немного пафосно
милая юзер выбирает имя для будущего сына. вот ей стишки в поддержку. давнонаписано - когда сама выбирала.
Имена
1
Шел поезд через мглу и снег.
Стуча, отсчитывал обиды.
И в нем, уставшие навек,
носили святцы инвалиды,
роняя слезы из-под век.
А я стояла у окна
и вслух твердила имена,
а за окном текла равнина,
что эти имена хранила.
И в этом перечне имен
хранились верные созвучья
мельканью снега и ворон
там, за окном, при низких тучах.
Горит Мария в вышине,
Георгий скачет на коне,
и азбуку свою Кирилл
перед Мефодием открыл.
2
Я русскую любила речь
и жаждала без проволочки
все эти имена облечь
в земные оболочки.
Ко мне являлся филолог
и дланью гладил рамена.
А я смотрела в потолок
и повторяла имена.
И мой отсутствующий вид
его сердил и рассердил.
И вот он удалился в скит,
где дух бумаги и чернил.
А я запомнила лишь пса,
что охранял наш флигелек,
и тоненькие голоса,
что пели мне сквозь потолок:
«Горда Мария и светла,
смеется Ольга из стекла,
и Дарья, щедрая, как дар,
хранит в себе волшебный жар».
3
В тот год,
как я носила плод,
Господь от всех своих щедрот
мне даровал учетверенье
и обоняния, и зренья.
И вкус, и слух цвели и пели,
присутствуя и там и тут.
И в коже осязанья зуд
звенел, неведомый доселе.
О, несказанные пиры
всех пальцев - на куске коры,
в собачьей шерсти и в пыли,
во всем, что близко - не вдали.
О, жизни жесткая фактура,
о, шкура наших бренных чувств,
чему на ощупь научусь.
«Все прочее - литература».
Вот нить, чтобы сплести узор,
вот камень, чтоб сложить забор,
вот глина, чтоб лепить кувшин,
вот я - чтоб получился сын.
4
Не речь любила я, а плоть.
И мне себя не побороть.
Прикроем двери в сенцы.
Заварим череды щепоть,
чтоб выкупать младенца.
Где мята, где ромашка,
где тазик, где горшок?
Не Павел ты, а Пашка,
не Петр, а Петушок.
Я вылила чернила,
и выросла трава.
Я Дмитрия забыла
и Митенькой жива!
Сломались мои стрелки,
и кончился завод,
иссякло мое время,
а для него - идет!
И точно громом грянет -
не месть, а просто мера:
нет Аннушки - есть Анна,
нет Верочки - есть Вера.
Постойте, так нечестно,
вернитесь, не чужие!
Но Машенька исчезнет,
и явится - Мария.
И вспыхнет небо - как всегда.
5
Макар загнал свои стада.
Григорий мрачен и угрюм,
и черен лик его от дум.
Но, дернув за полу пальто,
вдруг дочь спросила: «Это что?»
И я сказала: «Это дом».
И растворился в горле ком.
Так ожили под фонарем
наскальные рисунки.
Мы говорим - как жизнь даем.
И наша речь - не всуе.
Любая речь - живи, не сгинь -
счастливый жизни случай.
Живи, санскрит! И ты, латынь,
живи, студентов мучай.
Какое в гласных торжество!
Мы выдержим, не струсим.
Дитя, мы сбережем родство -
мы говорим по-русски.
Живите все, кого люблю,
кого любовью мечу,
слетайтесь все, кого люблю,
на свет звучащей речи.
Гори, Мария, - свет един.
Будь клятвам верен, Константин.
И ясно смотрит кроткий Глеб,
держа в ладонях круглый хлеб.
Имена
1
Шел поезд через мглу и снег.
Стуча, отсчитывал обиды.
И в нем, уставшие навек,
носили святцы инвалиды,
роняя слезы из-под век.
А я стояла у окна
и вслух твердила имена,
а за окном текла равнина,
что эти имена хранила.
И в этом перечне имен
хранились верные созвучья
мельканью снега и ворон
там, за окном, при низких тучах.
Горит Мария в вышине,
Георгий скачет на коне,
и азбуку свою Кирилл
перед Мефодием открыл.
2
Я русскую любила речь
и жаждала без проволочки
все эти имена облечь
в земные оболочки.
Ко мне являлся филолог
и дланью гладил рамена.
А я смотрела в потолок
и повторяла имена.
И мой отсутствующий вид
его сердил и рассердил.
И вот он удалился в скит,
где дух бумаги и чернил.
А я запомнила лишь пса,
что охранял наш флигелек,
и тоненькие голоса,
что пели мне сквозь потолок:
«Горда Мария и светла,
смеется Ольга из стекла,
и Дарья, щедрая, как дар,
хранит в себе волшебный жар».
3
В тот год,
как я носила плод,
Господь от всех своих щедрот
мне даровал учетверенье
и обоняния, и зренья.
И вкус, и слух цвели и пели,
присутствуя и там и тут.
И в коже осязанья зуд
звенел, неведомый доселе.
О, несказанные пиры
всех пальцев - на куске коры,
в собачьей шерсти и в пыли,
во всем, что близко - не вдали.
О, жизни жесткая фактура,
о, шкура наших бренных чувств,
чему на ощупь научусь.
«Все прочее - литература».
Вот нить, чтобы сплести узор,
вот камень, чтоб сложить забор,
вот глина, чтоб лепить кувшин,
вот я - чтоб получился сын.
4
Не речь любила я, а плоть.
И мне себя не побороть.
Прикроем двери в сенцы.
Заварим череды щепоть,
чтоб выкупать младенца.
Где мята, где ромашка,
где тазик, где горшок?
Не Павел ты, а Пашка,
не Петр, а Петушок.
Я вылила чернила,
и выросла трава.
Я Дмитрия забыла
и Митенькой жива!
Сломались мои стрелки,
и кончился завод,
иссякло мое время,
а для него - идет!
И точно громом грянет -
не месть, а просто мера:
нет Аннушки - есть Анна,
нет Верочки - есть Вера.
Постойте, так нечестно,
вернитесь, не чужие!
Но Машенька исчезнет,
и явится - Мария.
И вспыхнет небо - как всегда.
5
Макар загнал свои стада.
Григорий мрачен и угрюм,
и черен лик его от дум.
Но, дернув за полу пальто,
вдруг дочь спросила: «Это что?»
И я сказала: «Это дом».
И растворился в горле ком.
Так ожили под фонарем
наскальные рисунки.
Мы говорим - как жизнь даем.
И наша речь - не всуе.
Любая речь - живи, не сгинь -
счастливый жизни случай.
Живи, санскрит! И ты, латынь,
живи, студентов мучай.
Какое в гласных торжество!
Мы выдержим, не струсим.
Дитя, мы сбережем родство -
мы говорим по-русски.
Живите все, кого люблю,
кого любовью мечу,
слетайтесь все, кого люблю,
на свет звучащей речи.
Гори, Мария, - свет един.
Будь клятвам верен, Константин.
И ясно смотрит кроткий Глеб,
держа в ладонях круглый хлеб.