Как бывало напьется, так кулаком...
Лев Николевич Толстой, как, бывало, напьется, сразу хрясь по столу кулаком. “Нельзя,” - кричит -“противиться злу насилием!” И тут уж ему под руку не попадайся - зашибет. Могучий был мужчина, боевой офицер, да и спортом занимался. А вот подавлению добра насилием никогда не препятствовал. Понимал, что это монополия государства и прочих власть имущих. Великий все-таки был реалист!
Федор Иванович Тютчев, как, бывало, напьется, обязательно стукнет кулаком по столу, вскричит : “Мысль изреченная есть ложь!” и к цыганам едет. Цыганам он завидовал самой жгучей завистью - у них не было мыслей, они ничего не изрекали, а прямогонные чувства кипучей своей души изливали непосредственно в песне, причем уровень вербализации никогда не превышал “Ай не-не-не-не”.
Потому Федора Ивановича любят и почитают как классика, а цыган просто любят.
Михайло Васильевич Ломоносов, как, бывало, напьется, так кулаком бьет не по столу, а прямо по мордам завистников и противников русской науки, которых вокруг него всегда крутилось великое множество, так что промахнуться было невозможно. А главную мысль свою он всегда излагал до того как напьется. Нальет себе водки в стакан из стеклянного графина, посмотрит на графин, скажет :”Если где чего-то сколько-то поубавится...”, выпьет, погладит себя по животу и завершает: “столько же в другом месте присовокупится. ” Потому он графу Шувалову с таким чувством о стекле и писал.
Мигель де Сервантес Сааведра, как, бывало, напьется, так всегда по столу рукой бьет. А кричит разное, в зависимости от того, какой рукой ударил. У него руки разные были - правая целая, а левая -искалеченная в битве при Лепанто (дон Мигель - самый знаменитый из участников этой битвы, и первейший среди писателей борец с исламским терроризмом). Вот если правой рукой ударил, кричит: “Ничто не стоит нам так дешево и не ценится так дорого, как вежливость! ” И если кто начинает возражать, протыкает того шпагою за невежество. А если левой рукой ударит, кричит: “Читать перевод - все равно что рассматривать гобелен с изнанки!”, и тут уже ему никто не возражал, поскольку народ вокруг в основном такой был, что не только гобеленов никогда не видели, но и читать-то не умели, даже по-испански.
Вильям Шекспир как, бывало, напьется, так ничего особенного и не делает. Ну там, побуйствует потихоньку, безумств мелких понасовершает, как любой нормальный мужик. А главный свой вопрос - “Быть иль не быть” он все про себя обдумывал, и только в 1601 г. опубликовал. Вопрос этот он до конца не решил, но до того им проникся, что сейчас уже никто толком и не знает - а был он (Шекспир) или его и не было вовсе. Одни говорят, что это Фрэнсис Бэкон под маркой Шекспира писал (он Шекспира на три года постарше был), другие - что графья Ретланд и Оксфорд, третьи - что и вовсе баба какая-то знатная. А многие шьют все это творчество Кристоферу Марло* (он Шекспиру ровесник был). Но Киту Марло чего только не шили, и при жизни, и посмертно - и что он в тайных службах работал, и что на него тайные службы за атеизм наезжали, и всякое прочее.
По сведениям К. Саймака (см. “Заповедник гоблинов”), в настоящее время дух Шекспира бесприютно и беспамятно скитается, мучительно пытаясь вспомнить - а чей же он все-таки дух?
Николаю Васильевичу Гоголю и напиваться-то не нужно было, чтобы впасть в меланхолическую задумчивость и начать причитать: “Эх Русь, птица-тройка, куда летишь ты ? Редкая птица долетит до середины Днепра!” И ведь как в воду смотрел - середина Днепра сейчас на Украине, как и конец, верхнее течение - в Белоруссии, а в России только кусочек самого начала остался.
Александр Сергеевич Грибоедов, как, бывало, напьется и стукнет кулаком по столу, обязательно забывает, что кричать надо, путается. Да и попробуй сообрази, если все “Горе от ума” на пословицы разошлось. Удачно у него получалось только когда он промахивался и падал под стол с криком “Чуть свет уж на ногах и я у ваших ног”. Так он с расстройства даже и напиваться перестал - все равно ведь без толку !
Антон Павлович Чехов был врач (тогда их докторами называли, но он знал, что был врач!), а здоровье у него было слабое. Человек он был честный и щепетильный и боялся, что вот-вот его дразнить начнут: “Врачу, исцелися сам!” И тогда он ушел из врачей в выдающиеся писатели (сразу в великие писатели редко кому удавалось уходить, приходилось сначала в выдающиеся, а то и просто в писатели). Как врач он знал, что напиваться ему нельзя, а идея у него была, и как всякому великому писателю ему хотелось ее пропагандировать. Тогда он придумал хитрость. Придет, бывало, в ресторан и кричит: “Эй, человек!” (так тогда официантов подзывали). Официант подойдет, а Антон Павлович на него смотрит с неодобрением: и говорит: “В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли, а у вас, милейший, все не так - мыслей отродясь и не бывало, лицо замурзанное, одежда засаленная... Какое-то вы, право, недоразумение, а не человек”. И так он по ресторанам и ходил с этой своей идеей, пока официанты от него прятаться не начали. Тогда он эту мысль для дальнейшей ее пропаганды в пьесу вставил, там ее врач говорит с крепким здоровьем, которому можно было напиваться.
Алексей Максимович Горький был тоже слабого здоровья и ему тоже напиваться было нельзя, но, поскольку в выдающиеся писатели он перешел не из врачей, а из босяков, он этого не знал и, бывало, напивался. Когда он был босяком, то купит, бывало, косушку или шкалик - на что денег хватает, и тем напивается. В такой ситуации, конечно, главную свою мысль не очень-то и выразишь. А вот когда у него бывали деньги на трактир, он страшно гордился этим повышением своего социального статуса, и прокричав: “Человек!” объяснял окружающим: “Человек-это звучит гордо!”
Александр Сергеевич Пушкин повторялся крайне редко. Но вот когда, бывало, напьется в Петербурге с приятелями-литераторами, обязательно к Ивану Андреевичу Крылову заваливаются и спрашивают: “А что Иван Андреевич, можно ли сказать “бывывало”?” К тому времени они уже позабывали, что много раз у него это спрашивали. Иван же Андреевич помнил, но виду не подавал и отвечал неизменно: “Не только “бывывало” можно, но и “бывывывало” тоже.”
Читайте также:
Федор Иванович Тютчев, как, бывало, напьется, обязательно стукнет кулаком по столу, вскричит : “Мысль изреченная есть ложь!” и к цыганам едет. Цыганам он завидовал самой жгучей завистью - у них не было мыслей, они ничего не изрекали, а прямогонные чувства кипучей своей души изливали непосредственно в песне, причем уровень вербализации никогда не превышал “Ай не-не-не-не”.
Потому Федора Ивановича любят и почитают как классика, а цыган просто любят.
Михайло Васильевич Ломоносов, как, бывало, напьется, так кулаком бьет не по столу, а прямо по мордам завистников и противников русской науки, которых вокруг него всегда крутилось великое множество, так что промахнуться было невозможно. А главную мысль свою он всегда излагал до того как напьется. Нальет себе водки в стакан из стеклянного графина, посмотрит на графин, скажет :”Если где чего-то сколько-то поубавится...”, выпьет, погладит себя по животу и завершает: “столько же в другом месте присовокупится. ” Потому он графу Шувалову с таким чувством о стекле и писал.
Мигель де Сервантес Сааведра, как, бывало, напьется, так всегда по столу рукой бьет. А кричит разное, в зависимости от того, какой рукой ударил. У него руки разные были - правая целая, а левая -искалеченная в битве при Лепанто (дон Мигель - самый знаменитый из участников этой битвы, и первейший среди писателей борец с исламским терроризмом). Вот если правой рукой ударил, кричит: “Ничто не стоит нам так дешево и не ценится так дорого, как вежливость! ” И если кто начинает возражать, протыкает того шпагою за невежество. А если левой рукой ударит, кричит: “Читать перевод - все равно что рассматривать гобелен с изнанки!”, и тут уже ему никто не возражал, поскольку народ вокруг в основном такой был, что не только гобеленов никогда не видели, но и читать-то не умели, даже по-испански.
Вильям Шекспир как, бывало, напьется, так ничего особенного и не делает. Ну там, побуйствует потихоньку, безумств мелких понасовершает, как любой нормальный мужик. А главный свой вопрос - “Быть иль не быть” он все про себя обдумывал, и только в 1601 г. опубликовал. Вопрос этот он до конца не решил, но до того им проникся, что сейчас уже никто толком и не знает - а был он (Шекспир) или его и не было вовсе. Одни говорят, что это Фрэнсис Бэкон под маркой Шекспира писал (он Шекспира на три года постарше был), другие - что графья Ретланд и Оксфорд, третьи - что и вовсе баба какая-то знатная. А многие шьют все это творчество Кристоферу Марло* (он Шекспиру ровесник был). Но Киту Марло чего только не шили, и при жизни, и посмертно - и что он в тайных службах работал, и что на него тайные службы за атеизм наезжали, и всякое прочее.
По сведениям К. Саймака (см. “Заповедник гоблинов”), в настоящее время дух Шекспира бесприютно и беспамятно скитается, мучительно пытаясь вспомнить - а чей же он все-таки дух?
Николаю Васильевичу Гоголю и напиваться-то не нужно было, чтобы впасть в меланхолическую задумчивость и начать причитать: “Эх Русь, птица-тройка, куда летишь ты ? Редкая птица долетит до середины Днепра!” И ведь как в воду смотрел - середина Днепра сейчас на Украине, как и конец, верхнее течение - в Белоруссии, а в России только кусочек самого начала остался.
Александр Сергеевич Грибоедов, как, бывало, напьется и стукнет кулаком по столу, обязательно забывает, что кричать надо, путается. Да и попробуй сообрази, если все “Горе от ума” на пословицы разошлось. Удачно у него получалось только когда он промахивался и падал под стол с криком “Чуть свет уж на ногах и я у ваших ног”. Так он с расстройства даже и напиваться перестал - все равно ведь без толку !
Антон Павлович Чехов был врач (тогда их докторами называли, но он знал, что был врач!), а здоровье у него было слабое. Человек он был честный и щепетильный и боялся, что вот-вот его дразнить начнут: “Врачу, исцелися сам!” И тогда он ушел из врачей в выдающиеся писатели (сразу в великие писатели редко кому удавалось уходить, приходилось сначала в выдающиеся, а то и просто в писатели). Как врач он знал, что напиваться ему нельзя, а идея у него была, и как всякому великому писателю ему хотелось ее пропагандировать. Тогда он придумал хитрость. Придет, бывало, в ресторан и кричит: “Эй, человек!” (так тогда официантов подзывали). Официант подойдет, а Антон Павлович на него смотрит с неодобрением: и говорит: “В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли, а у вас, милейший, все не так - мыслей отродясь и не бывало, лицо замурзанное, одежда засаленная... Какое-то вы, право, недоразумение, а не человек”. И так он по ресторанам и ходил с этой своей идеей, пока официанты от него прятаться не начали. Тогда он эту мысль для дальнейшей ее пропаганды в пьесу вставил, там ее врач говорит с крепким здоровьем, которому можно было напиваться.
Алексей Максимович Горький был тоже слабого здоровья и ему тоже напиваться было нельзя, но, поскольку в выдающиеся писатели он перешел не из врачей, а из босяков, он этого не знал и, бывало, напивался. Когда он был босяком, то купит, бывало, косушку или шкалик - на что денег хватает, и тем напивается. В такой ситуации, конечно, главную свою мысль не очень-то и выразишь. А вот когда у него бывали деньги на трактир, он страшно гордился этим повышением своего социального статуса, и прокричав: “Человек!” объяснял окружающим: “Человек-это звучит гордо!”
Александр Сергеевич Пушкин повторялся крайне редко. Но вот когда, бывало, напьется в Петербурге с приятелями-литераторами, обязательно к Ивану Андреевичу Крылову заваливаются и спрашивают: “А что Иван Андреевич, можно ли сказать “бывывало”?” К тому времени они уже позабывали, что много раз у него это спрашивали. Иван же Андреевич помнил, но виду не подавал и отвечал неизменно: “Не только “бывывало” можно, но и “бывывывало” тоже.”
Читайте также: