Еще одна глава
Глава от имени самой младшей дочки миссионера.
Рут Мэй Прайс
В тот самый день, когда мама сказала: ты себе голову разобьешь, но нетушки. Я наоборот сломала руку.
А сделала я это, шпионя за африканскими коммунистическими бойскаутами. Сидя наверху на дереве, я могла их видеть, а они меня нет. На дереве росли зеленые авокадо, которые были никакие на вкус. Никто из нас, кроме мамы, их не ел, а она ела, потому что помнила, какие они были на вкус дома, купленные в Пигли Вигли, сдобренные солью и майонезом Хеллманс. «Майонез», спросила я. «Какого цвета была банка?» Но она не заплакала. Иногда, когда я не могу вспомнить что-то из Джорджии, она плачет.
Они выглядели как обычные марширующие бойскауты Конго, только у них не было обуви. У всех людей из бельгийской армии есть обувь и оружие, и они маршируют прямо через нашу деревню, по пути куда-то. Отец говорит, что они показывают всем конголезцам, как Тата Ундо, что Бельгия все еще у власти. Но другая армия - это просто соседские мальчишки. Их легко отличить. У них нет белых командиров и одинаковой одежды. У них только шорты или еще что-нибудь, что есть, и они босые. У одного есть красная кепка. О, как же она мне нравится! У других красные платки повязаны вокруг шеи. Мама сказала, что они не бойскауты, а Jeune Mou-Pro. Она говорит: «Рут Мэй, сладкая, тебе совершенно нечего делать с Jeune Mou-Pro, поэтому, когда увидишь их, ну, беги в дом». Мама разрешает нам играть с маленькими детьми и мальчишками, даже если они почти что голые, но только не с теми, у кого красные платки. Мботе фе - значит «нехорошие». Вот поэтому я и залезла на авокадовое дерево, когда увидела их. Я долго думала, что мама называет их Джимми Кроу, я это имя дома знала.
По утрам мы не можем шпионить. Сестры должны сидеть с учебниками, а я должна раскрашивать и еще учить буквы. Мне не нравится учеба. Папа говорит, что девочки не должны идти в колледж, потому что там наливают воду в ботинки. Иногда я могу поиграть со своими зверушками вместо раскрашивания. Мои домашние животные это Леон и мангуст. И еще попугай. Папа отпустил попугая, потому что мы нечаянно научили его говорить плохие слова, но он не улетел насовсем. Он улетает и снова прилетает, потому что его крылья никуда не годятся, он стал слишком домашним и забыл как надо летать и кормиться. Я дала ему кислые лаймы с дерева дима, чтобы он чихал и прочистил свой клюв, с одной стороны, а потом с другой стороны. Мботе ве! Дима, димба, димбама. Мне нравится говорить эти слова, потому что они сами слетают с языка, и смеяться. Сестры жалеют попугая, а я нет. Я бы еще и змею завела, если бы можно было, потому что я их не боюсь.
Мангуста мне никто даже и не давал. Он пришел во двор и посмотрел на меня. Каждый день он подходил ближе и ближе. Однажды он вошел в дом и потом заходил каждый день. Он больше всех любит меня. Больше он никого не выносит. Ли сказала, что его надо назвать Рикки Тики Тави, но нетушки, он мой и я зову его Стюарт Литтл. Это мышонок из книжки. У меня нет змеи, потому что мангусты убивают змей. Стюарт Литтл убил одну возле кухни, и это было хорошо, так что теперь мама позволяет ему заходить в дом. Димба значит слушай! Ну-ка слушай, Бастер Браун! Змея возле кухни была коброй, которые плюются в глаза. Ты ослепнешь, и потом она сможет, когда захочет, вернуться и укусить тебя.
Мы совсем сами нашли хамелеона. Больше всего его нашла Ли в своей постели. Большинство животных бывают того цвета, какого их создал Бог, и должны оставаться такими, но Леон может быть какого захочет цвета. Мы приносим его в дом, когда мама с папой еще в церкви, и один раз положили его на мамино платье, и он стал в цветочек. Если он сбежит и спрячется в доме, мамочки дорогие! Мы тогда не сможем его найти. Венда Мботе - до свидания, прости прощай и аминь! Поэтому мы держим его во дворе в коробке, в которой приехали комиксы. Если ткнуть его палкой, он становится черным с искоркой и шумит. Мы так делаем, чтобы он знал, кто тут главный.
Я сломала руку в тот день, когда должен был приехать мистер Аксельрот. Отец сказал, что это было как раз вовремя, по милости Божией. Но когда мистер Аксельрот узнал, что нам нужно поехать в Стенливилль, он развернулся и отправился обратно вверх по реке, или куда там, никто не знает, и вернется завтра. Мама сказал: «Вот же человек». Папа сказал: «Зачем ты вообще полезла на это дерево, Рут Мэй?» Я сказала, что за мной должна была присматривать Ли, так что я не виновата. Я сказала, что пряталась от мальчишек Джимми Кроу.
«Да ради всего святого», сказала мама. «Что ты там делала, когда я тебе велела сразу же бежать в дом, как только их увидишь?» Она побоялась сказать отцу, потому что он мог меня отшлепать, а у меня рука сломана и вообще. Она сказала ему, что я - агнец Божий, и это был просто несчастный случай, так что он меня не бил. Пока что. Может быть, еще побьет, когда я поправлюсь.
Рука сильно болела. Я не плакала, но держала ее ровно у груди. Мама сделала мне перевязь из той ткани, которую привезла, чтобы пошить простыни и крестильные платья для африканских девочек. Мы еще ни одной не крестили. Окунаться в реку, нетушки, они на это не пойдут, ни за что. Крокодилы.
Мистер Аксельрот вернулся на следующий день, и от него воняло как от гниющих фруктов. Мама сказала, что можно было и подождать денек, если мы хотим попасть туда в целости и сохранности. Она сказала: «Хорошо, что это просто сломанная рука, а не змеиный укус».
Пока мы ждали мистера Аксельрота, чтобы сесть в самолет и начать поправляться, конголезские тетеньки пришли на взлетное поле с большущими мешками маниоки на головах, а он давал им деньги. Тетеньки кричали и плакали, когда он давал им деньги. Отец сказал, что это потому, что он давал им два цента за доллар, но у них даже нет нормальных долларов здесь. У них розовые деньги. Некоторые тети очень сильно кричали на мистера Аксельрота и ушли, не отдав ему свои мешки. Потом мы сели в самолет и полетели в Стенливилль: мистер Аксельрот, отец, и моя сломанная рука. Я была самая первая из сестер, которая сломала кость большую, чем в пальце на ноге. Мама хотела полететь вместо него, потому что на меня папа только зря потратит время. Если бы она полетела, то я смогла бы сидеть у нее на коленках и поэтому я ему тоже сказала, что он на меня только время зря потратит. Но нет, он решил, что хочет, в конце концов, пройтись по улицам Стенливилля, так что он полетел, а мама осталась. В хвосте самолета все было заполнено мешками и мне пришлось сидеть на них. Большие шершавые коричневые мешки с маниокой и бананами и маленькие полотняные мешки с чем-то твердым. Я в один заглянула, а там камни. Блестящие штучки и грязные камни. Мистер Аксельрот сказал отцу, что еда в Стенливилле идет по цене золота, но в маленьких полотняных мешочках было не золото. Никак нет, это были алмазы. Я это узнала, но не могу сказать как. Даже отец не знает, что мы летели в самолете с алмазами. Мистер Аксельрот сказал, что если я проболтаюсь, то Бог сделает так, что мама заболеет и умрет. Поэтому я молчу.
После того, как я заснула и снова проснулась в самолете, мистер Аксельрот показывал нам все, что мы можем увидеть глядя вниз: бегемоты в реке. Слоны бегают по джунглям, много слонов. Лев ест у воды. Голова его двигается вверх-вниз как у нашего котенка в Атланте. Он сказал, что внизу еще маленькие пигмеи, но мы их не увидели. Наверное, они слишком маленькие.
Я спросила: «А где все зеленые змеи мамба?»
Я знала, что они живут на деревьях, чтобы упасть на тебя и убить, и я хотела их увидеть. Мистер Аксельрот сказал: «Во всем мире никто не прячется лучше, чем зеленая змея мамба. Они такого же цвета, как и то, на чем они лежат. И не шевелятся. Так что ты можешь быть прямо рядом с ней и не заметить».
Мы чудесно приземлились на траву. В небе сильнее трясло, чем на траве. Большой огромный дом прямо рядом - это больница, и в ней было много белых людей, и несколько других в белых платьях. Белых людей было так много, что я забыла считать. Я ни одного, кроме нас не видела целую вечность.
Доктор спросил: «Что хорошая дочка проповедника делала на дереве?» У доктора были желтые волосы на руках и большое лицо, и он говорил по-иностранному. Но он не сделал мне укол и поэтому мне понравился.
Отец сказал: «Вот мы с ее мамой то же самое хотели бы узнать».
Я сказала, что не хотела, чтобы меня бросили в большой котел и съели, поэтому мне пришлось спрятаться. Доктор улыбнулся. Тогда я сказала ему, что на самом деле пряталась от Джимми Кроу, и доктор не улыбнулся, а только посмотрел на отца. А потом сказал мне: «По деревьям лазают только мальчишки и мартышки».
«У нас в семье нет мальчишек», сказала я.
Он рассмеялся. Сказал: «И мартышек тоже нет, смею надеяться!»
Они с отцом говорили о мужских вещах. Доктор удивился, что мальчишки Джимми Кроу были у нас в деревне. Он не говорил на простом английском, как мы, он говорил «can not» вместо «can’t» и «they are», и «did not» и всякое еще. Неужто они слыхали, спросил он отца. «Неужто они слыхали о нашем Патрисе Лумумбе даже в Киланге?»
Отец сказал: «О, мы их не часто видим. Временами слышим учебную стрельбу из ружей».
«Господи, помоги нам» сказал доктор.
Отец сказал ему: «Ну, Господь нам поможет! Мы примем Его божественное милосердие, как слуги Его, несущие помощь»
Доктор нахмурился. Он сказал, простите, но он не согласен. Он назвал отца Преподобием. Он сказал: «Ваше Преподобие, миссионерский труд для Бельгии выгодная сделка, но он чертовски далек от социального служения».
Он сказал это слово: чертовски. Я затаила дыхание и слушала во все уши.
Отец сказал: «Ну что же, я не гражданский служащий. У некоторых есть профессия, а у некоторых - призвание. Моя работа - нести спасение во тьму».
«Спасение, чушь собачья!» так сказал доктор. Я считаю, что этот человек был грешником, так он огрызнулся она отца. Мы смотрели, как он смешивал белый гипс и раскладывал полоски. Я надеялась, что они с отцом не поругаются. А если поругаются, я хотела бы посмотреть. Я один раз видела, как отец ударил человека за то, что он не прославил Господа.
Не поднимая взгляда от моей руки, доктор сказал: «Мы, бельгийцы, сделали из них рабов и отрубали им руки на каучуковых плантациях. Теперь вы, американцы, держите их как рабов на шахтах за рабские подачки, и позволяете самим калечить себя. А ты, друг мой, застрял здесь, пытаясь загладить вину».
Он оборачивал мою руку, рассказывая все это про отрезание рук. Он продолжал наматывать прохладные белые полоски вокруг, пока они не закончились, и моя рука не оказалась внутри, как сосиска в тесте. Я была рада, что никто не хочет отрезать мне руки. Думаю, раз Иисус сделал меня белой, то никто и не отрежет.
Он сказал: «Будет неприятно. Мы снимем его через шесть недель».
«Ладно», сказала я его белому рукаву. На нем была кровь. Кого-то другого.
Но отец с доктором еще не закончил. Он прыгал с одной ноги на другую и кричал: «Я должен загладить вину? Я не вижу, какую вину я должен заглаживать! Бельгийские и американские компании принесли в Конго цивилизацию! Американская помощь станет для Конго спасением. Вот увидишь!»
Доктор держал мою белую сломанную руку как большую белую кость в своих ладонях, проверяя, как сгибаются мои пальцы. Он поднял свои белые брови, и не глядя на отца сказал: «Послушайте, Преподобный, эта цивилизация, которую принесли бельгийцы и американцы, в чем она состоит?»
Отец сказал: «Ну как же, дороги! Железные дороги…»
Доктор сказал: «А, понятно». Затем он в своем белом халате нагнулся ко мне и посмотрел в лицо. И спросил меня: «Твой папа привез тебя сюда на машине? Или на пассажирском поезде?»
Он просто умничал, и отец и я не стали отвечать. В Конго нет машин, и он это сам знает.
Он разогнулся и отряхнул с ладоней белые крошки, я поняла, что он закончил с моей рукой, даже если бы отцу хотелось спорить с ним до посинения. Доктор открыл для нас дверь.
«Преподобный,» сказал он.
«Да?» спросил отец.
«Я не люблю пререкаться, но за семьдесят пять лет бельгийцы построили только те дороги, по которым они вывозили алмазы и каучук. Между нами, Преподобный, я не думаю, что люди здесь надеются на ваше спасение. Я думаю, им нужен Патрис Лумумба - новая душа Африки».
«В Африке миллион душ» - сказал ему отец. Отцу было лучше знать, ведь он собирался их всех спасти.
«Ну да, действительно!» сказал доктор. Он выглянул в коридор и закрыл дверь, оставив нас внутри. И сказал тихо: «И почти половина из них были на прошлой неделе здесь в Стенливилле, присягая своему Тата Лумумба».
Отец сказал: «Тата Лумумба, как я слышал, всего лишь босой почтовый служащий, который даже в колледже не был».
«Это правда, Преподобный, но у этого человека такой дар владения толпой, что ботинки ему не нужны. На прошлой неделе он час говорил о ненасильствнном пути к независимости. Толпе это так понравилось, что они восстали и убили двенадцать человек».
Потом доктор повернулся к нам спиной. Он вымыл руки в миске и вытер полотенцем, как мама после мытья посуды. Потом повернулся и пристально посмотрел на мою руку, потом на отца. Он сказал отцу, что всего восемь конголезцев учились в колледже. Нет ни единого конголезца врача или военного офицера, нет, потому что бельгийцы не давали им получить образование. Он сказал: «Преподобный, если вы ищете новых предводителей Конго, не пытайтесь искать в учебных заведениях. Лучше присмотритесь к тюрьмам - мистер Лумумба оказался там после беспорядков на прошлой неделе. К тому времени, как он выйдет, думаю, у него будет больше последователей, чем у Иисуса».
Ой-ой! Теперь доктор отцу уже ничуточки не нравится. Сказать, что что-то лучше, чем Иисус, это страшный грех. Отец посмотрел в потолок и в окно, стараясь ничего не ударить, пока доктор открывал дверь, и нам пора было уходить. Плафон на потолке был из прозрачного стекла, наполовину заполненный чем-то темным, как кофейная чашка, только это были мертвые насекомые. Я знаю почему. Они любят лететь на свет, потому что он такой, такой красивый, как что-то чего им хочется , а потом они оказываются в западне.
Я знаю, какие они на ощупь. Как будто касаешься пальцами чьих-то ресниц.
Когда мы приехали домой, сестрам пришлось нарезать мой ужин на кусочки и помогать мне одеваться. Это было самое лучшее. Я показала Ли, как можно взобраться на авокадо и она меня подсадила. Я все еще прекрасно могла взбираться при помощи здоровой руки. Мне приходится в основном играть с Ли, потому что с остальными членами моей семьи было что-то не так, или они были слишком взрослыми, чтобы играть.
Мы должны были ждать, сидя на дереве. Я сказала ей: «Мистер Аксельрот пьет красный виски. Он у него под сидением в самолете. Я бутылку выкатила ногой, а потом закатила обратно».
Я самая маленькая, но могла бы кое-что рассказать.
Бельгийскую армию не приходится долго ждать. Они всегда приходят в одно и то же время. Сразу после обеда, когда еще не идет дождь и все женщины со своими ведрами и вещами уже ушли к реке и на поля, а мужчины спят дома. Тихо. Тогда по дороге маршируют армейские мальчики, выкрикивая песню на французском. Тот белый знает, кто главный, и все остальные должны повторять за ним, потому что они - потомки Хама. Но правда-правда, вот что я вам скажу: у них у всех есть ботинки. Они шагают в ногу твердо по дороге, а потом останавливаются так быстро, что пыль садится на их ботинки.
Мальчишек Джимми Кроу не так легко заметить. Им не нужна бельгийская армия, поэтому они прячутся. Они приходят время от времени и устраивают собрания за нашим курятником. Усаживаются на корточки и слушают, что говорит главный, а руки и ноги у них такие худые, что можно видеть какой формы их кости. И они босые. Только неровный слой белой пыли на ногах, и у всех черные болячки и шрамы. Все шрамы очень заметны. Мама говорит, что на их коже шрамы видны по другому, потому что их кожа - это карта жизненных печалей.
Мы затаились, чтобы шпионить за ними, там, за курятником, и они пришли. Ли сказала, что Мама говорит, что миссис Андертаун говорит даже не смотреть на них, когда они приходят. Они хотят захватить власть в стране и выгнать всех белых.
Я сказала: «Я бы хотела себе такую красную кепку».
«Ш-ш-ш, заткнись,» сказала Ли. Но потом добавила: «Ну, и я тоже. Это хорошая красная кепка». Она так сказала, потому что «заткнись» меня обидело.
Мальчики сказали: «Патрис Лумумба!»
Я сказала Ли, что это означает новую душу Африки, и что он теперь в тюрьме, и что Иисус очень зол на это. Я ей это сказала! Я самая маленькая, но я это знала. Я так неподвижно лежала на ветке, что слилась с деревом. Я была как зеленая змея мамба. Яд. Я могла быть прямо радом с вами, а вы бы и не заметили.
Рут Мэй Прайс
В тот самый день, когда мама сказала: ты себе голову разобьешь, но нетушки. Я наоборот сломала руку.
А сделала я это, шпионя за африканскими коммунистическими бойскаутами. Сидя наверху на дереве, я могла их видеть, а они меня нет. На дереве росли зеленые авокадо, которые были никакие на вкус. Никто из нас, кроме мамы, их не ел, а она ела, потому что помнила, какие они были на вкус дома, купленные в Пигли Вигли, сдобренные солью и майонезом Хеллманс. «Майонез», спросила я. «Какого цвета была банка?» Но она не заплакала. Иногда, когда я не могу вспомнить что-то из Джорджии, она плачет.
Они выглядели как обычные марширующие бойскауты Конго, только у них не было обуви. У всех людей из бельгийской армии есть обувь и оружие, и они маршируют прямо через нашу деревню, по пути куда-то. Отец говорит, что они показывают всем конголезцам, как Тата Ундо, что Бельгия все еще у власти. Но другая армия - это просто соседские мальчишки. Их легко отличить. У них нет белых командиров и одинаковой одежды. У них только шорты или еще что-нибудь, что есть, и они босые. У одного есть красная кепка. О, как же она мне нравится! У других красные платки повязаны вокруг шеи. Мама сказала, что они не бойскауты, а Jeune Mou-Pro. Она говорит: «Рут Мэй, сладкая, тебе совершенно нечего делать с Jeune Mou-Pro, поэтому, когда увидишь их, ну, беги в дом». Мама разрешает нам играть с маленькими детьми и мальчишками, даже если они почти что голые, но только не с теми, у кого красные платки. Мботе фе - значит «нехорошие». Вот поэтому я и залезла на авокадовое дерево, когда увидела их. Я долго думала, что мама называет их Джимми Кроу, я это имя дома знала.
По утрам мы не можем шпионить. Сестры должны сидеть с учебниками, а я должна раскрашивать и еще учить буквы. Мне не нравится учеба. Папа говорит, что девочки не должны идти в колледж, потому что там наливают воду в ботинки. Иногда я могу поиграть со своими зверушками вместо раскрашивания. Мои домашние животные это Леон и мангуст. И еще попугай. Папа отпустил попугая, потому что мы нечаянно научили его говорить плохие слова, но он не улетел насовсем. Он улетает и снова прилетает, потому что его крылья никуда не годятся, он стал слишком домашним и забыл как надо летать и кормиться. Я дала ему кислые лаймы с дерева дима, чтобы он чихал и прочистил свой клюв, с одной стороны, а потом с другой стороны. Мботе ве! Дима, димба, димбама. Мне нравится говорить эти слова, потому что они сами слетают с языка, и смеяться. Сестры жалеют попугая, а я нет. Я бы еще и змею завела, если бы можно было, потому что я их не боюсь.
Мангуста мне никто даже и не давал. Он пришел во двор и посмотрел на меня. Каждый день он подходил ближе и ближе. Однажды он вошел в дом и потом заходил каждый день. Он больше всех любит меня. Больше он никого не выносит. Ли сказала, что его надо назвать Рикки Тики Тави, но нетушки, он мой и я зову его Стюарт Литтл. Это мышонок из книжки. У меня нет змеи, потому что мангусты убивают змей. Стюарт Литтл убил одну возле кухни, и это было хорошо, так что теперь мама позволяет ему заходить в дом. Димба значит слушай! Ну-ка слушай, Бастер Браун! Змея возле кухни была коброй, которые плюются в глаза. Ты ослепнешь, и потом она сможет, когда захочет, вернуться и укусить тебя.
Мы совсем сами нашли хамелеона. Больше всего его нашла Ли в своей постели. Большинство животных бывают того цвета, какого их создал Бог, и должны оставаться такими, но Леон может быть какого захочет цвета. Мы приносим его в дом, когда мама с папой еще в церкви, и один раз положили его на мамино платье, и он стал в цветочек. Если он сбежит и спрячется в доме, мамочки дорогие! Мы тогда не сможем его найти. Венда Мботе - до свидания, прости прощай и аминь! Поэтому мы держим его во дворе в коробке, в которой приехали комиксы. Если ткнуть его палкой, он становится черным с искоркой и шумит. Мы так делаем, чтобы он знал, кто тут главный.
Я сломала руку в тот день, когда должен был приехать мистер Аксельрот. Отец сказал, что это было как раз вовремя, по милости Божией. Но когда мистер Аксельрот узнал, что нам нужно поехать в Стенливилль, он развернулся и отправился обратно вверх по реке, или куда там, никто не знает, и вернется завтра. Мама сказал: «Вот же человек». Папа сказал: «Зачем ты вообще полезла на это дерево, Рут Мэй?» Я сказала, что за мной должна была присматривать Ли, так что я не виновата. Я сказала, что пряталась от мальчишек Джимми Кроу.
«Да ради всего святого», сказала мама. «Что ты там делала, когда я тебе велела сразу же бежать в дом, как только их увидишь?» Она побоялась сказать отцу, потому что он мог меня отшлепать, а у меня рука сломана и вообще. Она сказала ему, что я - агнец Божий, и это был просто несчастный случай, так что он меня не бил. Пока что. Может быть, еще побьет, когда я поправлюсь.
Рука сильно болела. Я не плакала, но держала ее ровно у груди. Мама сделала мне перевязь из той ткани, которую привезла, чтобы пошить простыни и крестильные платья для африканских девочек. Мы еще ни одной не крестили. Окунаться в реку, нетушки, они на это не пойдут, ни за что. Крокодилы.
Мистер Аксельрот вернулся на следующий день, и от него воняло как от гниющих фруктов. Мама сказала, что можно было и подождать денек, если мы хотим попасть туда в целости и сохранности. Она сказала: «Хорошо, что это просто сломанная рука, а не змеиный укус».
Пока мы ждали мистера Аксельрота, чтобы сесть в самолет и начать поправляться, конголезские тетеньки пришли на взлетное поле с большущими мешками маниоки на головах, а он давал им деньги. Тетеньки кричали и плакали, когда он давал им деньги. Отец сказал, что это потому, что он давал им два цента за доллар, но у них даже нет нормальных долларов здесь. У них розовые деньги. Некоторые тети очень сильно кричали на мистера Аксельрота и ушли, не отдав ему свои мешки. Потом мы сели в самолет и полетели в Стенливилль: мистер Аксельрот, отец, и моя сломанная рука. Я была самая первая из сестер, которая сломала кость большую, чем в пальце на ноге. Мама хотела полететь вместо него, потому что на меня папа только зря потратит время. Если бы она полетела, то я смогла бы сидеть у нее на коленках и поэтому я ему тоже сказала, что он на меня только время зря потратит. Но нет, он решил, что хочет, в конце концов, пройтись по улицам Стенливилля, так что он полетел, а мама осталась. В хвосте самолета все было заполнено мешками и мне пришлось сидеть на них. Большие шершавые коричневые мешки с маниокой и бананами и маленькие полотняные мешки с чем-то твердым. Я в один заглянула, а там камни. Блестящие штучки и грязные камни. Мистер Аксельрот сказал отцу, что еда в Стенливилле идет по цене золота, но в маленьких полотняных мешочках было не золото. Никак нет, это были алмазы. Я это узнала, но не могу сказать как. Даже отец не знает, что мы летели в самолете с алмазами. Мистер Аксельрот сказал, что если я проболтаюсь, то Бог сделает так, что мама заболеет и умрет. Поэтому я молчу.
После того, как я заснула и снова проснулась в самолете, мистер Аксельрот показывал нам все, что мы можем увидеть глядя вниз: бегемоты в реке. Слоны бегают по джунглям, много слонов. Лев ест у воды. Голова его двигается вверх-вниз как у нашего котенка в Атланте. Он сказал, что внизу еще маленькие пигмеи, но мы их не увидели. Наверное, они слишком маленькие.
Я спросила: «А где все зеленые змеи мамба?»
Я знала, что они живут на деревьях, чтобы упасть на тебя и убить, и я хотела их увидеть. Мистер Аксельрот сказал: «Во всем мире никто не прячется лучше, чем зеленая змея мамба. Они такого же цвета, как и то, на чем они лежат. И не шевелятся. Так что ты можешь быть прямо рядом с ней и не заметить».
Мы чудесно приземлились на траву. В небе сильнее трясло, чем на траве. Большой огромный дом прямо рядом - это больница, и в ней было много белых людей, и несколько других в белых платьях. Белых людей было так много, что я забыла считать. Я ни одного, кроме нас не видела целую вечность.
Доктор спросил: «Что хорошая дочка проповедника делала на дереве?» У доктора были желтые волосы на руках и большое лицо, и он говорил по-иностранному. Но он не сделал мне укол и поэтому мне понравился.
Отец сказал: «Вот мы с ее мамой то же самое хотели бы узнать».
Я сказала, что не хотела, чтобы меня бросили в большой котел и съели, поэтому мне пришлось спрятаться. Доктор улыбнулся. Тогда я сказала ему, что на самом деле пряталась от Джимми Кроу, и доктор не улыбнулся, а только посмотрел на отца. А потом сказал мне: «По деревьям лазают только мальчишки и мартышки».
«У нас в семье нет мальчишек», сказала я.
Он рассмеялся. Сказал: «И мартышек тоже нет, смею надеяться!»
Они с отцом говорили о мужских вещах. Доктор удивился, что мальчишки Джимми Кроу были у нас в деревне. Он не говорил на простом английском, как мы, он говорил «can not» вместо «can’t» и «they are», и «did not» и всякое еще. Неужто они слыхали, спросил он отца. «Неужто они слыхали о нашем Патрисе Лумумбе даже в Киланге?»
Отец сказал: «О, мы их не часто видим. Временами слышим учебную стрельбу из ружей».
«Господи, помоги нам» сказал доктор.
Отец сказал ему: «Ну, Господь нам поможет! Мы примем Его божественное милосердие, как слуги Его, несущие помощь»
Доктор нахмурился. Он сказал, простите, но он не согласен. Он назвал отца Преподобием. Он сказал: «Ваше Преподобие, миссионерский труд для Бельгии выгодная сделка, но он чертовски далек от социального служения».
Он сказал это слово: чертовски. Я затаила дыхание и слушала во все уши.
Отец сказал: «Ну что же, я не гражданский служащий. У некоторых есть профессия, а у некоторых - призвание. Моя работа - нести спасение во тьму».
«Спасение, чушь собачья!» так сказал доктор. Я считаю, что этот человек был грешником, так он огрызнулся она отца. Мы смотрели, как он смешивал белый гипс и раскладывал полоски. Я надеялась, что они с отцом не поругаются. А если поругаются, я хотела бы посмотреть. Я один раз видела, как отец ударил человека за то, что он не прославил Господа.
Не поднимая взгляда от моей руки, доктор сказал: «Мы, бельгийцы, сделали из них рабов и отрубали им руки на каучуковых плантациях. Теперь вы, американцы, держите их как рабов на шахтах за рабские подачки, и позволяете самим калечить себя. А ты, друг мой, застрял здесь, пытаясь загладить вину».
Он оборачивал мою руку, рассказывая все это про отрезание рук. Он продолжал наматывать прохладные белые полоски вокруг, пока они не закончились, и моя рука не оказалась внутри, как сосиска в тесте. Я была рада, что никто не хочет отрезать мне руки. Думаю, раз Иисус сделал меня белой, то никто и не отрежет.
Он сказал: «Будет неприятно. Мы снимем его через шесть недель».
«Ладно», сказала я его белому рукаву. На нем была кровь. Кого-то другого.
Но отец с доктором еще не закончил. Он прыгал с одной ноги на другую и кричал: «Я должен загладить вину? Я не вижу, какую вину я должен заглаживать! Бельгийские и американские компании принесли в Конго цивилизацию! Американская помощь станет для Конго спасением. Вот увидишь!»
Доктор держал мою белую сломанную руку как большую белую кость в своих ладонях, проверяя, как сгибаются мои пальцы. Он поднял свои белые брови, и не глядя на отца сказал: «Послушайте, Преподобный, эта цивилизация, которую принесли бельгийцы и американцы, в чем она состоит?»
Отец сказал: «Ну как же, дороги! Железные дороги…»
Доктор сказал: «А, понятно». Затем он в своем белом халате нагнулся ко мне и посмотрел в лицо. И спросил меня: «Твой папа привез тебя сюда на машине? Или на пассажирском поезде?»
Он просто умничал, и отец и я не стали отвечать. В Конго нет машин, и он это сам знает.
Он разогнулся и отряхнул с ладоней белые крошки, я поняла, что он закончил с моей рукой, даже если бы отцу хотелось спорить с ним до посинения. Доктор открыл для нас дверь.
«Преподобный,» сказал он.
«Да?» спросил отец.
«Я не люблю пререкаться, но за семьдесят пять лет бельгийцы построили только те дороги, по которым они вывозили алмазы и каучук. Между нами, Преподобный, я не думаю, что люди здесь надеются на ваше спасение. Я думаю, им нужен Патрис Лумумба - новая душа Африки».
«В Африке миллион душ» - сказал ему отец. Отцу было лучше знать, ведь он собирался их всех спасти.
«Ну да, действительно!» сказал доктор. Он выглянул в коридор и закрыл дверь, оставив нас внутри. И сказал тихо: «И почти половина из них были на прошлой неделе здесь в Стенливилле, присягая своему Тата Лумумба».
Отец сказал: «Тата Лумумба, как я слышал, всего лишь босой почтовый служащий, который даже в колледже не был».
«Это правда, Преподобный, но у этого человека такой дар владения толпой, что ботинки ему не нужны. На прошлой неделе он час говорил о ненасильствнном пути к независимости. Толпе это так понравилось, что они восстали и убили двенадцать человек».
Потом доктор повернулся к нам спиной. Он вымыл руки в миске и вытер полотенцем, как мама после мытья посуды. Потом повернулся и пристально посмотрел на мою руку, потом на отца. Он сказал отцу, что всего восемь конголезцев учились в колледже. Нет ни единого конголезца врача или военного офицера, нет, потому что бельгийцы не давали им получить образование. Он сказал: «Преподобный, если вы ищете новых предводителей Конго, не пытайтесь искать в учебных заведениях. Лучше присмотритесь к тюрьмам - мистер Лумумба оказался там после беспорядков на прошлой неделе. К тому времени, как он выйдет, думаю, у него будет больше последователей, чем у Иисуса».
Ой-ой! Теперь доктор отцу уже ничуточки не нравится. Сказать, что что-то лучше, чем Иисус, это страшный грех. Отец посмотрел в потолок и в окно, стараясь ничего не ударить, пока доктор открывал дверь, и нам пора было уходить. Плафон на потолке был из прозрачного стекла, наполовину заполненный чем-то темным, как кофейная чашка, только это были мертвые насекомые. Я знаю почему. Они любят лететь на свет, потому что он такой, такой красивый, как что-то чего им хочется , а потом они оказываются в западне.
Я знаю, какие они на ощупь. Как будто касаешься пальцами чьих-то ресниц.
Когда мы приехали домой, сестрам пришлось нарезать мой ужин на кусочки и помогать мне одеваться. Это было самое лучшее. Я показала Ли, как можно взобраться на авокадо и она меня подсадила. Я все еще прекрасно могла взбираться при помощи здоровой руки. Мне приходится в основном играть с Ли, потому что с остальными членами моей семьи было что-то не так, или они были слишком взрослыми, чтобы играть.
Мы должны были ждать, сидя на дереве. Я сказала ей: «Мистер Аксельрот пьет красный виски. Он у него под сидением в самолете. Я бутылку выкатила ногой, а потом закатила обратно».
Я самая маленькая, но могла бы кое-что рассказать.
Бельгийскую армию не приходится долго ждать. Они всегда приходят в одно и то же время. Сразу после обеда, когда еще не идет дождь и все женщины со своими ведрами и вещами уже ушли к реке и на поля, а мужчины спят дома. Тихо. Тогда по дороге маршируют армейские мальчики, выкрикивая песню на французском. Тот белый знает, кто главный, и все остальные должны повторять за ним, потому что они - потомки Хама. Но правда-правда, вот что я вам скажу: у них у всех есть ботинки. Они шагают в ногу твердо по дороге, а потом останавливаются так быстро, что пыль садится на их ботинки.
Мальчишек Джимми Кроу не так легко заметить. Им не нужна бельгийская армия, поэтому они прячутся. Они приходят время от времени и устраивают собрания за нашим курятником. Усаживаются на корточки и слушают, что говорит главный, а руки и ноги у них такие худые, что можно видеть какой формы их кости. И они босые. Только неровный слой белой пыли на ногах, и у всех черные болячки и шрамы. Все шрамы очень заметны. Мама говорит, что на их коже шрамы видны по другому, потому что их кожа - это карта жизненных печалей.
Мы затаились, чтобы шпионить за ними, там, за курятником, и они пришли. Ли сказала, что Мама говорит, что миссис Андертаун говорит даже не смотреть на них, когда они приходят. Они хотят захватить власть в стране и выгнать всех белых.
Я сказала: «Я бы хотела себе такую красную кепку».
«Ш-ш-ш, заткнись,» сказала Ли. Но потом добавила: «Ну, и я тоже. Это хорошая красная кепка». Она так сказала, потому что «заткнись» меня обидело.
Мальчики сказали: «Патрис Лумумба!»
Я сказала Ли, что это означает новую душу Африки, и что он теперь в тюрьме, и что Иисус очень зол на это. Я ей это сказала! Я самая маленькая, но я это знала. Я так неподвижно лежала на ветке, что слилась с деревом. Я была как зеленая змея мамба. Яд. Я могла быть прямо радом с вами, а вы бы и не заметили.