясь -- как в зеркало -- с холмов
развалины глядят в окно вагона.
IV
Трепещут робко лепестки травы.
Атланты, нимбы, голубки', голу'бки,
аканты, нимфы, купидоны, львы
смущенно прячут за собой обрубки.
Не пожелал бы сам Нарцисс иной
зеркальной глади за бегущей рамой,
где пассажиры собрались стеной,
рискнувши стать на время амальгамой.
V
Час ранний. Сумрак. Тянет пар с реки.
Вкруг урны пляшут на ветру окурки.
И юный археолог черепки
ссыпает в капюшон пятнистой куртки.
Дождь моросит. Не разжимая уст,
среди равнин, припорошенных щебнем,
среди руин больших на скромный бюст
Суворова ты смотришь со смущеньем.
VI
Пир... пир бомбардировщиков утих.
С порталов март смывает хлопья сажи.
То тут, то там торчат хвосты шутих,
стоят, навек окаменев, плюмажи.
И если здесь поковырять (по мне,
разбитый дом, как сеновал в иголках),
то можно счастье отыскать вполне
под четвертичной пеленой осколков.
VII
Клен выпускает первый клейкий лист.
В соборе слышен пилорамы свист.
И кашляют грачи в пустынном парке.
Скамейки мокнут. И во все глаза
из-за ограды смотрит вдаль коза,
где зелень распустилась на фольварке.
VIII
Весна глядит сквозь окна на себя
и узнает себя, конечно, сразу.
И зреньем наделяет тут судьба
все то, что недоступно глазу.
И жизнь бушует с двух сторон стены,
лишенная лица и черт гранита;
глядит вперед, поскольку нет спины.
Хотя теней в кустах битком набито.
IX
Но если ты не призрак, если ты
живая плоть, возьми урок с натуры
и, срисовав такой пейзаж в листы,
своей душе ищи другой структуры.
Отбрось кирпичь, отбрось цемент, гранит,
разбитый в прах -- и кем! -- винтом крылатым,
на первый раз придав ей тот же вид,
каким сейчас ты помнишь школьный атом.
X
И пусть теперь меж чувств твоих провал
начнет зиять. И пусть за грустью томной
бушует страх и, скажем, злобный вал.
Спасти сердца и стены в век атомный,
когда скала -- и та дрожит, как жердь,
возможно лишь скрепив их той же силой
и связью той, какой грозит им смерть.
И вздрогнешь ты, расслышав возглас: "милый!"
XI
Сравни с собой или примерь на глаз
любовь и страсть и -- через боль -- истому.
Так астронавт, пока летит на Марс,
захочет ближе оказаться к дому.
Но ласка та, что далека от рук,
стреляет в мозг, когда от верст опешишь,
проворней уст: ведь небосвод разлук
несокрушимей потолков убежищ.
XII
Чик, чик-чирик, чик-чик -- посмотришь вверх
и в силу грусти, а верней, привычки
увидишь в тонких прутьях Кёнигсберг.
А почему б не называться птичке
Кавказом, Римом, Кёнигсбергом, а?
Когда вокруг -- лишь кирпичи и щебень,
предметов нет, и только есть слова.
Но нету уст. И раздается щебет.
XIII
И ты простишь нескладность слов моих.
Сейчас от них один скворец в ущербе.
Но он нагонит: чик, Ich liebe dich!1
И, может быть, опередит: Ich sterbe!2
Блокнот и Цейс в большую сумку спрячь.
Сухой спиной поворотись к флюгарке
и зонт сложи, как будто крылья -- грач.
И только ручка выдаст хвост пулярки.
XIV
Постромки -- в клочья... лошадь где?.. Подков
не слышен стук... Петляя там, в руинах,
коляска катит меж пустых холмов...
Съезжает с них куда-то вниз... две длинных
шлеи за ней... И вот -- в песке следы
больших колес. Шуршат кусты в засаде...
XV
И море, гребни чьи несут черты
того пейзажа, что остался сзади,
бежит навстречу. И как будто весть,
благую весть, сюда, к земной границе,
влечет валы. И это сходство здесь
уничтожает в них, лаская спицы.
ноябрь -- декабрь 1964
* Заглавие: "Старому архитектору в Рим" (нем.)
1 Я люблю тебя (нем.)
2 Я умираю (нем.)
В августе 1944 г. исторический центр города был выжжен двумя ковровыми бомбардировками английской авиации, потом были несколько недель ожесточенного штурма весной 45-го, затем город лишили своего имени в 46-м, затем всё немецкое население депортировали на Запад, затем весь исторический центр города (коробки зданий) разобрали на кирпич в 1950-х гг.
Советский Калининград можно было строить практически на пустом месте, но место было всё же не таким пустым. Первое поколение коренных калининградцев выросло на руинах, в городе, где призраки старого Кёнигсберга стояли на каждом перекрестке.
И война с этими призраками продолжалась.
Главный призрак, который предстояло уничтожить - Кёнигбергский королевский (орденский) замок, сердце прежнего города, твердыня которого в 1960-е ещё высилась посреди огромного пустыря, некогда вмещавшего в себя весь исторический центр:
Надо сказать, что сами калининградцы в массе своей ничего не имели против тевтонского замка и обожали фотографироваться на его фоне.
Для советских киношников эти руины также были просто находкой - где ещё в СССР найдёшь лучшую натуру для съемок, если надо снять сцены войны в логове врага?
Вот несколько кадров из фильма 1967 г. на фоне замка:
Тем не мене, на протяжении всех послевоенных лет замок медленно, но методично разрушали. В 1950 г. была взорвана главная замковая башня, самое высокое сооружение в городе на протяжении всей его истории (98 м.). Периметры стен год за годом растаскивались на кирпич.
На кадрах 1960-х замок уже вовсе не тот, каким его увидели советские воины в апреле 45-го. Несколько флигелей уже перестали существовать и замок превратился в группу разрозненных руин:
Наиболее прочно держалась западная часть замка постройки 16 века с залом Московитов и капеллой, и особенно её главная угловая башня:
Этот снимок датируется 1965 г. и жить замку оставалось совсем немного:
Несмотря на протесты министерства культуры РСФСР, по решению первого секретаря Калиниградского обкома Н. Коновалова развалины замка в 1967 г. начали сносить окончательно:
Агония затянулась ещё на два года.
Вот что оставалось от замка в 1969:
Но и помимо замка, в 1960-е в городе было полно руин. Самой знаменитой из них был Кафедральный собор на острове Кнайпхоф, самое старое здание в городе (постройка начала 14 века):
Когда-то собор был сердцем целого города, точнее, городской общины под названием Кнайпхоф. Теперь его кирпичный остов стоял по среди совершенно пустого острова, начинающего зарастать деревьями (снимок 1965 г.).
Единственное здание из всего средневекового Кёнигсберга спасла могила Иммануила Канта, гробница которого пристроена к стене собора. Канта весьма уважали в СССР, причем именно партийные идеологи. Руины собора оставили в покое, и даже провели вроде бы какие-то работы по консервации в 1970-е или 80-е гг.
На этом снимке 1965 г. ещё цел портик, потом он куда-то делся, а наши дни какие-то олухи начеканили юбилейные рубли со сценой штурма города в 45-м, на котором собор стоит уже без левого портика:
В руинах стояли в 1960-е гг. здание нового университета, которое потом восстановят в виде безликой коробки, здание бывшей биржи, ставшее после капремонта ДК моряков, городской концертный зал.
На глазах превращались в руины немецкие кирхи на окраинах, которые почти не пострадали в войну. Лишь в 70-е гг. ими заинтересовались и стали восстанавливать для нужд культуры.
Например, кирха Луизы стала кукольным театром. На снимке середины 60-х она ещё разрушается:
Гораздо меньше повезло кирхе Лютера близ главного вокзала. В 1975 г. её взорвали. Этот снимок сделан за считанные дни до сноса:
Зачем-то снесли в 60-е огромное здание правительства Пруссии в стиле неоренессанса, которое могло бы достойно смотреться даже в Петербурге:
Всех руин 60-х не перечислишь.
"Развалины глядят в окна вагона", 1965:
Вопреки распространявшимся вплоть до перестройки в западногерманских СМИ мифам о том, что Калининград всё ещё лежит в руинах, уже в 1960-е город в целом выглядел неплохо, несмотря на начавшие активно плодиться хрущёвки.
Было немало уютных уголков в уцелевших районах вилл и квартале нового центра:
Этот снимок 1967 г. сделан на пр-те Мира:
А это новая городская ратуша (1927 г.) на открытке 1963 г.:
Подлатанное в 1950-е гг. здание уже утратило некоторые архитектурные детали.
То, что произошло с городом Кёнигсберг и то, что происходило с остатками Кёнигсберга в Калининграде 1960-х, можно воспринимать по разному.
Но, по-моему, никто и никогда уже не расскажет о Городе-Призраке лучше поэта Иосифа Бродского. В городе Канта даже поэма звучит как философский трактат... Кант бы, наверное, оценил.
Почитайте, кому это интересно!
Einem alten architekten in rom
I
В коляску -- если только тень
действительно способна сесть в коляску
(особенно в такой дождливый день),
и если призрак переносит тряску,
и если лошадь упряжи не рвет --
в коляску, под зонтом, без верха,
мы молча взгромоздимся и вперед
покатим по кварталам Кёнигсберга.
II
Дождь щиплет камни, листья, край волны.
Дразня язык, бормочет речка смутно,
чьи рыбки навсегда оглушены,
с перил моста взирают вниз, как будто
заброшены сюда взрывной волной
(хоть сам прилив не оставлял отметки).
Блестит кольчугой голавель стальной.
Деревья что-то шепчут по-немецки.
III
Вручи вознице свой сверхзоркий Цейс.
Пускай он вбок свернет с трамвайных рельс.
Ужель и он не слышит сзади звона?
Трамвай бежит в свой миллионный рейс,
трезвонит громко и, в момент обгона,
перекрывает звонкий стук подков!
И, наклонясь -- как в зеркало -- с холмов
развалины глядят в окно вагона.
IV
Трепещут робко лепестки травы.
Атланты, нимбы, голубки', голу'бки,
аканты, нимфы, купидоны, львы
смущенно прячут за собой обрубки.
Не пожелал бы сам Нарцисс иной
зеркальной глади за бегущей рамой,
где пассажиры собрались стеной,
рискнувши стать на время амальгамой.
V
Час ранний. Сумрак. Тянет пар с реки.
Вкруг урны пляшут на ветру окурки.
И юный археолог черепки
ссыпает в капюшон пятнистой куртки.
Дождь моросит. Не разжимая уст,
среди равнин, припорошенных щебнем,
среди руин больших на скромный бюст
Суворова ты смотришь со смущеньем.
VI
Пир... пир бомбардировщиков утих.
С порталов март смывает хлопья сажи.
То тут, то там торчат хвосты шутих,
стоят, навек окаменев, плюмажи.
И если здесь поковырять (по мне,
разбитый дом, как сеновал в иголках),
то можно счастье отыскать вполне
под четвертичной пеленой осколков.
VII
Клен выпускает первый клейкий лист.
В соборе слышен пилорамы свист.
И кашляют грачи в пустынном парке.
Скамейки мокнут. И во все глаза
из-за ограды смотрит вдаль коза,
где зелень распустилась на фольварке.
VIII
Весна глядит сквозь окна на себя
и узнает себя, конечно, сразу.
И зреньем наделяет тут судьба
все то, что недоступно глазу.
И жизнь бушует с двух сторон стены,
лишенная лица и черт гранита;
глядит вперед, поскольку нет спины.
Хотя теней в кустах битком набито.
IX
Но если ты не призрак, если ты
живая плоть, возьми урок с натуры
и, срисовав такой пейзаж в листы,
своей душе ищи другой структуры.
Отбрось кирпичь, отбрось цемент, гранит,
разбитый в прах -- и кем! -- винтом крылатым,
на первый раз придав ей тот же вид,
каким сейчас ты помнишь школьный атом.
X
И пусть теперь меж чувств твоих провал
начнет зиять. И пусть за грустью томной
бушует страх и, скажем, злобный вал.
Спасти сердца и стены в век атомный,
когда скала -- и та дрожит, как жердь,
возможно лишь скрепив их той же силой
и связью той, какой грозит им смерть.
И вздрогнешь ты, расслышав возглас: "милый!"
XI
Сравни с собой или примерь на глаз
любовь и страсть и -- через боль -- истому.
Так астронавт, пока летит на Марс,
захочет ближе оказаться к дому.
Но ласка та, что далека от рук,
стреляет в мозг, когда от верст опешишь,
проворней уст: ведь небосвод разлук
несокрушимей потолков убежищ.
XII
Чик, чик-чирик, чик-чик -- посмотришь вверх
и в силу грусти, а верней, привычки
увидишь в тонких прутьях Кёнигсберг.
А почему б не называться птичке
Кавказом, Римом, Кёнигсбергом, а?
Когда вокруг -- лишь кирпичи и щебень,
предметов нет, и только есть слова.
Но нету уст. И раздается щебет.
XIII
И ты простишь нескладность слов моих.
Сейчас от них один скворец в ущербе.
Но он нагонит: чик, Ich liebe dich!1
И, может быть, опередит: Ich sterbe!2
Блокнот и Цейс в большую сумку спрячь.
Сухой спиной поворотись к флюгарке
и зонт сложи, как будто крылья -- грач.
И только ручка выдаст хвост пулярки.
XIV
Постромки -- в клочья... лошадь где?.. Подков
не слышен стук... Петляя там, в руинах,
коляска катит меж пустых холмов...
Съезжает с них куда-то вниз... две длинных
шлеи за ней... И вот -- в песке следы
больших колес. Шуршат кусты в засаде...
XV
И море, гребни чьи несут черты
того пейзажа, что остался сзади,
бежит навстречу. И как будто весть,
благую весть, сюда, к земной границе,
влечет валы. И это сходство здесь
уничтожает в них, лаская спицы.
ноябрь -- декабрь 1964
* Заглавие: "Старому архитектору в Рим" (нем.)
1 Я люблю тебя (нем.)
2 Я умираю (нем.)