Снова "Склейки"
Мои "Склейки" понемногу продаются, чему я весьма рада.
И потому я решила выложить тут кусочек из текста: вдруг кому-то любопытно, а в магазин идти лень?) Ну а вдруг?)))
Старые казармы хорошо смотрятся в кино: Фандорин взбегает по мощным широким лестницам, придерживаясь рукой за ажурные кованые перила, прыгает по изящным изломам крыш и, перегибаясь, смотрит вниз, на заснеженный двор.
Мне же здесь очень плохо. Я вдыхаю запах канализации, мерзну в темных коридорах, боюсь прислонится к липкой стене.
Мне показывают комнаты: маленькие, перегороженные шкафами. Входя, я упираюсь взглядом в их фанерные спины. Обои выцвели, вещи валяются как попало, следы потеков украшают стены и потолок желто-зелеными заплесневелыми кляксами, отслаивается и падает кусками штукатурка. Говорят, большой ее пласт, упавший вниз, едва не убил ребенка. Идем в ту комнату, где это случилось: в потолке дыра, в ней - ромбы гнилой обрешетки.
Кухня заброшена: загаженные плиты, окно, разбитое и заложенное фанерой, свернутые краны и ручки.
- Где вы готовите? - спрашиваю я.
За моей спиной волнуется толпа обреченных здесь жить.
- Плитки в комнатах, чайники электрические... - сразу несколько голосов.
Санузел - шок. Три из четырех унитазов не работают. В одном стоит по ободок мутная жижа.
- Отойдите, сейчас включу душ, - предупреждает женщина. Мы с Димой - в дверях, он прицеливается камерой. Душ клокочет, выплевывает воду. Шуршит что-то в трубе, идущей под потолком, и вода начинает просачиваться сквозь десятки крохотных дырочек, заливая все пространство душевой.
- Все так? - спрашиваю я.
- Нет, только этот, - отвечают женщины. - Остальные - ничего.
Душ выключен, но все еще капает дождь-из-трубы. Желтая краска стен разрисована черным грибком и рыжими полосами ржавчины, украшена горельефами вздувшихся и лопнувших пузырей краски.
Хочется свежего воздуха. Говорят, на построенные фабрикантом казармы жаловались еще рабочие, жившие в них сто лет назад.
Выходим из подъезда, стремимся встать подальше от стен, из которых время от времени вываливаются кирпичи. Водитель - молоденький Сережка на старом сером фольксвагене - ждет, пока мы усядемся в машину, а пока просто спит, сдвинув шапку на глаза. Радио в салоне орет, включенное на полную громкость.
Дима тянет меня за угол: хочет снять самую страшную, щербатую стену. Я иду, и он ставит меня подальше от развалин, возле засохшего, торчащего из-под снега куста репейника.
Стена глухая, нас не видят жители, не видит водитель, и Дима долго-долго меня целует. Мы целуемся весь этот день, с самого утра, и в офисе о нас уже знают.
Люблю монтажку: пусть тесно, пусть жужжит аппаратура и капает конденсат из темной щели кондиционера. Зато это полтора на два метра покоя. Здесь - стол с установленными на него полками для трех мониторов, видеомагнитофонов разных форматов, и огромного компьютера. В уголке - микшерский пульт и доживающий свой век пульт линейного монтажа с западающими кнопками.
Между столом и стеной - узкая полоска пола, на которой помещаются два офисных табурета на колесиках. Леха - наш видеоинженер - огромен, но добр и тих. Его мягкие руки лежат на столе, под ними совсем не видно мыши, и поэтому красный свет из-под ладони в те мгновения, когда рука поднимается над столом, кажется чудом.
Склонив голову, он колдует над моим сюжетом.
- Вот так и вот так... Давай? - приговаривает он. - Класс, хорошо старается Димыч, надо будет ему сказать. Какая красота, ну надо же! Плесень, капли, окно пыльное, унитаз - вон какой нарядный... Ради тебя старается?
Я краснею от удовольствия.
Мне нравится, что Леха не торопится клеить, когда не поджимает время. Мы сидим и тихонько болтаем - обо всем на свете.
- Стой! Стой ты! - кричу я, тыча пальцем в экран.
- Что?! - Леха отнимает руки от кнопок и смотрит на меня.
- Назад давай, - говорю я. - Там кадр хороший. Тетка плачет.
Леха отматывает немного назад, и мы смотрим: женщина, темноволосая, кудрявая, с короткой стрижкой, в дешевом, но чистом домашнем халате смахивает с лица крупную слезу. Леха двигает мышкой, перемоткой гоняет слезу вниз и вверх по щеке и соглашается:
- Хорошо снято, крупненько так. Я ее приклею к унитазу.
Клеит. Получается, что женщина плачет, глядя на заполненной жижей унитаз.
- Несмеяна, - говорю я.
- Это да, - кивает Леха. - Наплакала... темненьким таким.
Мы ржем минуту, а может быть - две. Потом я откашливаюсь и говорю:
- Хватит, Леш. Нехорошо как-то. Они, представляешь, так живут.
- И что, там вот все и правда вот такое? - искренне интересуется он.
- Ага.
- Хреново.
Мы клеим дальше молча. Грустно на все это смотреть, хотя на экране казармы выглядят не так страшно, как вживую.
И потому я решила выложить тут кусочек из текста: вдруг кому-то любопытно, а в магазин идти лень?) Ну а вдруг?)))
Старые казармы хорошо смотрятся в кино: Фандорин взбегает по мощным широким лестницам, придерживаясь рукой за ажурные кованые перила, прыгает по изящным изломам крыш и, перегибаясь, смотрит вниз, на заснеженный двор.
Мне же здесь очень плохо. Я вдыхаю запах канализации, мерзну в темных коридорах, боюсь прислонится к липкой стене.
Мне показывают комнаты: маленькие, перегороженные шкафами. Входя, я упираюсь взглядом в их фанерные спины. Обои выцвели, вещи валяются как попало, следы потеков украшают стены и потолок желто-зелеными заплесневелыми кляксами, отслаивается и падает кусками штукатурка. Говорят, большой ее пласт, упавший вниз, едва не убил ребенка. Идем в ту комнату, где это случилось: в потолке дыра, в ней - ромбы гнилой обрешетки.
Кухня заброшена: загаженные плиты, окно, разбитое и заложенное фанерой, свернутые краны и ручки.
- Где вы готовите? - спрашиваю я.
За моей спиной волнуется толпа обреченных здесь жить.
- Плитки в комнатах, чайники электрические... - сразу несколько голосов.
Санузел - шок. Три из четырех унитазов не работают. В одном стоит по ободок мутная жижа.
- Отойдите, сейчас включу душ, - предупреждает женщина. Мы с Димой - в дверях, он прицеливается камерой. Душ клокочет, выплевывает воду. Шуршит что-то в трубе, идущей под потолком, и вода начинает просачиваться сквозь десятки крохотных дырочек, заливая все пространство душевой.
- Все так? - спрашиваю я.
- Нет, только этот, - отвечают женщины. - Остальные - ничего.
Душ выключен, но все еще капает дождь-из-трубы. Желтая краска стен разрисована черным грибком и рыжими полосами ржавчины, украшена горельефами вздувшихся и лопнувших пузырей краски.
Хочется свежего воздуха. Говорят, на построенные фабрикантом казармы жаловались еще рабочие, жившие в них сто лет назад.
Выходим из подъезда, стремимся встать подальше от стен, из которых время от времени вываливаются кирпичи. Водитель - молоденький Сережка на старом сером фольксвагене - ждет, пока мы усядемся в машину, а пока просто спит, сдвинув шапку на глаза. Радио в салоне орет, включенное на полную громкость.
Дима тянет меня за угол: хочет снять самую страшную, щербатую стену. Я иду, и он ставит меня подальше от развалин, возле засохшего, торчащего из-под снега куста репейника.
Стена глухая, нас не видят жители, не видит водитель, и Дима долго-долго меня целует. Мы целуемся весь этот день, с самого утра, и в офисе о нас уже знают.
Люблю монтажку: пусть тесно, пусть жужжит аппаратура и капает конденсат из темной щели кондиционера. Зато это полтора на два метра покоя. Здесь - стол с установленными на него полками для трех мониторов, видеомагнитофонов разных форматов, и огромного компьютера. В уголке - микшерский пульт и доживающий свой век пульт линейного монтажа с западающими кнопками.
Между столом и стеной - узкая полоска пола, на которой помещаются два офисных табурета на колесиках. Леха - наш видеоинженер - огромен, но добр и тих. Его мягкие руки лежат на столе, под ними совсем не видно мыши, и поэтому красный свет из-под ладони в те мгновения, когда рука поднимается над столом, кажется чудом.
Склонив голову, он колдует над моим сюжетом.
- Вот так и вот так... Давай? - приговаривает он. - Класс, хорошо старается Димыч, надо будет ему сказать. Какая красота, ну надо же! Плесень, капли, окно пыльное, унитаз - вон какой нарядный... Ради тебя старается?
Я краснею от удовольствия.
Мне нравится, что Леха не торопится клеить, когда не поджимает время. Мы сидим и тихонько болтаем - обо всем на свете.
- Стой! Стой ты! - кричу я, тыча пальцем в экран.
- Что?! - Леха отнимает руки от кнопок и смотрит на меня.
- Назад давай, - говорю я. - Там кадр хороший. Тетка плачет.
Леха отматывает немного назад, и мы смотрим: женщина, темноволосая, кудрявая, с короткой стрижкой, в дешевом, но чистом домашнем халате смахивает с лица крупную слезу. Леха двигает мышкой, перемоткой гоняет слезу вниз и вверх по щеке и соглашается:
- Хорошо снято, крупненько так. Я ее приклею к унитазу.
Клеит. Получается, что женщина плачет, глядя на заполненной жижей унитаз.
- Несмеяна, - говорю я.
- Это да, - кивает Леха. - Наплакала... темненьким таким.
Мы ржем минуту, а может быть - две. Потом я откашливаюсь и говорю:
- Хватит, Леш. Нехорошо как-то. Они, представляешь, так живут.
- И что, там вот все и правда вот такое? - искренне интересуется он.
- Ага.
- Хреново.
Мы клеим дальше молча. Грустно на все это смотреть, хотя на экране казармы выглядят не так страшно, как вживую.