***
«Волк»
Чтобы не получилось, как в одном набоковском стихотворении (и не только в нем, любил писатель эту тему и смеялся обидно), чтобы разговор о стихах не был похож на вот это: «в длинном стихотворении Слава писателя, так сказать, занимает проблема, гнетет мысль о контакте с читателем» - надо, стало быть, как-то иначе к делу подходить. Особенно если задача - просто понять, о чем это, когда текст не сказать чтобы очень был прозрачен, как раз как этот. Может быть, какие-то «мосты» от одного опорного момента к следующему? Какие бы тут необходимо высмотреть? Это может оказаться полезным, потому что такого рода текст очень легко понять неправильно, что и случается сплошь и рядом.
Что черный волк по роли в этой песне не животное,
и песня, следовательно, не басенного и не, как бы это точнее сказать, природно-стихийного содержания, вроде знаменитого «Тигр, тигр...» У. Блейка, становится более-менее ясно сразу по каким-то двоящимся определениям: шерсть у волка «тарзанья», и вместо «классического» для изображения этого зверя нюха - «осязанье». Огненный волк и морской волк сюда же, ореол явно тоже что-то значит, но пока непонятно. Вроде бы точно не оборотня, по крайней мере. Дальше про морского волка. Море тут, как всегда, в своем собственном поэтическом достоинстве, а не только обрамление к волку. И штормы, и морская легенда здесь сами по себе производят впечатление, а уж бизанья там вообще такая неожиданно «настоящая» (не без гугла, конечно, но это ничего не меняет), что никакого ложного сухого символизма, что это мол про трудности жизни, и в помине не возникает. Трудности тоже, конечно, но не в ущерб самому морю. Мертвый голландец вместо летучего - и в результате не просто знакомый поэтический образ , а как бы и немного жутко, инфернально, и явно соединено с адом в начале, где волку обещано очутиться в конце концов. И тоже - никакого постного святошеского смысла это обещание не несет: волк такой, что как-то чувствуется возможность, что и там он недолго пробудет. А пока что компания под стать. И неизбежно притягивает в круг волков, о которых песня, еще одного такого, капитана из «Бури на море»:
«Какой маяк? Какие шлюпки?
С ума сошли вы иль ослепли!
Ни зги вокруг, мы в центре бездны,
И души наши очень скоро
Взовьются к небу, как голубки, -
Хотя, скорей, нам место в пекле...
Короче, будьте так любезны
Молчать - и гибнуть без позора!».
Ув. burrru в журнале ув. френда egovoru , где и начался разговор об этом произведении (https://egovoru.livejournal.com/182114.html),
дал важнейшую подсказку, что тройная одинаковая рифма тебе - тебе - тебе, как и строфы-терцины - из Данте. Эта тройная рифмовка у Данте в «Рае» связана с именем Христа («Рай», песнь 32, стихи 83-87), но предполагать, исходя из этого, что здесь тоже должно так быть, и что Волк тут таким образом скрывает свою истинную сущность - совершенно нет оснований. Если считать этот момент значимым, то тогда, скорее, наоборот - по контрасту с первоисточником. Но не по принципу узурпации священного места, а просто в качестве почтительно-признательного, как принято и у других поэтов, заимствования приема у другого мастера, для своих целей, чтобы Волку прибавить вескости и важности в такой песне, которая никак о себе не полагает, что она «исправляет» или ниспровергает знаменитое творение. Это, наверно, служит для смысла «взвешен и не найден легким», и такой ход, возможно, позволяет предположить, в виде обратной перспективы, что первоисточник, когда рифмует так, наверно, тоже имеет это в виду как основание для благодарности и «священного ужаса»: какую ценность имеет сильная и живая душа для высоких небес.
Зато в первой части поэмы, «Ад», в числе трех хищников, преграждающих поэту путь, есть волчица, про которую Вергилий как раз и говорит Данте, что она в конце концов окажется в аду. Дальше такие слова идут, что невозможно не вспомнить такого же хищного Легионера («плен превозмочь»), с его «тенью сомнения», «Юпитер, ты не прав», и «воевал бы вновь». Если сказать, что дальше идет тема Рима и Иерусалима как образов разного величия, будет в чем-то верно, но набоковскую цитату про того критика все равно напомнит. Видно, все дело в том, как именно такой эффект достигнут: на этом месте выясняется, во-первых, что Волк свободно перемещается не только в пространстве, но и во времени: вместо Рима, куда он возвращается из плена, входит в Иерусалим, «не узнав» на холмах другого вечного города. Затем идет тема, что он не пришел, а как-то не по своей воле приведен: сам-то он «только что не мимо». И опять же поэтическое содержание здесь не у самой темы (достаточно традиционной), а у ее воплощения. Никаких назидательных и глубокомысленных, готовых и плоских «идей» и образов, которые в плохих стихах на этом месте непременно были бы, случись им взаимодействовать с такой темой. Нужный смысл, кроме прямого слова «храм», образует образ ослепительного витража, который на первый взгляд разбился, но потом ясно, что это о брызнувшем ослепительном свете, а «без нажима» это, наверно, что волку объяснений не потребовалось, хотя явление для него новое. Но здесь, возможно, и ошибка толкования, это трудное место. Не менее изощренно для целей понимания выглядит эпизод про «плоть неизвестных безвинных животных». При том, что с начала до конца действует «неуступчивая серьезность» тона, мелодии - но, как по канату над пропастью, здесь, кажется, успешно прошла явная злая шутка. Не то чтобы этим животным поделом, но фразеологический оборот «навязнуть в зубах» на месте басенного злодейства очень многое объясняет, перекликаясь с темой «бледной бездари». Кажется, это об унылом прозябании, о вялом,бессильном и безвольно-ленивом существовании. Даже эпитет там особый: не «невинных», а «безвинных». Когда нет ничего, нет и вины. Но, скорее всего, здесь тоже возможны и другие толкования.
Дальше вступает тема «словаря» как «дома сирот», в котором поэт, состоящий при нем на службе, найдет место и для Волка. Некоторые на этом месте разочаровываются и думают, что это про «понарошку», что это все было просто обман, и теперь он не без злорадства открыт, чтобы посмеяться над доверчивыми. Это не так. И «словарь», и дело поэта в этом художественном мире, и тоже вслед за предшественниками, обладают совершенно не шуточной и не изнеженной вескостью: родня им не глупое противопоставление «искусство и действительность», а знаменитые в поэзии образы могущества слова и неисчерпаемости того, что открывается человеческой душе на жизненном пути. И все со всем перекликается. «Все мысли веков, все мечты, все миры, всё будущее галерей и музеев, все шалости фей, все дела чародеев, все елки на свете, все сны детворы».
Чтобы не получилось, как в одном набоковском стихотворении (и не только в нем, любил писатель эту тему и смеялся обидно), чтобы разговор о стихах не был похож на вот это: «в длинном стихотворении Слава писателя, так сказать, занимает проблема, гнетет мысль о контакте с читателем» - надо, стало быть, как-то иначе к делу подходить. Особенно если задача - просто понять, о чем это, когда текст не сказать чтобы очень был прозрачен, как раз как этот. Может быть, какие-то «мосты» от одного опорного момента к следующему? Какие бы тут необходимо высмотреть? Это может оказаться полезным, потому что такого рода текст очень легко понять неправильно, что и случается сплошь и рядом.
Что черный волк по роли в этой песне не животное,
и песня, следовательно, не басенного и не, как бы это точнее сказать, природно-стихийного содержания, вроде знаменитого «Тигр, тигр...» У. Блейка, становится более-менее ясно сразу по каким-то двоящимся определениям: шерсть у волка «тарзанья», и вместо «классического» для изображения этого зверя нюха - «осязанье». Огненный волк и морской волк сюда же, ореол явно тоже что-то значит, но пока непонятно. Вроде бы точно не оборотня, по крайней мере. Дальше про морского волка. Море тут, как всегда, в своем собственном поэтическом достоинстве, а не только обрамление к волку. И штормы, и морская легенда здесь сами по себе производят впечатление, а уж бизанья там вообще такая неожиданно «настоящая» (не без гугла, конечно, но это ничего не меняет), что никакого ложного сухого символизма, что это мол про трудности жизни, и в помине не возникает. Трудности тоже, конечно, но не в ущерб самому морю. Мертвый голландец вместо летучего - и в результате не просто знакомый поэтический образ , а как бы и немного жутко, инфернально, и явно соединено с адом в начале, где волку обещано очутиться в конце концов. И тоже - никакого постного святошеского смысла это обещание не несет: волк такой, что как-то чувствуется возможность, что и там он недолго пробудет. А пока что компания под стать. И неизбежно притягивает в круг волков, о которых песня, еще одного такого, капитана из «Бури на море»:
«Какой маяк? Какие шлюпки?
С ума сошли вы иль ослепли!
Ни зги вокруг, мы в центре бездны,
И души наши очень скоро
Взовьются к небу, как голубки, -
Хотя, скорей, нам место в пекле...
Короче, будьте так любезны
Молчать - и гибнуть без позора!».
Ув. burrru в журнале ув. френда egovoru , где и начался разговор об этом произведении (https://egovoru.livejournal.com/182114.html),
дал важнейшую подсказку, что тройная одинаковая рифма тебе - тебе - тебе, как и строфы-терцины - из Данте. Эта тройная рифмовка у Данте в «Рае» связана с именем Христа («Рай», песнь 32, стихи 83-87), но предполагать, исходя из этого, что здесь тоже должно так быть, и что Волк тут таким образом скрывает свою истинную сущность - совершенно нет оснований. Если считать этот момент значимым, то тогда, скорее, наоборот - по контрасту с первоисточником. Но не по принципу узурпации священного места, а просто в качестве почтительно-признательного, как принято и у других поэтов, заимствования приема у другого мастера, для своих целей, чтобы Волку прибавить вескости и важности в такой песне, которая никак о себе не полагает, что она «исправляет» или ниспровергает знаменитое творение. Это, наверно, служит для смысла «взвешен и не найден легким», и такой ход, возможно, позволяет предположить, в виде обратной перспективы, что первоисточник, когда рифмует так, наверно, тоже имеет это в виду как основание для благодарности и «священного ужаса»: какую ценность имеет сильная и живая душа для высоких небес.
Зато в первой части поэмы, «Ад», в числе трех хищников, преграждающих поэту путь, есть волчица, про которую Вергилий как раз и говорит Данте, что она в конце концов окажется в аду. Дальше такие слова идут, что невозможно не вспомнить такого же хищного Легионера («плен превозмочь»), с его «тенью сомнения», «Юпитер, ты не прав», и «воевал бы вновь». Если сказать, что дальше идет тема Рима и Иерусалима как образов разного величия, будет в чем-то верно, но набоковскую цитату про того критика все равно напомнит. Видно, все дело в том, как именно такой эффект достигнут: на этом месте выясняется, во-первых, что Волк свободно перемещается не только в пространстве, но и во времени: вместо Рима, куда он возвращается из плена, входит в Иерусалим, «не узнав» на холмах другого вечного города. Затем идет тема, что он не пришел, а как-то не по своей воле приведен: сам-то он «только что не мимо». И опять же поэтическое содержание здесь не у самой темы (достаточно традиционной), а у ее воплощения. Никаких назидательных и глубокомысленных, готовых и плоских «идей» и образов, которые в плохих стихах на этом месте непременно были бы, случись им взаимодействовать с такой темой. Нужный смысл, кроме прямого слова «храм», образует образ ослепительного витража, который на первый взгляд разбился, но потом ясно, что это о брызнувшем ослепительном свете, а «без нажима» это, наверно, что волку объяснений не потребовалось, хотя явление для него новое. Но здесь, возможно, и ошибка толкования, это трудное место. Не менее изощренно для целей понимания выглядит эпизод про «плоть неизвестных безвинных животных». При том, что с начала до конца действует «неуступчивая серьезность» тона, мелодии - но, как по канату над пропастью, здесь, кажется, успешно прошла явная злая шутка. Не то чтобы этим животным поделом, но фразеологический оборот «навязнуть в зубах» на месте басенного злодейства очень многое объясняет, перекликаясь с темой «бледной бездари». Кажется, это об унылом прозябании, о вялом,бессильном и безвольно-ленивом существовании. Даже эпитет там особый: не «невинных», а «безвинных». Когда нет ничего, нет и вины. Но, скорее всего, здесь тоже возможны и другие толкования.
Дальше вступает тема «словаря» как «дома сирот», в котором поэт, состоящий при нем на службе, найдет место и для Волка. Некоторые на этом месте разочаровываются и думают, что это про «понарошку», что это все было просто обман, и теперь он не без злорадства открыт, чтобы посмеяться над доверчивыми. Это не так. И «словарь», и дело поэта в этом художественном мире, и тоже вслед за предшественниками, обладают совершенно не шуточной и не изнеженной вескостью: родня им не глупое противопоставление «искусство и действительность», а знаменитые в поэзии образы могущества слова и неисчерпаемости того, что открывается человеческой душе на жизненном пути. И все со всем перекликается. «Все мысли веков, все мечты, все миры, всё будущее галерей и музеев, все шалости фей, все дела чародеев, все елки на свете, все сны детворы».