оста холт, "поваренная книга бедняка, или малоземельного хутора летопись", ч.2
/первая часть: http://boho-area.livejournal.com/270662.html?thread=6125638#t6125638/
прошу прощения у тех, кому слетевший кат порвал ленту!
На болото скорей - посмотреть, как журавли танцуют! Сидит уж кто-то. Енс, кому еще быть. С Енсом приходили, смотрели на журавлей тут не раз. По первости, памятно, по-над корнями его перетаскивала, по-над ямами в лесу… Журавли поодаль, обережь через озеро, а я вижу ясно. Енс бинокль прихватил, гляжу - ну крыльями прям по лицу заденут! Описать ли, что изведала…
Не трачу лишнего, ужимаюсь. Да то то, то это… С основы начать. В амбаре пылится невесть с каких лет здоровенный сновальный валик, тяжелый, не сдюжить. Совестно к соседям да к соседям - подмогнут, платы не возьмут. В артели попросила, взяли пустяк - несколько эре за метр, насновали ниток. Как же мне бабушки недоставало, тут бы ее сноровку! Ткацкого станка на моих глазах в ход не пускали с детства. Тогда доживала у нас бабушка Аннетта, на все руки мастерица. И ткала на чердаке. А раз молвила - ототкала свое. Печально так, ровно - отвековала. А через день лежала в кровати мертва, руки покойно сложены. Чуяла, верно, смерть. Молчаливая перед тем сидела, как думой объятая.
Задолго до смерти приговорила: мне завещает и ткацкий станок, и прялку, и веретено, и мотовило со вьюшкой. И еще корзины для шерсти - при себе завсегда держала. Одну -для нечесаной шерсти - с ручкой, другую - мотки складывать - вытянутую, без ручки. Потом комод, потом розами расписанный сундук. Со всем этим она у нас и появилась. Никому не интересные вещи. О наследстве договорились меж собой в ее прежнем доме и в нашем, ее последнем. Мать пожелала единую вещицу: красивую резную скальницу, бог весть какую старую, а везде гожую, сказала, за украшенье сойдет. У меня украшением стоять не будет. Будет к пользе служить, со всем вместе.
На чердаке раскопала бабушкины сокровища. Корзину, полную шерсти, две стареньких, да еще годных чесальных щетки. Картонки с острижками пряжи, чистыми - бери равняй, коробку уж подогнанных стаченных утков. Есть с чем приниматься за дело. Основу получала в артели, спрашивала, как зев отыскать, уток проложить как, основу пробрать. Пробирать-то основу на пару надобно. Педерова Рённе пришла поначалу, после Енс. Подавать нити и отпускать, откуда говорила,- это у него запросто получалось. Опять Рённе пришла, обучила остальному: по «глазкам» пробирать, по бёрду вести меж зубьев, о наборный вал закреплять. Управляться с рукоятями, валиками, подножками. Следи, чтоб кромка велась ровной, упредила. Продвигай тканину почаще, отпускай основу, как ткать кончаешь.
Впервой за ткацкий станок села - не припомню, скольких и лет-то - подножек не доставала. Бабушка взяла к себе на колени: я качалку отведу - она пока на подножку ступит. Челнок с утком в зев прокладывала, другой рукой с другой стороны подхватывала, бёрдом прибивала. Сильней, наставляла бабушка, чай, способна сильней. У меня, восьмилетней, ноги подножек достали б, да тут и уроки, и подружки - тьма приманок.
Имя я тоже от бабушки унаследовала. Да куда ни кинь, мать говорила, вылитая бабушка. Несговорчивая, упрямая, коль чего всхочется. Заявила бабушка, мне зваться Аннетта,- назвали, хоть отец прочил - Марит, своей матери поименницей. Мне б оба имени носить, да отцу показалось, не в лад. Кто ж ведал, что буду одничкой. Бабушка учила меня всему, чему научить у матери времени недоставало. Шестилетней чесала шерсть - для бабушки за прялкой. И прясть пробовала лет восьми-десяти. Толстой, комковатой сучилась нить, да у бабушки на то присказка: горю навык подсобит. Не заимела тогда навыка. Теперь все упражняюсь, живей - помедля прялку пущу, нить натяну - ослаблю, наловчилась. Неделю извела. Зато пряду что ни день ровней. Подвязывать к старым носкам пятки новые бабушка научила. Веники, метелки мастерить. Зимой завсегда обмётному венику за дверью место. Пальмовая метла голенастая, что двумя руками держать надобно, бабушку злила. Видано ль, чтоб женщины с пустыми руками ходили? А веник и одной ухватишь! Твоя правда бабушка. Завсегда будет венику место у моей двери.
Навязала веников, метелок - тут берёсту подоспело время драть. Устроила парники, солнцем обогреются. На ночь да по холоду хорошенько накрыть - заведется у меня капустка, помидоры. Навозу конского жалко нету, что ж, обойдутся без нижнего подогрева. А тут И теплица небольшая осталась. Для помидоров приспособлю, раньше мы в ней одни цветы разводили.
…Деньги, деньги. Без денег долго ль перебьюсь. Так, надобен харч. Картошка - имеется, в погребе. Мешок муки на печево. Когда ж я толикой такой масла довольствовалась, рыбы, мяса! Про кофе смолчу. Литр молока каждый день покупаю у Ренне. Только б Карменсита отелилась скорей! С недельку еще, верно, походит. В малюсеньком морозильнике четыре отбивные лежат с Пасхи. С собой привезла снедь. Половинкой отбивной лакомлюсь по воскресным дням. По буденным - мясопуст. Всё-то вспоминаю бабушкины рассказы про детство. Не из зажиточных была. И чего я не записала про бедняцкое ёжево? Нынче б рецепты подходящи, а так - где их взять. Самой разве пробовать? Хотя в войну и мы схожего ёжева отведали- вовсе неученой меня не назовешь. Ну вот, за поваренную книгу бедняка берусь!
Размяла как-то картошку с тмином. Туда б маслица в середку, ан нету. От зари до зари на дворе оттрублю-проглатываю, голодная, не разбирая. В другой раз сделала скоромные клецки, да без крови, с отварной свиной шкуркой. К ним хорошо б сладкой творожной подливки, так и творогу нету. Неделю ни эре не потратила - не нашлось. Взяла кило маргарину, ведро крепкого посола селедки копченой - в кредит. И у Рённе в долг- четыре литра молока. Деньги в банке остались, пять сотен-то на корову сняла. Да счет за электричество придет в июне. До июня денег не трону. Значит, всякую свободную минутку ткать. Вечерами сколько сил у станка сидела. Артели не сдавай, советовала мать, в Осло хозяйки гоняются за ткаными половиками. Мать приехала,- обрезала тканину, после начну заново. Выткала-то десять метров, так основы не напасешься. А и ждать невтерпеж. Десять метров -это ж триста крон! Мать деньги выкладывает - и я богачка! Свинины покупаю, сколько морозильничек вместит. И кусище - от шеи - говядины. Ух, и наемся!
Карменсита, наконец, отелилась. Красота! Сготовила сырники на обед. В субботу приехали мать, отец, Бергер - подчевала сырниками со шкварками. А в воскресенье - молозивом на сладкое. Мать воскресный обед захватила, так что цела моя говядина!
Теля - по счастью телочку - окрестила Арелией. В апреле напоследок Енс подсобил на поле, раскидал навоз, что купила у Педера. Хватило под картошник всего, остальную пахоту засеяла овсом и горохом - скот кормить. Овсу, гороху придется перетерпеть годок без удобрений. Овощам - обойтись компоста, кучкой, в войну собранной из отхожего места, золы, палой листвы. Теперь-то надобность - теперь компосту заготовлю. Скотинки б мне побольше, а то не скоро наберется навозу вдосталь на Стурему целиком.
Двор весной убирать завсегда удовольствие. Жалко, остались одни бабушкины метелки березовые, да пригодятся, как с граблями пройдусь. Ну и листвы ж от считанных деревьев у дома! Мы с матерью убрали её вроде осенью, а везу вот тачку за тачкой на компостную кучу. Хорошо, чего там. Почернела, попрела, на огород, может, уж будущей весной пойдет. С листвой разделалась, на невспаханную половину подалась, разбила лепешки от Педеровых коров - паслись прошлый год, хворост собрала - в компост снесу. Смотри ты - ветреница показалась. Бутончики - беловатые впрозелень. Всего-то их чуть. Да тут они, тут. Радостью зашлась, как в детстве, - бывало, ворвусь и в крик: лето видела! Первые весной прозоры земли - то потиху кажущее себя лето. Ох, глупые отец с матерью, Бергер! Переполнившей благодатью поделилась бы, а им невдомек.
Телефон молчит - тощ мой карман. Охота со мной поболтать - платите, объявила, мне платить нечем. Мать тратится, я - нет. Они другой раз звонят.
Позвонили… Отец на стройке сорвался, как уж разбился - не прознать, но в сознаньи, жить будет.
У соседей опомнилась. Перепугана, слезы нейдут. К отцу срочно ехать!
- Сядь! - приказала Рённе. - Выпей! - протянула первое, что нашлось, вино сладкое домашнее.
- Спокойней. Поедешь. Енс, я присмотрим за коровами, за хозяйством. Енс тебя к поезду отвезет.
Проводила Рённе домой, подсобила сложиться. Села я в поезд - заплакала. Жить будет. А как позвоночник сломан? А как парализован? Не поезд - кляча старая, тащится, не торопится. А что как мать всего не сказала, как умрет, пока доеду? В банк не успела, да Енс сунул сотню, такси до матера возьму.
Вошла к нему - после таблеток, уколов в дремоте. Поговорили с врачом.
- Легко отделался. Успокойтесь,- врач меня обнял.- Поставим на ноги, время, правда, надобно.
- Успокойся. Нетта,- просила мать, как назавтра собралась я домой.- Врач говорит, выкарабкается.
А выглядел, будто недолго ему осталось. Чужое лицо, не отцово. Мать навещать - дня обещалась не пропускать, при всякой перемене - к худшему, лучшему - звонить. И я звонить стану, каждый день.
- Очнулся отец, про тебя спрашивал! - услышала от матери раз.
Затащила корову с телочкой в огорожу - беспокойства меньше Евсу миляге - поехала.
- Прикидываются: со мной всё на лад,- вздохнул отец.- Да я-то соображаю...- Сам вялый, пришибленный.
- Всё должно наладиться! Как иначе?
С врачом поговорила. Трудиться сможет? Ходить?
- От него много зависит. Мужество утерял, волю к жизни. Паралич не грозит, да запрещали двигаться, теперь не пробует - из боязни. Вдохновите его, фрёкен Стурему. Вы одна и способны.
Кивнула, не поправила: уж я не фрёкен Стурему, кивала - гадала: как наезжать-то? У меня скотина, хозяйство, а денег нету.
Бергер домой наведывается каждый выходной, мать - каждый второй. Измочалилась весной по страде. Енс да конь при нем - вся подмога. Капусту, помидоры, картошку посадила, попросила наседку у Рённе, у нее ж купила десяток яиц - цыплят заведу. Смастерила клетку, сеткой отгородила загончик - цыпляток жду-дожидаюсь. В малую теплицу брюссельскую капусту, красный стручковый перец высадила. Сажаю, горожу - одно твержу: в каталке отец уж, а то-на ногах. И валюсь в постель вечером как убитая.
Разыскала последнего на памяти председателя общины - вступаю. Вот так так: общины-то нету, распущена. Распущена? Крепкая до войны была. Свою библиотеку держала. Чего ж распущена? Оно верно, да в войну, говорит, тяжко пришлось. Распоряжались не сами...
-- Мир настал - два года как.
- А тут и никого, кто б землей тревожился. Зарабатывают, да не тут.
- У меня четверо соседей ведут хозяйство. Со мной - пятеро. А мы не поселок, горстка.
Попросила устав. Восемьдесят общинников по изначальному списку. Повыходила половина: на заработках, разъехались. Так нас еще о-го-го! В уставе-то: не подлежит роспуску, коль налицо десять хозяев, выражающих намеренье общину сохранить.
- Десятерых не наберется?
- Оно верно, наберется, да пришли к согласью - распускаемся.
- Нажимал кто, что ль?
- Гм... нажимать не нажимал...- глаза отвел, с ответом не поспешил.
- Значит, общине жить! - объявила я.
Енс вступить решил. Арне Велтмуен. Звонарь из поселка, Ингебрит Столен, всего-то сада в два мола хозяин, а тож решил. Эрик Хага. Уле Даммен. Уле Стампен. Пер Нюгард. Туре Туенген. Берта Браут. Гуннар Браттли. Одиннадцатая-Аннетта Стурему. Енс вызвался походить в округе, еще народ пособрать, мы ж, не откладывая, написали прежнему председателю, книг попросили. И подписались - все одиннадцать.
Писали, напоминали - получили-таки книги общинные. Да отраслевой раздел передан публичной поселковой библиотеке, как знать, вернем ли.
Уж досталось нам. Которые голосовали за роспуск общины - озлобились. Ох люди. У самих совесть не чиста - других виноватят. Местные власти тоже не радовались, как мы то с тем, то с этим. Коммунальное пособие на машинный двор? Про что вы! У сельского хозяйства на будущее никаких видов. Дюжина общинников с землицей от двух до сотни молов - эка сила! Развалится ваша община, скоренько! Так напрямик и говорили по конторам. И в пособщики, что мочи - развалить.
Не сразу, а уразумела, чего им надобно: свободных тружеников в Норвегии - мелких земледельцев - до последнего извести! В наемные рабы извольте! Чтоб заработную плату снижать, незанятых рук маловато. Побольше б этих рук, пускай за работу война идет - вот чего им надобно!
Берта Браут и я взялись за женщин: собрать в общину всех, неохочих поначалу, безучастных. Позвали из нашего фюльке специалиста по народным кустарным промыслам - с докладом. И результат вам: община теперь не абы что - Сельскохозяйственной и кустарно - п ром ы ш л е н н ой общиной М у г р е н д а прозывается! Еще какой результат! Теперь в общине женщин побольше мужчин. Из самых крупных дворов вступают. Это женщины гуртом навязали, наплели, наткали, устроили ярмарку и нате-ка - первые тысячи крон на будущий машинный двор!
А еще раньше вот что случилось. Мать купила автомобиль и в субботу, раз прикатила с Бергером: отца привезли. На прицепе - коляска инвалидная. Отец вроде возвращался к жизни: сидел уж. Рот, глаза, видела, сомкнул накрепко, как пересаживали из автомобиля в коляску.
В ней и несли сколько-то шагов до веранды.
Чужой. Одежда мешком. Лицо без кровинки. Слова не вытянешь. Взгляд в пустоту.
- Сдался,- жаловалась мать.- Все ему без интереса. Врачу не верит. Коляска, решил, пожизненно.
- Жалко, насмерть не разбился,- обронил. Небрежливо так, будто: жалко, дождь зарядил.
Мать теперь через выходной приезжает, привозит отца. Наловчился из автомобиля вылезать, перебираться в коляску, а из коляски - в кровать. Да вижу, какая ему мука.
- Твоя заслуга, что отец с нами,- порадовала мать.- Лежмя б на кровати лежал, глаза в потолок. А то скажет: как там девчурка?
/оля рианон вроде выложила ссылку на сканы, но я буду продолжать выкладывать перепечатку - мне кажется, что так читать легче, да и можно к себе унести, распечатать. я попробовала было прогнать через распознавалку - но у фотографий среднее качество, да и язык больно специфичный, в итоге чистка от артефактов превратилась в перепечатку с дополнительными развлечениями, так что - только лапками, только хардкор!)))/
прошу прощения у тех, кому слетевший кат порвал ленту!
На болото скорей - посмотреть, как журавли танцуют! Сидит уж кто-то. Енс, кому еще быть. С Енсом приходили, смотрели на журавлей тут не раз. По первости, памятно, по-над корнями его перетаскивала, по-над ямами в лесу… Журавли поодаль, обережь через озеро, а я вижу ясно. Енс бинокль прихватил, гляжу - ну крыльями прям по лицу заденут! Описать ли, что изведала…
Не трачу лишнего, ужимаюсь. Да то то, то это… С основы начать. В амбаре пылится невесть с каких лет здоровенный сновальный валик, тяжелый, не сдюжить. Совестно к соседям да к соседям - подмогнут, платы не возьмут. В артели попросила, взяли пустяк - несколько эре за метр, насновали ниток. Как же мне бабушки недоставало, тут бы ее сноровку! Ткацкого станка на моих глазах в ход не пускали с детства. Тогда доживала у нас бабушка Аннетта, на все руки мастерица. И ткала на чердаке. А раз молвила - ототкала свое. Печально так, ровно - отвековала. А через день лежала в кровати мертва, руки покойно сложены. Чуяла, верно, смерть. Молчаливая перед тем сидела, как думой объятая.
Задолго до смерти приговорила: мне завещает и ткацкий станок, и прялку, и веретено, и мотовило со вьюшкой. И еще корзины для шерсти - при себе завсегда держала. Одну -для нечесаной шерсти - с ручкой, другую - мотки складывать - вытянутую, без ручки. Потом комод, потом розами расписанный сундук. Со всем этим она у нас и появилась. Никому не интересные вещи. О наследстве договорились меж собой в ее прежнем доме и в нашем, ее последнем. Мать пожелала единую вещицу: красивую резную скальницу, бог весть какую старую, а везде гожую, сказала, за украшенье сойдет. У меня украшением стоять не будет. Будет к пользе служить, со всем вместе.
На чердаке раскопала бабушкины сокровища. Корзину, полную шерсти, две стареньких, да еще годных чесальных щетки. Картонки с острижками пряжи, чистыми - бери равняй, коробку уж подогнанных стаченных утков. Есть с чем приниматься за дело. Основу получала в артели, спрашивала, как зев отыскать, уток проложить как, основу пробрать. Пробирать-то основу на пару надобно. Педерова Рённе пришла поначалу, после Енс. Подавать нити и отпускать, откуда говорила,- это у него запросто получалось. Опять Рённе пришла, обучила остальному: по «глазкам» пробирать, по бёрду вести меж зубьев, о наборный вал закреплять. Управляться с рукоятями, валиками, подножками. Следи, чтоб кромка велась ровной, упредила. Продвигай тканину почаще, отпускай основу, как ткать кончаешь.
Впервой за ткацкий станок села - не припомню, скольких и лет-то - подножек не доставала. Бабушка взяла к себе на колени: я качалку отведу - она пока на подножку ступит. Челнок с утком в зев прокладывала, другой рукой с другой стороны подхватывала, бёрдом прибивала. Сильней, наставляла бабушка, чай, способна сильней. У меня, восьмилетней, ноги подножек достали б, да тут и уроки, и подружки - тьма приманок.
Имя я тоже от бабушки унаследовала. Да куда ни кинь, мать говорила, вылитая бабушка. Несговорчивая, упрямая, коль чего всхочется. Заявила бабушка, мне зваться Аннетта,- назвали, хоть отец прочил - Марит, своей матери поименницей. Мне б оба имени носить, да отцу показалось, не в лад. Кто ж ведал, что буду одничкой. Бабушка учила меня всему, чему научить у матери времени недоставало. Шестилетней чесала шерсть - для бабушки за прялкой. И прясть пробовала лет восьми-десяти. Толстой, комковатой сучилась нить, да у бабушки на то присказка: горю навык подсобит. Не заимела тогда навыка. Теперь все упражняюсь, живей - помедля прялку пущу, нить натяну - ослаблю, наловчилась. Неделю извела. Зато пряду что ни день ровней. Подвязывать к старым носкам пятки новые бабушка научила. Веники, метелки мастерить. Зимой завсегда обмётному венику за дверью место. Пальмовая метла голенастая, что двумя руками держать надобно, бабушку злила. Видано ль, чтоб женщины с пустыми руками ходили? А веник и одной ухватишь! Твоя правда бабушка. Завсегда будет венику место у моей двери.
Навязала веников, метелок - тут берёсту подоспело время драть. Устроила парники, солнцем обогреются. На ночь да по холоду хорошенько накрыть - заведется у меня капустка, помидоры. Навозу конского жалко нету, что ж, обойдутся без нижнего подогрева. А тут И теплица небольшая осталась. Для помидоров приспособлю, раньше мы в ней одни цветы разводили.
…Деньги, деньги. Без денег долго ль перебьюсь. Так, надобен харч. Картошка - имеется, в погребе. Мешок муки на печево. Когда ж я толикой такой масла довольствовалась, рыбы, мяса! Про кофе смолчу. Литр молока каждый день покупаю у Ренне. Только б Карменсита отелилась скорей! С недельку еще, верно, походит. В малюсеньком морозильнике четыре отбивные лежат с Пасхи. С собой привезла снедь. Половинкой отбивной лакомлюсь по воскресным дням. По буденным - мясопуст. Всё-то вспоминаю бабушкины рассказы про детство. Не из зажиточных была. И чего я не записала про бедняцкое ёжево? Нынче б рецепты подходящи, а так - где их взять. Самой разве пробовать? Хотя в войну и мы схожего ёжева отведали- вовсе неученой меня не назовешь. Ну вот, за поваренную книгу бедняка берусь!
Размяла как-то картошку с тмином. Туда б маслица в середку, ан нету. От зари до зари на дворе оттрублю-проглатываю, голодная, не разбирая. В другой раз сделала скоромные клецки, да без крови, с отварной свиной шкуркой. К ним хорошо б сладкой творожной подливки, так и творогу нету. Неделю ни эре не потратила - не нашлось. Взяла кило маргарину, ведро крепкого посола селедки копченой - в кредит. И у Рённе в долг- четыре литра молока. Деньги в банке остались, пять сотен-то на корову сняла. Да счет за электричество придет в июне. До июня денег не трону. Значит, всякую свободную минутку ткать. Вечерами сколько сил у станка сидела. Артели не сдавай, советовала мать, в Осло хозяйки гоняются за ткаными половиками. Мать приехала,- обрезала тканину, после начну заново. Выткала-то десять метров, так основы не напасешься. А и ждать невтерпеж. Десять метров -это ж триста крон! Мать деньги выкладывает - и я богачка! Свинины покупаю, сколько морозильничек вместит. И кусище - от шеи - говядины. Ух, и наемся!
Карменсита, наконец, отелилась. Красота! Сготовила сырники на обед. В субботу приехали мать, отец, Бергер - подчевала сырниками со шкварками. А в воскресенье - молозивом на сладкое. Мать воскресный обед захватила, так что цела моя говядина!
Теля - по счастью телочку - окрестила Арелией. В апреле напоследок Енс подсобил на поле, раскидал навоз, что купила у Педера. Хватило под картошник всего, остальную пахоту засеяла овсом и горохом - скот кормить. Овсу, гороху придется перетерпеть годок без удобрений. Овощам - обойтись компоста, кучкой, в войну собранной из отхожего места, золы, палой листвы. Теперь-то надобность - теперь компосту заготовлю. Скотинки б мне побольше, а то не скоро наберется навозу вдосталь на Стурему целиком.
Двор весной убирать завсегда удовольствие. Жалко, остались одни бабушкины метелки березовые, да пригодятся, как с граблями пройдусь. Ну и листвы ж от считанных деревьев у дома! Мы с матерью убрали её вроде осенью, а везу вот тачку за тачкой на компостную кучу. Хорошо, чего там. Почернела, попрела, на огород, может, уж будущей весной пойдет. С листвой разделалась, на невспаханную половину подалась, разбила лепешки от Педеровых коров - паслись прошлый год, хворост собрала - в компост снесу. Смотри ты - ветреница показалась. Бутончики - беловатые впрозелень. Всего-то их чуть. Да тут они, тут. Радостью зашлась, как в детстве, - бывало, ворвусь и в крик: лето видела! Первые весной прозоры земли - то потиху кажущее себя лето. Ох, глупые отец с матерью, Бергер! Переполнившей благодатью поделилась бы, а им невдомек.
Телефон молчит - тощ мой карман. Охота со мной поболтать - платите, объявила, мне платить нечем. Мать тратится, я - нет. Они другой раз звонят.
Позвонили… Отец на стройке сорвался, как уж разбился - не прознать, но в сознаньи, жить будет.
У соседей опомнилась. Перепугана, слезы нейдут. К отцу срочно ехать!
- Сядь! - приказала Рённе. - Выпей! - протянула первое, что нашлось, вино сладкое домашнее.
- Спокойней. Поедешь. Енс, я присмотрим за коровами, за хозяйством. Енс тебя к поезду отвезет.
Проводила Рённе домой, подсобила сложиться. Села я в поезд - заплакала. Жить будет. А как позвоночник сломан? А как парализован? Не поезд - кляча старая, тащится, не торопится. А что как мать всего не сказала, как умрет, пока доеду? В банк не успела, да Енс сунул сотню, такси до матера возьму.
Вошла к нему - после таблеток, уколов в дремоте. Поговорили с врачом.
- Легко отделался. Успокойтесь,- врач меня обнял.- Поставим на ноги, время, правда, надобно.
- Успокойся. Нетта,- просила мать, как назавтра собралась я домой.- Врач говорит, выкарабкается.
А выглядел, будто недолго ему осталось. Чужое лицо, не отцово. Мать навещать - дня обещалась не пропускать, при всякой перемене - к худшему, лучшему - звонить. И я звонить стану, каждый день.
- Очнулся отец, про тебя спрашивал! - услышала от матери раз.
Затащила корову с телочкой в огорожу - беспокойства меньше Евсу миляге - поехала.
- Прикидываются: со мной всё на лад,- вздохнул отец.- Да я-то соображаю...- Сам вялый, пришибленный.
- Всё должно наладиться! Как иначе?
С врачом поговорила. Трудиться сможет? Ходить?
- От него много зависит. Мужество утерял, волю к жизни. Паралич не грозит, да запрещали двигаться, теперь не пробует - из боязни. Вдохновите его, фрёкен Стурему. Вы одна и способны.
Кивнула, не поправила: уж я не фрёкен Стурему, кивала - гадала: как наезжать-то? У меня скотина, хозяйство, а денег нету.
Бергер домой наведывается каждый выходной, мать - каждый второй. Измочалилась весной по страде. Енс да конь при нем - вся подмога. Капусту, помидоры, картошку посадила, попросила наседку у Рённе, у нее ж купила десяток яиц - цыплят заведу. Смастерила клетку, сеткой отгородила загончик - цыпляток жду-дожидаюсь. В малую теплицу брюссельскую капусту, красный стручковый перец высадила. Сажаю, горожу - одно твержу: в каталке отец уж, а то-на ногах. И валюсь в постель вечером как убитая.
Разыскала последнего на памяти председателя общины - вступаю. Вот так так: общины-то нету, распущена. Распущена? Крепкая до войны была. Свою библиотеку держала. Чего ж распущена? Оно верно, да в войну, говорит, тяжко пришлось. Распоряжались не сами...
-- Мир настал - два года как.
- А тут и никого, кто б землей тревожился. Зарабатывают, да не тут.
- У меня четверо соседей ведут хозяйство. Со мной - пятеро. А мы не поселок, горстка.
Попросила устав. Восемьдесят общинников по изначальному списку. Повыходила половина: на заработках, разъехались. Так нас еще о-го-го! В уставе-то: не подлежит роспуску, коль налицо десять хозяев, выражающих намеренье общину сохранить.
- Десятерых не наберется?
- Оно верно, наберется, да пришли к согласью - распускаемся.
- Нажимал кто, что ль?
- Гм... нажимать не нажимал...- глаза отвел, с ответом не поспешил.
- Значит, общине жить! - объявила я.
Енс вступить решил. Арне Велтмуен. Звонарь из поселка, Ингебрит Столен, всего-то сада в два мола хозяин, а тож решил. Эрик Хага. Уле Даммен. Уле Стампен. Пер Нюгард. Туре Туенген. Берта Браут. Гуннар Браттли. Одиннадцатая-Аннетта Стурему. Енс вызвался походить в округе, еще народ пособрать, мы ж, не откладывая, написали прежнему председателю, книг попросили. И подписались - все одиннадцать.
Писали, напоминали - получили-таки книги общинные. Да отраслевой раздел передан публичной поселковой библиотеке, как знать, вернем ли.
Уж досталось нам. Которые голосовали за роспуск общины - озлобились. Ох люди. У самих совесть не чиста - других виноватят. Местные власти тоже не радовались, как мы то с тем, то с этим. Коммунальное пособие на машинный двор? Про что вы! У сельского хозяйства на будущее никаких видов. Дюжина общинников с землицей от двух до сотни молов - эка сила! Развалится ваша община, скоренько! Так напрямик и говорили по конторам. И в пособщики, что мочи - развалить.
Не сразу, а уразумела, чего им надобно: свободных тружеников в Норвегии - мелких земледельцев - до последнего извести! В наемные рабы извольте! Чтоб заработную плату снижать, незанятых рук маловато. Побольше б этих рук, пускай за работу война идет - вот чего им надобно!
Берта Браут и я взялись за женщин: собрать в общину всех, неохочих поначалу, безучастных. Позвали из нашего фюльке специалиста по народным кустарным промыслам - с докладом. И результат вам: община теперь не абы что - Сельскохозяйственной и кустарно - п ром ы ш л е н н ой общиной М у г р е н д а прозывается! Еще какой результат! Теперь в общине женщин побольше мужчин. Из самых крупных дворов вступают. Это женщины гуртом навязали, наплели, наткали, устроили ярмарку и нате-ка - первые тысячи крон на будущий машинный двор!
А еще раньше вот что случилось. Мать купила автомобиль и в субботу, раз прикатила с Бергером: отца привезли. На прицепе - коляска инвалидная. Отец вроде возвращался к жизни: сидел уж. Рот, глаза, видела, сомкнул накрепко, как пересаживали из автомобиля в коляску.
В ней и несли сколько-то шагов до веранды.
Чужой. Одежда мешком. Лицо без кровинки. Слова не вытянешь. Взгляд в пустоту.
- Сдался,- жаловалась мать.- Все ему без интереса. Врачу не верит. Коляска, решил, пожизненно.
- Жалко, насмерть не разбился,- обронил. Небрежливо так, будто: жалко, дождь зарядил.
Мать теперь через выходной приезжает, привозит отца. Наловчился из автомобиля вылезать, перебираться в коляску, а из коляски - в кровать. Да вижу, какая ему мука.
- Твоя заслуга, что отец с нами,- порадовала мать.- Лежмя б на кровати лежал, глаза в потолок. А то скажет: как там девчурка?
/оля рианон вроде выложила ссылку на сканы, но я буду продолжать выкладывать перепечатку - мне кажется, что так читать легче, да и можно к себе унести, распечатать. я попробовала было прогнать через распознавалку - но у фотографий среднее качество, да и язык больно специфичный, в итоге чистка от артефактов превратилась в перепечатку с дополнительными развлечениями, так что - только лапками, только хардкор!)))/