Музыка как определяющий фактор подростковой идентификации
Когда я учился в старших классах, выпускники нашей школы группировались не по политическим или спортивным пристрастиям, а по ответу на вопрос - «Ты какой музон слушаешь?». Музыкальные предпочтения были тогда определяющим критерием, по которому оценивался сверстниками тот или иной старшеклассник. Народ собирался в кодлы, врубал свои любимые кассеты и нехило так ваще гудел и оттопыривался. В нашей школе самыми могучими были три группировки: «гопота», «металлюги» и «академики». Разскажу поподробнее обо всех трёх.
«Гопники» являли собой олицетворение пошлости в её первозданном виде. Апофеоз безвкусицы. Квинтэссенция серости. Самая что ни на есть безликая творожная масса. Неопрятные, кое-как постриженные, они никогда не пользовались носовыми платками, носили убогие спортивные штаны и куртки и грязные кеды, после каждого слова вставляли «бля» или «короче», рифмовали «тебя» и «себя», учились на трояки, общественной жизнью не интересовались, бухали дешёвое пойло и тащились от всякой попсни. Унылые стайки «гопников» собирались после уроков на заднем дворе школы, заплёвывали всё вокруг окурками и врубали свои портативные «магники» на батарейках. Играла, как правило, затёртая до дыр кассета с «Кармен-сюитой», «Спящей красавицей», «Карминой-бураной» или ещё каким-нибудь затхлым Штраусом. «Гопоту» никто не уважал, даже они сами, хотя, впрочем, особых хлопот они никому не доставляли.
«Металлюги» были в чём-то даже противнее и гаже «гопарей». В отличие от последних, эти всегда одевались с иголочки, были помешаны на шмотках, отпускали длинные патлы, которые тщательно мыли и заплетали друг другу в косички с бантиками и ленточками. Ещё они занимались в кружках вышивания крестиком, при встрече целовали друг друга в губы, не брезговали выражениями типа «ах, боже мой!» или «да что ты говоришь?», а на уроках старались всячески выпятиться перед учителями, хотя по сути были заурядными зубрилами. Тетради их всегда были изрисованы розовыми сердечками и исписаны примитивными банальностями типа «love me do», «please, please me» или «your mother should know». Слушали они Элвиса, «Бич бойз», Поля Маккартни и прочую слащаво-приторную хренотень. Впрочем, особо влиятельной эту группировку тоже назвать было нельзя. Виной тому были «академики», задававшие шороху всей школе и окрестностям.
«Академики» одевались во всё чёрное, стильное, хотя придавать повышенное значение шмоткам и прочим «декорациям» считали ниже своего достоинства. Стриглись они аккуратно, но коротко, сплошь были рьяными носителями очков и учились, разумеется, на одно «отлично», не прилагая к тому ни малейших усилий. «Академики» были народ грозный и серьёзный, ненавидевший любые проявления пошлости и ущербности. «Гопников» и «металлюг» они колотили нещадно. Даже учителя знали: с этими ребятами шутки плохи.
Группа «академиков» зародилась в нашем классе. Её основателями были Ванька Понырёв, Лёха Искорёжин, Олег Рейтузов и Димка Колбасников. Идейно к ним был близок и я, хотя формально в их группировке никогда не состоял. Безкультурью недалёких конформистов вроде «металлюг» и «гопоты» и ценностям взрослых парни противопоставили свою собственную культуру, замешенную на лучших образцах академической музыки XX столетия. Сначала они слушали Верди, потом приторчали от Шёнберга, Бартока и Кшенека и наконец открыли для себя Шостаковича. В скором времени в их руках оказалась школьная «музыкалка», и ни один школьный праздник больше не обходился без музыки Дмитрия Дмитриевича. Из огромных колонок актового зала постоянно доносились забойные и угрожающие звуки Пятой, Седьмой или Девятой симфоний, а на День учителя, Рождество, Пасху и Выпускной бал чуваки непременно разучивали какой-нибудь квартет и свирепо исполняли его со сцены - да так, что не только у младшеклассников - даже у педагогов кровь холодела в жилах. На всяческие иные формы проявления школьной самодеятельности «академиками» был наложен суровый и безпрекословный запрет. Один раз «металлюги» попытались было прогнусавить со сцены своими педерастическими фальцетами какую-то волосатую песенку, за что были после праздника жестоко отмутужены. «Я тебе такую лавмиду покажу - родная мать не узнает, волосатик хренов!» «Гопники» же со своим «Школа, бля, родная / Я так люблю себя, / Что даже, бля, не знаю, / Как жить мне без тебя» были заблаговременно, в ультимативной форме, посланы куда ворон костей не заносил, после чего даже не рыпались что-либо сочинять и исполнять, а тихо пучили свои мутные глаза по подворотням, глотая бурдищу под канканы своих оффенбахов.
Праздник закончился, когда все «академики» получили по аттестату и разъехались кто куда. В большинстве своём они отправились в Москву - поступать в Бауманский или ещё куда посерьёзнее. У одного только Олега жизнь не сложилась так, как ему хотелось, - остался в нашем промышленном городке. Поговаривают даже, что он стал на досуге послушивать Брамса и Шумана, а пласты с Шостаковичем совсем забросил. Впрочем, я этим слухам не верю.
«Гопников» с «металлюгами» можно встретить в нашем городе и сейчас - после разпада группировки «академиков» их стало даже больше, и сами они сделались куда развязнее. В школу же каждый год приходят новые дети, с новыми увлеченьями, среди которых музыка уже давно не играет той роли, что в наши, безынтернетные и безмобильные годы.
«Гопники» являли собой олицетворение пошлости в её первозданном виде. Апофеоз безвкусицы. Квинтэссенция серости. Самая что ни на есть безликая творожная масса. Неопрятные, кое-как постриженные, они никогда не пользовались носовыми платками, носили убогие спортивные штаны и куртки и грязные кеды, после каждого слова вставляли «бля» или «короче», рифмовали «тебя» и «себя», учились на трояки, общественной жизнью не интересовались, бухали дешёвое пойло и тащились от всякой попсни. Унылые стайки «гопников» собирались после уроков на заднем дворе школы, заплёвывали всё вокруг окурками и врубали свои портативные «магники» на батарейках. Играла, как правило, затёртая до дыр кассета с «Кармен-сюитой», «Спящей красавицей», «Карминой-бураной» или ещё каким-нибудь затхлым Штраусом. «Гопоту» никто не уважал, даже они сами, хотя, впрочем, особых хлопот они никому не доставляли.
«Металлюги» были в чём-то даже противнее и гаже «гопарей». В отличие от последних, эти всегда одевались с иголочки, были помешаны на шмотках, отпускали длинные патлы, которые тщательно мыли и заплетали друг другу в косички с бантиками и ленточками. Ещё они занимались в кружках вышивания крестиком, при встрече целовали друг друга в губы, не брезговали выражениями типа «ах, боже мой!» или «да что ты говоришь?», а на уроках старались всячески выпятиться перед учителями, хотя по сути были заурядными зубрилами. Тетради их всегда были изрисованы розовыми сердечками и исписаны примитивными банальностями типа «love me do», «please, please me» или «your mother should know». Слушали они Элвиса, «Бич бойз», Поля Маккартни и прочую слащаво-приторную хренотень. Впрочем, особо влиятельной эту группировку тоже назвать было нельзя. Виной тому были «академики», задававшие шороху всей школе и окрестностям.
«Академики» одевались во всё чёрное, стильное, хотя придавать повышенное значение шмоткам и прочим «декорациям» считали ниже своего достоинства. Стриглись они аккуратно, но коротко, сплошь были рьяными носителями очков и учились, разумеется, на одно «отлично», не прилагая к тому ни малейших усилий. «Академики» были народ грозный и серьёзный, ненавидевший любые проявления пошлости и ущербности. «Гопников» и «металлюг» они колотили нещадно. Даже учителя знали: с этими ребятами шутки плохи.
Группа «академиков» зародилась в нашем классе. Её основателями были Ванька Понырёв, Лёха Искорёжин, Олег Рейтузов и Димка Колбасников. Идейно к ним был близок и я, хотя формально в их группировке никогда не состоял. Безкультурью недалёких конформистов вроде «металлюг» и «гопоты» и ценностям взрослых парни противопоставили свою собственную культуру, замешенную на лучших образцах академической музыки XX столетия. Сначала они слушали Верди, потом приторчали от Шёнберга, Бартока и Кшенека и наконец открыли для себя Шостаковича. В скором времени в их руках оказалась школьная «музыкалка», и ни один школьный праздник больше не обходился без музыки Дмитрия Дмитриевича. Из огромных колонок актового зала постоянно доносились забойные и угрожающие звуки Пятой, Седьмой или Девятой симфоний, а на День учителя, Рождество, Пасху и Выпускной бал чуваки непременно разучивали какой-нибудь квартет и свирепо исполняли его со сцены - да так, что не только у младшеклассников - даже у педагогов кровь холодела в жилах. На всяческие иные формы проявления школьной самодеятельности «академиками» был наложен суровый и безпрекословный запрет. Один раз «металлюги» попытались было прогнусавить со сцены своими педерастическими фальцетами какую-то волосатую песенку, за что были после праздника жестоко отмутужены. «Я тебе такую лавмиду покажу - родная мать не узнает, волосатик хренов!» «Гопники» же со своим «Школа, бля, родная / Я так люблю себя, / Что даже, бля, не знаю, / Как жить мне без тебя» были заблаговременно, в ультимативной форме, посланы куда ворон костей не заносил, после чего даже не рыпались что-либо сочинять и исполнять, а тихо пучили свои мутные глаза по подворотням, глотая бурдищу под канканы своих оффенбахов.
Праздник закончился, когда все «академики» получили по аттестату и разъехались кто куда. В большинстве своём они отправились в Москву - поступать в Бауманский или ещё куда посерьёзнее. У одного только Олега жизнь не сложилась так, как ему хотелось, - остался в нашем промышленном городке. Поговаривают даже, что он стал на досуге послушивать Брамса и Шумана, а пласты с Шостаковичем совсем забросил. Впрочем, я этим слухам не верю.
«Гопников» с «металлюгами» можно встретить в нашем городе и сейчас - после разпада группировки «академиков» их стало даже больше, и сами они сделались куда развязнее. В школу же каждый год приходят новые дети, с новыми увлеченьями, среди которых музыка уже давно не играет той роли, что в наши, безынтернетные и безмобильные годы.