КУСОЧЕК ВИНА И КРУЖОК ЩЕЙ
То, что теперь экстрим, раньше было не только обычно, но и неизбежно. Потому что иначе никак было нельзя.
Например, как доехать из Якутска в Иркутск?
Теперь можно добраться на поезде, автомобиле, самолёте или автобусе. Выбирай!
В старину - только на почтовых. Только на тройках и в открытых санях.
Именно так знаменитый русский писатель и почему-то не столь знаменитый (а зря!) русский путешественник Иван Александрович Гончаров, завершив кругосветное путешествие на фрегате "Паллада", пробирался в Петербург.
Итак, 1854 год, осень. Гончаров в Якутске дожидается снега, морозов и замерзания рек - санного пути, который считался самым надёжным.
Человек терпеливо дожидается якутских морозов! Да, так было.
Об этих знаменитых холодах уже было известно всё, потому писатель по советам бывалых людей запасся подходящей одеждой.
Это "доха, волчье пальто, горностаевая шапка, беличий тулуп, заячье одеяло, торбасы, пыжиковые чулки, песцовые рукавицы и несколько медвежьих шкур, для подстилки".
Примерив всё это, Гончаров замечает:
"...чувствуешь, как постепенно приобретаешь понемногу чего-то беличьего, заячьего. оленьего, козлового и медвежьего, а человеческое мало-помалу пропадает.
Кухлянка и доха лишают употребления воли и предоставляют полную возможность только лежать.
В пыжиковых чулках и торбасах ног вместе сдвинуть нельзя, а когда наденешь двойную меховую шапку, или, по-здешнему, малахай, то мысли начинают вязаться ленивее в голове и одна за другою гаснут".
Поскольку проезжающих было не так много, на станциях не держали харчевен.
Надо сделать собственные запасы еды - и можно ехать.
"Вот и повозка на дворе, щи в замороженных кусках уже готовы, мороженые пельмени и струганина тоже; бутылки с вином обшиты войлоком, ржаной хлеб и белые булки - всё обращено в камень".
В России продукты впрок замораживали испокон веку. В сибирской же дороге это обязательно, жизненно важно - и легко достижимо.
А морозы, в которые Гончаров тронулся в путь, были уже за 30 градусов.
Портрет писателя, который помещают обычно в учебниках литературы, представляет нам грузного человека в просторном сюртуке, с вялым выражением полного лица, украшенного усами с подусниками. Настоящий певец комфорта, покоя и мягкого обломовского дивана!
Трудно вообразить его в знойных тропиках, в каюте парусника во время шторма или лихо пересекающего на тройке всю Сибирь в трескучие морозы.
Но это впечатление обманчиво. Гончаров оказался бодрым и закалённым путешественником:
"А я всё хожу в петербургском байковом пальто и в резиновых калошах.
Надо мной все смеются и пророчат простуду, но ничего: только брови, ресницы, усы, а у кого есть и борода, куржевеют, то есть покрываются льдом, так что брови срастаются с ресницами, усы с бородой и образуют на лице ледяное забрало; от мороза даже зрачкам больно..."
Записывает в дороге:
"Как же, спросите вы, после тропиков показались морозы? А ничего. Сижу в своей открытой повозке, как в комнате".
Правда, "у шапки образуются сосульки и идут к бровям, от бровей другие к ресницам, а от ресниц к усам и шарфу. Сквозь эту ледяную решётку лес кажется совсем фантастическим".
Даже когда сани Гончарова попали в глубокую яму (так речка вымерзла), и ямщики никак не могли вытащить наверх лошадей , писатель любовался зимним лесом:
"... настоящий храм друидов: я только хотел запеть "Casta diva", как меня пригласили в совет... Я посоветовал запрячь тройку рядом и ушёл опять на холм петь".
Замечательное самообладание!
Ария Нормы, хоть и женская, была самой любимой у Гончарова (она звучит и в "Обломове").
Человек, распевающий итальянскую арию в сибирской тайге - занятная картина. Причём певец этот далеко не легкомысленный мальчишка - ему 42 года.
Так и ехал Гончаров от станции к станции. Торопился.
Трудности были только с перекусом:
"Здесь всё замерзает до того, что надо щи рубить топором или ждать час, пока у камина отогреются.
Вот и остановка.
Вы с морозу, вам хочется выпить рюмку вина, бутылка и вино составляют одну ледяную глыбу: поставьте к огню - она лопнет, а в обыкновенной комнатной температуре не растает и в час; захочется напиться чаю - это короче всего. Хотя хлеб тоже обращается в камень, но он отходит скорее всего.
Приедешь на станцию:"Скорей, скорей дай кусочек вина и кружок щей!"
Трудно было сохранить в Сибири барские привычки - "вина нет нигде на расстоянии тысячи двухсот вёрст".
Потому писатель возил привычные напитки с собой и размораживал по кусочку на станциях.
Наблюдая сибиряков, Гончаров (жаркий энтузиаст западничества и европейского комфорта) удивляется:
"Я узнал, что жизнь их не неподвижная, не сонная, что она нисколько не похожа на обыкновенную провинциальную жизнь; что в сумме здешней деятельности таится масса подвигов, о которых громко кричали бы и печатали в других местах, а у нас, из скромности, молчат".
Эта скромность соотечественников и обыкновенность необыкновенного сопровождали писателя во время всего долгого путешествия по незнакомой России (Гончаров сошёл с корабля в устье Амура и пустился в путь посуху в августе 1854 года, а в Петербург прибыл 13 февраля 1855 года).
Несколько раз потом собирался он в дальние путешествия. Понял, что "... у нас ...только ещё и можно путешествовать в старинном, занимательном смысле слова, с лишениями, трудностями, с запасом чуть не на год провизии".
Но другое путешествие так и не случилось.
Остались только очерки о фрегате "Паллада".
И воспоминания о долгом пути в сибирских снегах:
"Свет мал, а Россия велика", - говорит один из моих спутников, пришедший также кругом света в Сибирь. Правда. Между тем приезжайте из России в Берлин, вас сейчас произведут в путешественники; а здесь вы изъездите пространство втрое больше Европы, и вы всё-таки будете только проезжий".
Например, как доехать из Якутска в Иркутск?
Теперь можно добраться на поезде, автомобиле, самолёте или автобусе. Выбирай!
В старину - только на почтовых. Только на тройках и в открытых санях.
Именно так знаменитый русский писатель и почему-то не столь знаменитый (а зря!) русский путешественник Иван Александрович Гончаров, завершив кругосветное путешествие на фрегате "Паллада", пробирался в Петербург.
Итак, 1854 год, осень. Гончаров в Якутске дожидается снега, морозов и замерзания рек - санного пути, который считался самым надёжным.
Человек терпеливо дожидается якутских морозов! Да, так было.
Об этих знаменитых холодах уже было известно всё, потому писатель по советам бывалых людей запасся подходящей одеждой.
Это "доха, волчье пальто, горностаевая шапка, беличий тулуп, заячье одеяло, торбасы, пыжиковые чулки, песцовые рукавицы и несколько медвежьих шкур, для подстилки".
Примерив всё это, Гончаров замечает:
"...чувствуешь, как постепенно приобретаешь понемногу чего-то беличьего, заячьего. оленьего, козлового и медвежьего, а человеческое мало-помалу пропадает.
Кухлянка и доха лишают употребления воли и предоставляют полную возможность только лежать.
В пыжиковых чулках и торбасах ног вместе сдвинуть нельзя, а когда наденешь двойную меховую шапку, или, по-здешнему, малахай, то мысли начинают вязаться ленивее в голове и одна за другою гаснут".
Поскольку проезжающих было не так много, на станциях не держали харчевен.
Надо сделать собственные запасы еды - и можно ехать.
"Вот и повозка на дворе, щи в замороженных кусках уже готовы, мороженые пельмени и струганина тоже; бутылки с вином обшиты войлоком, ржаной хлеб и белые булки - всё обращено в камень".
В России продукты впрок замораживали испокон веку. В сибирской же дороге это обязательно, жизненно важно - и легко достижимо.
А морозы, в которые Гончаров тронулся в путь, были уже за 30 градусов.
Портрет писателя, который помещают обычно в учебниках литературы, представляет нам грузного человека в просторном сюртуке, с вялым выражением полного лица, украшенного усами с подусниками. Настоящий певец комфорта, покоя и мягкого обломовского дивана!
Трудно вообразить его в знойных тропиках, в каюте парусника во время шторма или лихо пересекающего на тройке всю Сибирь в трескучие морозы.
Но это впечатление обманчиво. Гончаров оказался бодрым и закалённым путешественником:
"А я всё хожу в петербургском байковом пальто и в резиновых калошах.
Надо мной все смеются и пророчат простуду, но ничего: только брови, ресницы, усы, а у кого есть и борода, куржевеют, то есть покрываются льдом, так что брови срастаются с ресницами, усы с бородой и образуют на лице ледяное забрало; от мороза даже зрачкам больно..."
Записывает в дороге:
"Как же, спросите вы, после тропиков показались морозы? А ничего. Сижу в своей открытой повозке, как в комнате".
Правда, "у шапки образуются сосульки и идут к бровям, от бровей другие к ресницам, а от ресниц к усам и шарфу. Сквозь эту ледяную решётку лес кажется совсем фантастическим".
Даже когда сани Гончарова попали в глубокую яму (так речка вымерзла), и ямщики никак не могли вытащить наверх лошадей , писатель любовался зимним лесом:
"... настоящий храм друидов: я только хотел запеть "Casta diva", как меня пригласили в совет... Я посоветовал запрячь тройку рядом и ушёл опять на холм петь".
Замечательное самообладание!
Ария Нормы, хоть и женская, была самой любимой у Гончарова (она звучит и в "Обломове").
Человек, распевающий итальянскую арию в сибирской тайге - занятная картина. Причём певец этот далеко не легкомысленный мальчишка - ему 42 года.
Так и ехал Гончаров от станции к станции. Торопился.
Трудности были только с перекусом:
"Здесь всё замерзает до того, что надо щи рубить топором или ждать час, пока у камина отогреются.
Вот и остановка.
Вы с морозу, вам хочется выпить рюмку вина, бутылка и вино составляют одну ледяную глыбу: поставьте к огню - она лопнет, а в обыкновенной комнатной температуре не растает и в час; захочется напиться чаю - это короче всего. Хотя хлеб тоже обращается в камень, но он отходит скорее всего.
Приедешь на станцию:"Скорей, скорей дай кусочек вина и кружок щей!"
Трудно было сохранить в Сибири барские привычки - "вина нет нигде на расстоянии тысячи двухсот вёрст".
Потому писатель возил привычные напитки с собой и размораживал по кусочку на станциях.
Наблюдая сибиряков, Гончаров (жаркий энтузиаст западничества и европейского комфорта) удивляется:
"Я узнал, что жизнь их не неподвижная, не сонная, что она нисколько не похожа на обыкновенную провинциальную жизнь; что в сумме здешней деятельности таится масса подвигов, о которых громко кричали бы и печатали в других местах, а у нас, из скромности, молчат".
Эта скромность соотечественников и обыкновенность необыкновенного сопровождали писателя во время всего долгого путешествия по незнакомой России (Гончаров сошёл с корабля в устье Амура и пустился в путь посуху в августе 1854 года, а в Петербург прибыл 13 февраля 1855 года).
Несколько раз потом собирался он в дальние путешествия. Понял, что "... у нас ...только ещё и можно путешествовать в старинном, занимательном смысле слова, с лишениями, трудностями, с запасом чуть не на год провизии".
Но другое путешествие так и не случилось.
Остались только очерки о фрегате "Паллада".
И воспоминания о долгом пути в сибирских снегах:
"Свет мал, а Россия велика", - говорит один из моих спутников, пришедший также кругом света в Сибирь. Правда. Между тем приезжайте из России в Берлин, вас сейчас произведут в путешественники; а здесь вы изъездите пространство втрое больше Европы, и вы всё-таки будете только проезжий".